Растворить свое ненавистное «я»: как мизогиния поддерживает алкоголизм
Я родилась в команде, обреченной проигрывать. Я пыталась скрывать это от себя, сколько могла, но с наступлением половой зрелости все мои старательно возведенные конструкции «я — свой парень» рассыпались в прах.
То, что я родилась девочкой, подливало масла в огонь моей ярости. В моем представлении женщины в нашей семье были людьми второго сорта — второго класса в буквальном смысле слова, если посчитать, сколько раз папа летал бизнес-классом, оставляя маму в экономе. На семейных выходных мы шагали за папой следом, как утята. Он фланировал от ресторана к ресторану, почесывая щетину и штудируя доски с меню. И пусть мы послушно дожидались окончательного решения, я мысленно выкраивала эту нишу для себя.
Во время коротких поездок в Эссекс к родителям отца я наблюдала, как за воскресным бифштексом мужчины насмехаются сразу над двумя поколениями «баб». Отец к тому же отличался устрашающей эрудицией. В 1960-е гг. он получил стипендию в Кембриджском университете, и я до конца так и не переросла свое детское представление о том, что он знает ответы на все вопросы и способен заткнуть любого. Я поклялась разговаривать с мужчинами как можно лаконичнее — что в любом случае было мужественным поведением. Женщины были глупы и малозначимы, я это ясно видела. В фильмах, которые показывали субботними вечерами, с ними либо расправлялись фетишистскими способами, либо они путались под ногами у Харрисона Форда.
Папин образ жизни казался мне несравненно привлекательнее, чем мамин, хотя отчасти причиной тому была его таинственность. Отец то работал в Лондоне, совсем не торопясь домой вечерами, то путешествовал по миру, уезжая на такси еще до того, как я проснусь, и возвращаясь с экзотическими подарками со всех концов света. Реальность, скорее всего, состояла из утомительных конференций и скучных гостиничных номеров, но я воображала себе, будто он всемирный плейбой. Он очень напоминал Уоррена Битти или, возможно, молодого Клинта Иствуда. Когда он был не в костюме, то носил обтягивающие шорты, теннисные носки и рубашки с неизменно распахнутым воротом. На мизинце у него красовался перстень с печаткой. И еще папа ходил без обручального кольца, потому что оно цеплялось. За перстень.
В его отсутствие я гремела вешалками в его шкафу. Каждый костюм источал отголоски запахов лосьона после бритья, сигаретного дыма и виски. Я примеряла меховую ушанку и черную кожаную куртку, затем бережно вешала их на место. На верхней полке лежала аккуратная стопка мужских журналов, которые я по вечерам изучала часами, лежа на кровати и болтая ногами. Да, к вашему сведению, статьи в этих журналах кто-то читает, и этот кто-то — 12-летняя девчонка из Слау.
У всех женщин на журнальных разворотах были темные завитки лобковых волос и загорелые ляжки с прилипшими песчинками. Многие годы спустя я сама буду работать в журналах «для взрослых» младшим редактором и сочинять вымышленные интервью с подобными моделями («Чуток снизьте градус агрессии», — будет советовать главный редактор), но пока меня больше интересовала механика секса. Как-то на неделе я набрала все телефоны, указанные в объявлениях на задней обложке одного из журналов, и прослушала записанные реплики, но так как я понимала метафоры буквально, то была озадачена. Я висела на линии по полчаса, прижав трубку к уху так крепко, что она оставляла отпечаток, а услышала только что-то про нефритовый жезл и драгоценный сосуд. Где же секс?
Через несколько месяцев мама ворвалась в мою комнату, потрясая телефонным счетом с платными номерами.
— Ты звонила по ним?
— Нет, — ответила я, не отрываясь от домашнего задания.
— Ладно, — сказала она, поджав губы. — Это все, что я хотела знать.
Не думаю, что мое вранье имело какие-то последствия. У папы нечасто возникали проблемы с мамой, так как мы с ней изливали свои женские фрустрации друг на друга, причем на максимальной громкости. Она этого не заслуживала. Мама ходила на работу, возила меня на машине на внеклассные занятия и брала на себя все хлопоты с друзьями и родственниками. Она старательно училась, сдала экзамены, поступила в университет и защитила диплом, превратив бывшую комнату моего брата в крохотный кабинетик, забитый книгами и картами. Я звала ее «мама-мученица» — за то, что она отважилась сказать нам, что ее силы на пределе. Тогда будь как папа, думала я. Что бы это ни значило. В одном я была уверена: мужчинам все сходит с рук, тогда как женщины несут ответственность и за себя, и за всех остальных.
Мое решение состояло в том, чтобы надеть шляпу Рекса Харрисона на женскую половину человечества. Я хвалила себя всякий раз, когда мыслила по-мужски, кратко и без эмоций. Я задумчиво поглаживала подбородок и сидела развалившись в джинсах, которые носила с серой толстовкой Levi’s. Это была униформа мальчишеских гоп-компаний — из фильмов «Изгои», «Бойцовая рыбка», «Останься со мной», «Балбесы», куда более интересных, чем девчачьи романы в бумажных обложках типа «Клуба нянек» и «Школы в Красивом доле». Предельным воплощением мальчишеской гоп-компании были рок-группы. Я впитывала хеви-метал, слушая записи старшего брата через стену и утаскивая у него номера музыкального журнала Kerrang!, чтобы вызубрить каждое слово. Возможно, с энциклопедическим знанием жанра придет и принятие.
