Театр — бизнес, в нижнем течении которого общая для всех основа — деньги. Но на своем верхнем уровне этот бизнес оперирует символами, его товар — способность воздействовать на общественные эмоции. Вторжение в эту сферу силовых структур приводит к повышенной символизации самого конфликта, проявляя ряд специфических особенностей. Что и случилось в деле Кирилла Серебренникова.
Первое. В общественной дискуссии репрессивные действия власти против деятелей искусств расцениваются как действия против либеральной фронды. Но Серебренников, строго говоря, оппозиционером не был. Он не выступал на Болотной, не клеймил режим, дружил с серьезными системными людьми и получал дотации от государства. Другое дело — финальная роль, которую играли его постановки. Они особым образом расшатывали «скрепы», делали относительными и подвижными замшелые блоки смысловых форм. Режиссер превращал серьезное в фарс и тем самым дискредитировал
Вторая особенность — синдром Моцарта. Гений и злодейство, говорил пушкинский Моцарт, несовместимы. Общественное сознание всегда будет на стороне творческой личности. Но, строго говоря, никакого конфликта между гениальностью и преступлением нет. А тем более теневыми финансовыми операциями. В какой ситуации находится творческая структура, которая оперирует бюджетными деньгами? С одной стороны, есть сложная и громоздкая процедура госзакупок. С другой — необходимость принимать оперативные решения, финансировать сотни мелочей: здесь реквизит, там подрядчики — одно, второе, третье. Все это в отдельности стоит копейки, но подо все нужны договора, обоснования, тендеры. Приходится срезать углы. В такой ситуации структуры ищут возможность получения быстрого доступа к кешу и минимизации всех формальных процедур, перехода на уровень гаражной экономики («я у себя мастерю, и не трогайте меня»). Инкриминируемые Серебренникову действия совершались в тот период, когда использование схем по обналичиванию через фирмы-однодневки было обычной практикой малого бизнеса (сейчас, кстати, ситуация заметно изменилась).
Финансовые процедуры «Гоголь-центра» вряд ли сильно отличалась от практик других творческих коллективов театра, кино или концертной деятельности. Другое дело, что деньги после этапа обналичивания уже полностью уходят из-под контроля, распоряжение ими — чистое волевое решение руководителя, вопрос его персональной честности. Насколько они идут в реальный процесс, проверить уже практически невозможно. В этом — слабое звено общественной позиции режиссера. Однако по данному кейсу остаются вопросы. Если практика была повсеместной, почему начали с «Гоголь-центра»? Хорошо, потому что речь идет о бюджетных деньгах, а здесь процедура проверок отличается от обычной — длится дольше и глубже. Но зачем самому Серебренникову — человеку далеко не бедному — обогащаться таким примитивным способом и на такие относительно небольшие суммы?
Поэтому — третье. Арест по делу о выводе нескольких миллионов рублей пока не удается раскрыть в публичном поле как этап борьбы с коррупцией — по крайней мере, для целевой группы наблюдателей. В опыте этой группы найдутся факты коррупции гораздо больших масштабов. По сравнению с ними данное дело выглядит как кража театральных номерков в сравнении с кражей миллиардов. Но зато громкий арест сразу приобретает символический характер, играет на дальнейшую девальвацию национального бренда, становится дополнительным аргументом для миграционных решений. Современное российское искусство не находится на этапе своего расцвета. Талантливые произведения редки, линейка мастеров первого ряда сокращается. От того, что Серебренников проведет какое-то время в заключении без участия в постановках, или от того, что он по выходе уедет за рубеж, атмосфера станет еще провинциальнее. При этом в общественном сознании появится еще один негативный мем. Он будет работать на уровне встроенного вируса, каждый раз влияя на интерпретацию событий, уже никак не связанных с театральной жизнью.
Четвертое — немота власти. По крайней мере требовалось объяснить, почему надо сажать человека, а не взять с него подписку о невыезде. Ведь предсказать такую волну было несложно. Но сказывается типичная ситуация: силовые органы крайне плохо коммуницируют с обществом. То ли от презрения к этому обществу, то ли от искреннего неумения раскрывать позиции, нечуткости к общественным резонансам. Либо отсутствие объяснений как раз и входит в сценарий, причем оснований для такого сценария может быть сразу несколько. В итоге негативная для власти волна набирает свою высоту и скорость, но нет никакого противодействия, никаких встречных движений. Да, несколько консервативных публицистов по мере сил пытаются противостоять этому валу, но масштаба их явно не хватает, чтобы справиться с репутационной проблемой.
Разумеется, творчество Серебренникова не носит массового характера и его судьба — фактор для элит и небольшой прослойки интеллектуальной среды крупных городов. Никаких электоральных последствий это иметь не будет. Речь, скорее, о настроениях в отдельном сегменте общества. Но безо всякого избыточного элитаризма надо признать, что эта среда — проводник больших денег, разработчик интеллектуальных продуктов и создатель объяснительных моделей действительности. Эта среда культивирует и несет в себе идею своей уникальности и ранимости — при общей обеспеченности материального уровня, что, скорее, является условием, а не препятствием для нервной чувствительности. Режиссеры типа Серебренникова для нее — условные коды распознавания своих; поэтому вчера в отношении этого слоя поступил явно негативный сигнал при большом дефиците позитивных.
Читайте также: Хищения в области культуры: «Седьмая студия» Серебренникова и еще топ-пять громких дел