Итальянец в России

Артемий Троицкий: Тебе, наверное, часто говорят: «Никола, как вы идеально говорите по-русски». Или спрашивают: «Николай, вы русский человек, почему у вас итальянская фамилия Саворетти?» Вот давай и начнем с ответа на этот вопрос.

Никола Саворетти: Мой отец, Пьеро Саворетти, итальянец. В 1954 году он решил посмотреть, что такое Советский Союз. Приехав сюда, папа влюбился в свою переводчицу. Мама так хорошо переводила, была такой заботливой и чуткой, что мы с братом стали результатом их изначально делового союза. Я жил в разных странах, но десятилетку оканчивал в СССР. Отсюда свободное владение русским. У нашей семьи многое связано с вашей страной. Приехав в СССР в первый раз, отец сказал: «Здесь можно делать бизнес», — и остался. Стал представителем Fiat. Построил 58 заводов, поднимал автомобильную промышленность в Тольятти.

Троицкий: То есть рождение «жигулей» — это его заслуга?

Саворетти: Да. Он имеет прямое отношение к появлению вашего «народного автомобиля».

Егор Апполонов: Насколько сложно давались первые шаги на чужой территории?

Саворетти: Было непросто, конечно. Но тогда был Советский Союз. И если тебе давали слово, его сдерживали. Сейчас иначе: далеко не каждый, кто тебе что-то обещает, выполняет эти обещания. Скорее, наоборот. Я начал работать с русскими в 1985 году, став главой русского представительства De La Rue Giori, у которой до сих пор всемирная монополия на печать денег. Начал сотрудничать с этой компанией задолго до выхода на русский рынок, еще в те времена, когда Буш-отец был губернатором Техаса. Я тогда был курьером между Лозанной и Вашингтоном, где делали план по постройке завода в Далласе по печати однодолларовых купюр (а это 40% от общего оборота). Два раза в неделю я летал туда-обратно с чемоданчиком со всеми планами будущего завода.

Апполонов: Чувствовали себя Джеймсом Бондом?

Саворетти: Ощущения были, конечно, интересные. Мне было 22 года. Чемоданчик приковывался к запястью наручником. Из Женевы я вылетал в Париж. Там садился на «Конкорд» и летел до Нью-Йорка. В аэропорту меня встречали агенты secret service, сажали на private jet и везли на объект. Там вторым ключом открывали замки и забирали у меня секретные документы. Я объяснял, какие изменения были внесены в них с момента нашей последней встречи. Потом мне говорили: «Гуляй», и я 4–5 часов шлялся по Вашингтону. Когда возвращался обратно, мне говорили, какие поправки приняты, какие нет, затем надевали на меня наручник, сажали на самолет, и я летел обратно в Лозанну. В компании работало чуть больше ста человек. Когда патриарх «семьи» умер, меня вызвал его сын и сказал: «Никола, ты гениально делаешь свою работу. Но ты не член семьи. Поэтому ты никогда не поднимешься выше того поста, который занимаешь». Я ушел. А потом вернулся, когда в России при Ельцине начались проблемы с инфляцией. Госзнаку пришлось полностью переоборудоваться. Вернулись люди, для которых я раньше возил чемоданчики, и сказали, что им срочно нужен представитель в Москве.

Троицкий: Вот ты сказал о честности. А отдаешь ли ты себе отчет, что в России считается: бизнес — это изначально бездушная вещь, где выживает сильнейший, где чем лучше ты обманываешь, тем ты круче?

Саворетти: Про себя могу сказать, что хочу вставать по утрам и видеть в зеркале человека, которому нестыдно смотреть в глаза. Быть может, в какой-то момент я не заработаю дополнительный миллион, но я никого не обману.

Апполонов: Как вы к этому пришли?

Саворетти: Лучше быть беднее, чем несчастнее.

Троицкий: Ты имеешь могучие корни в Европе, а живешь здесь. Что тебя мотивирует — чисто деловые вопросы или сентиментальность?

Саворетти: Я наполовину русский. В России мне нравится. Для человека, любящего создавать, эта страна — рай.

Троицкий: Итальянцы — это люди, которые умеют жить. Ты в этом смысле настоящий итальянец. Что в этой стране, по твоему экспертному мнению, есть такого, что может устроить «коносьё» с высокими требованиями по части хорошей жизни?

Саворетти: Знаешь, от чего балдеют все иностранцы? Во-первых, извини за банальность, от русской души. Когда ты идешь, например, на вечеринку с русскими, ты не знаешь…

Апполонов: ... где ты проснешься.

Саворетти: Именно! Ты примерно представляешь, с чего все начнется. Но ты никогда не знаешь, чем и, главное, где все закончится. Это обалденно. Ты можешь получить по морде, можешь сам кому-то дать по морде. Тебя могут вытащить в сорокаградусный мороз смотреть на звезды. Или тебе позвонит кто-то из друзей и скажет: «Смотри, а вот у меня дома лежит Библия Гутенберга». Ты приходишь в ресторан, и, даже если там невкусно, ты все равно счастлив. Потому что проходящая мимо девушка улыбнулась тебе. В Европе так не принято. А здесь у вас все искренне.

Во-вторых, русские всегда живут сегодняшним днем. С размахом. Европейцы будут копить на черный день. Вы — нет. Если русский видит в винной карте бутылку вина за $100 000, он непременно хочет ее выпить. И дело не в том, что люди получили доступ к большим деньгам. У вас менталитет другой. Даже бедные люди могут последние деньги потратить на удовольствие.

Апполонов: И часто вы выдающиеся бутылки открываете?

