Валерий Панюшкин о любви к горам
Мой отец — из первых в Советском Союзе горнолыжников. Из тех сумасшедших людей, которые прокрадывались по ночам на овощные базы, разламывали там огромные дубовые бочки, предназначавшиеся для засолки огурцов, оставляли огурцы валяться на полу, а доски воровали, чтобы сделать из них совершенно неповоротливые горные лыжи. Эти лыжи пахли солеными огурцами. Они были тяжелы, как детские воспоминания сироты. Они приматывались намертво к ногам кожаными ремнями. И ежели человек падал на таких лыжах, съезжая по совершенно в ту пору не оборудованным склонам Чегета, то перелом ноги получался непременно множественным, винтовым и оскольчатым. Меня отец поставил на лыжи в пять лет. Затащил не помню уж на какую кавказскую гору, поставил на вершине и спросил: «Боишься?» «Нет», — отвечал я, хотя боялся смертельно. «Ну тогда поезжай», — улыбнулся отец и тихонько подтолкнул меня с горы вниз. Я поехал так быстро, что ветер свистел у меня в ушах и слезы из глаз текли мне по вискам в уши, ибо горнолыжных очков тогда еще не придумали. Секунд через тридцать отец догнал меня и, едучи рядом, спросил: «А как ты будешь останавливаться, ты подумал?»
Я отрицательно помотал головой. От этого движения я совершенно потерял равновесие и наверняка бы упал насмерть, если бы отец не подхватил меня ловко за шиворот и не поднял над землею, как котенка. Всю эту процедуру отец проделал ради того, чтобы я понял, насколько важно учиться правильной технике катания по методе Жан-Клода Килли, книжка которого была в то время у моего отца настольной. Но я понял другое. Я понял, что мне совершенно не нравится ездить быстро. Я понял, что если и получаю удовольствие на горных лыжах, то получаю его не от скорости, а от контроля над скоростью. Еще я понял, что мне значительно больше нравится ехать на подъемнике вверх, чем на лыжах вниз. И наконец, я навсегда уяснил себе, что очень люблю горы, но очень боюсь высоты.
Иными словами, я никогда не хотел кататься на горных лыжах, но всегда катался, полагаю, так же, как не хочет кататься, но непременно катается теперь всякий государственный чиновник, включая инфарктников, диабетиков и астеников.
Этакое положение горнолыжных моих дел сослужило мне, однако, добрую службу. В отличие от других горнолыжников я никогда не мечтал иметь какие бы то ни было ботинки или лыжи и никогда не имел ни ботинок, ни лыж. В отцовской компании всегда находился кто-нибудь, кто мог ссудить мне на пару недель лыжи «Польспорт» и ботинки «Ботас». А потом все друзья стали ездить в Альпы, и я с удовольствием обнаружил, что там существуют приличные лыжные прокаты и мне не надо тащить с собой тяжеловесный инвентарь. Я точно знаю, что лыжи удобнее брать напрокат и никогда ни одной секунды не следует думать об их покупке.
Моя бы воля, я распространил бы этот принцип и на все остальное. Представьте, насколько легче было бы жить, если бы экономически оправданно, психологически принято и практически удобно было бы брать напрокат все вещи. Если бы я мог, я ездил бы на прокатном автомобиле, носил бы прокатную одежду, жил бы в съемной квартире.
Практически, кроме лыж, этот прокатный принцип мне удалось распространить пока только на работу. К сорока годам я добился наконец вожделенного фриланса (то есть сам себя каждый раз сдаю напрокат работодателю). Фриланс позволяет мне делать только то, в чем я вижу смысл, а того, в чем я смысла не вижу, не делать.
Я вижу смысл в том, чтобы бок о бок с добрым другом подниматься не спеша на кресельном подъемнике, покачиваясь над занесенными снегом вершинами деревьев под ярким солнцем. А если подъемник застопорится, опустить над креслом стеклянный колпак и разговаривать про что-нибудь душеспасительное. «Почему, как ты думаешь, — говорит друг, — с большинством женщин я встречался только по одному разу?» «Не знаю, — отвечаю я. — У меня другая проблема. Мне стоит только взять девушку за руку, так это на всю жизнь.» «Да-а-а! — говорит друг. — Дела-а-а!»
« Дела-а-а!» — соглашаюсь я. И кресло качается над бездной.