В хеви-метале у женщин была только одна роль: красоваться полураздетыми в корсетах и чулках. Я не видела беды в том, что группы позируют с фанатками топлес, скручивая им груди, словно воздушные шарики. Это была пантомима, к ней нельзя было относиться серьезнее, чем к набедренным повязкам музыкантов из Manowar. Я знала, что стоит мне войти в гримерку в своих черных джинсах и джинсовой куртке с заклепками и заплатами, как группа прекратит резвиться и взглянет на меня с восхищением и уважением. Ты, подумают они, другая — и протянут мне бутылку бурбона. Алкоголь я ассоциировала с командой победителей, он символизировал свободу.
Однако в интервью эти чуваки обычно говорили что-нибудь вроде: «Покажите мне творческую женщину, и я покажу вам бесплодную женщину», или «Женщина, играющая на гитаре, выглядит странно», или «На разогрев мы взяли женскую группу, чтобы у нас было больше опций», или «Если девице больше четырнадцати и она все еще девственница, она — бесполезняк». Так что пусть я и стремилась перемизогинить их всех, но не могла игнорировать тот факт, что моя роль состояла попросту в том, чтобы быть хорошим развлечением. И только позже я допетрю, что ненавидеть свой гендер — значит ненавидеть саму себя.
Хвала Господу за моих одобряемых хеви-металом друзей — виски Jack Daniel’s и Jim Beam!
***
Бойкий ребенок, каким я была, по наступлении пубертата, чахоточно кашлянув, сдулся. Я стала плавучей амебой без внятных форм и признаков.
Мои сверстницы в промежутке между начальной и старшей школой созрели и, как персонажи «Вторжения похитителей тел», полностью подчинились новому режиму: на смену авантюризму, возможностям и фантазиям пришла привычка во время перерыва на ланч безучастно сидеть у стенки лаборатории по естествознанию, пуская колечки дыма. На следующий год нам полагалось начать толкать в коридоре новеньких и обзывать их подстилками. Я вообще не употребляла подобных слов. За моей антиобщественной маской скрывался подросток, на летних каникулах вылавливавший мух из бассейна, а на большой перемене спасавший червяков с асфальта. Мне нужно было по кирпичику выстроить себе более суровый характер.
Но какой ценой? Доктор Женевьева Дингл из Квинслендского университета говорит: «Когда человек начинает употреблять ПАВ в подростковом возрасте, резонно предположить, что у него будет меньше возможностей развивать другие аспекты своей личности, в частности связанные с отношениями, образованием, спортом, искусством и другими занятиями».
Исследование Дингл развивает популярное в литературе об аддикциях представление: при развитии зависимости от ПАВ человек теряет свою идентичность, а затем заново обретает ее при выздоровлении. Проведя в 2015 г. опрос получавших лечение взрослых, команда Дингл выявила два связанных с идентичностью явления: первое — ее потеря, второе, напротив, — обретение новой, что было особенно характерно для социально изолированных пациентов, рассматривавших аддикцию как «новую важную социальную идентификацию». Опрошенным женщинам связанная с ПАВ идентичность зачастую помогала справиться с ощущением социальной неопределенности. Это подкрепляется другими исследованиями, показывающими, что девочки-подростки часто становятся посредницами между наркоторговцами и своими друзьями в стремлении стать социальным клеем, скрепляющим их малое сообщество.
Алкоголь помог мне повысить уверенность в себе за счет избавления от застенчивости. Однако у этой логики есть порок: если вы убеждаете себя, что алкоголь делает вас храбрее или агрессивнее, вы также убедите себя, что именно следующий глоток… нет, следующий… нет, следующий даст вам нужную дозу уверенности. Мы думаем об алкоголе как о социальной смазке, но он с той же вероятностью способен отгородить одиночку от внешнего мира.
На последних страницах Kerrang! я нашла подруг по переписке, девочек с длинными челками, хранивших собственные жутковатые истории одиночества. Пока наши сверстницы гуляли по торговым центрам, мы проводили субботние дни, перерисовывая этикетки с бутылок дешевых крепленых вин. (Крепленое вино не просто укрепляет оборону по сходной цене, его самые известные марки — Thunderbird и Night Train — воспеты всеми от Таунса Ван Зандта до Guns N’ Roses и Beastie Boys.)
Итак, проблему чрезмерной суровости я решила с помощью бухла. Теперь, чтобы стать интересной, — наркотики. С незапамятных времен они придавали неловким и странно- ватым людям демонический и таинственный вид. Стремление создать собственный наркотический образ стало у меня маниакальным. Я читала «обычных подозреваемых» — Лири, Вулфа, Кизи, Берроуза, Томпсона: все они, разумеется, были мужчинами. Я слушала психоделическую музыку — Заппу, Капитана Бифхарта, группу Bongwater — и делилась тайнами с родственными душами.
Еще в 1974 г. гарвардский психиатр Эдвард Ханзян выдвинул гипотезу, согласно которой люди принимают наркотики ради компенсации дефицита функции «я». По его предположению, психоактивные вещества выступают в качестве «растворителя “я”». В 2012 г. Ханзян писал, что седативные ПАВ «способны растворять защитные установки перед пугающими контактами с окружающими… а стимуляторы избавляют от инертности и скованности, которые мешают в обычных условиях общению с другими людьми».
Мы с моими подругами по Kerrang! укрепляли шаткую самооценку, описывая свои мечты на десятках страниц дорогой почтовой бумаги, взятой у матерей. Вскоре мы организовали наркотический почтовый кружок, обмениваясь кислотой и спидами, которые я прятала за постерами у себя в спальне, приколов булавками.