Саворетти: Да. Я много путешествую. А когда включаю телевизор, там говорят: сегодня самолет упал, вчера корабль утонул, школу кто-то взял и начал всех расстреливать. В такие моменты ты понимаешь, что, если сегодня чего-то не попробуешь, завтрашнего дня может уже не быть. Русские живут здесь и сейчас. Иностранцы смотрят на все это с открытым ртом.

Троицкий: То есть ты считаешь, что Россия — это the best of two worlds? С одной стороны, ты имеешь все роскошества, которые можешь иметь и на Западе. С другой стороны, тут ты можешь получить фирменную русскую непредсказуемость. И все это плавает в хорошем рассоле из алкоголя и женщин, которые в России тоже, конечно, являются эксклюзивным продуктом.

Саворетти: Абсолютно.

Троицкий: А что у нас точно недооценено, так это природа. На мой взгляд, в России есть фантастические места, о которых мало кто знает, мало кто туда ездит. И вот это безумно обидно.

Саворетти: Абсолютно согласен. Но многие начинают по-новому смотреть на Россию.

Апполонов: А вы Россию хорошо знаете?

Саворетти: Увы, плохо. Пока был только в Питере, Самаре, Сочи, в Абакане с Сергеем Шойгу. Россия — безумно красивая страна. К сожалению, свободного времени мало. Очень хочу попасть на Камчатку… И на Алтай.

Апполонов: Какие места на Земле вас поразили больше всего?

Саворетти: Их так много! На сегодняшний день я был в 69 странах. Каждая оставила свой след. Не так давно купил себе профессиональный фотоаппарат. Снимаю везде, где бываю. Иногда видишь такие моменты, которые непременно должны быть запечатлены.

Троицкий: Это то, что можно считать твоим хобби, да?

Саворетти: Это уже больше чем хобби. Это любовь. Это часть моей жизни. Ведь одна фотография заменяет тысячу слов. Очень жалел, что у меня не было с собой фотоаппарата, когда я поднимался на МиГе на высоту 28 км.

Апполонов: Любите экстрим?

Саворетти: Отнюдь. Просто хотел посмотреть на Землю сверху. Полет длился 38 минут. Я помню каждую секунду. Сначала ты забираешься на 11 000 м на скорости 800 км/ч. Потом тебе дают разрешение подняться выше, и самолет разгоняется до скорости более 3000 км/ч. Сначала очень шумно, а потом вдруг наступает полная тишина. Отключаются двигатели, потому что кислорода больше нет. Над тобой звезды. Кажется, можно дотронуться до них руками.

Троицкий: И как тебе ощущение невесомости?

Саворетти: Очень сильное впечатление. Самолет в определенный момент переворачивается. И ты видишь Землю. И понимаешь, что она действительно круглая. Потом МиГ начинает падать вниз. Уходит в штопор. После входа в атмосферу опять включаются двигатели. На 11 000 м пилот спросил, хочу ли я немного поуправлять самолетом. Естественно, я хотел. Немного «порулил» истребителем. Сильные эмоции пережил.

Апполонов: И что вас теперь сможет зацепить после такого сильного переживания?

Саворетти: Все что угодно. Моменты, которые могут запомниться на всю жизнь, всегда непредсказуемы. Меня приглашали на вечеринку, где один из лучших скрипачей мира играл одну и ту же мелодию на четырех разных Страдивари. У меня было впечатление, что сыграны четыре разных отрывка. Я на всю жизнь запомнил.

Троицкий: А вот этот полет — это был некий религиозный, как я понимаю, опыт. Ты искал себя?

Саворетти: Нет. Я просто хотел проверить, действительно ли Земля круглая (смеется). А искал я себя в Тибете, еще когда мне было 19 лет. Ходил по монастырям, медитировал. Не нашел.

Апполонов: А где в итоге нашли?

Саворетти: В роскошном номере отеля на севере Нью-Йорка, лежа в джакузи с панорамным видом на город. Я понял, что я люблю красивую жизнь. Мой девиз — жить как можно интенсивнее. Когда появились дети, ценности частично изменились. Сейчас я живу ради детей. Они — часть моего бессмертия.

Троицкий: А дети разделяют твою религию или у них свое отношение к жизни?

Саворетти: Дети, как и я, играют на рояле. Говорят на нескольких иностранных языках. Расхождения в восприятии мира, конечно же, есть. Например, они предпочитают летать первым классом. И были сильно удивлены, когда мы из Швейцарии в Шотландию летели на EasyJet. Они мне сказали: «Папа, а случайно первым классом чего-нибудь не было?» Я говорю: «Дети, все, хватит, теперь вы как бы перешли в тот период, где я хочу, чтобы вы знали, как живут все остальные люди».

Троицкий: Мы друзья по несчастью, я имею в виду коллекционирование современных живописных сумасшедших. Почему ты выбрал именно это направление? Мне казалось, что человек с итальянскими корнями должен был отдать предпочтение чему-то более изящному…

Саворетти: Просто я не могу спросить у Микеланджело, почему он рисовал небо голубым, а не зеленым. Когда я иду к Дубосарскому, Виноградову, Кошлякову, Мамышеву, Кулику, даже к Шемякину, я могу задать этот вопрос. И получить ответ. Я люблю получать ответы.

Апполонов: Последний вопрос: существует ли формула успеха?

Саворетти: Я верю в везение. Есть люди везучие, есть люди невезучие. Формулы успеха нет, кроме, конечно, «работать, работать и работать». Есть один хороший анекдот. Человек со скрипкой идет по Нью-Йорку и подходит к скрипачу, который стоит на углу и зарабатывает себе на корку хлеба. Подошедший спрашивает: «Скажите, пожалуйста, какой самый короткий путь в Карнеги-Холл»? Скрипач отвечает: «Практика, практика и еще раз практика».