«Так теперь живут все нормальные люди». Чулпан Хаматова о благотворительности
Российская актриса театра и кино, одна из основателей фонда «Подари жизнь» Чулпан Хаматова в своей книге «Время колоть лед» вспоминает о своих первых шагах в благотворительности и объясняет, почему спасать тигров не менее важно, чем спасать детей. Книга написана в соавторстве с журналисткой Катериной Гордеевой и представляет собой диалог между женщинами, выходит в «Редакции Елены Шубиной».
Чулпан Хаматова: В 2005-м, кажется, году мы снимали с немцами картину, которая называлась «Любовь в Калининграде». К большому моему счастью, съемки совпали с концертом Юры Шевчука. Мы после концерта с ним куда-то пришли — не помню: резиденция или роскошный какой-то ресторан. И вдруг к нам в конце ужина подсаживается веселый, напористый человек, говорит: «Чулпан, вы моя любимая актриса, вы мне так нравитесь. А я — кандидат в губернаторы. Вам нравится Калининград? Будьте так добры, запишите ролик в мою поддержку, а я, вы знаете, я очень богат, помогу больным детям, о которых вы так беспокоитесь. По рукам?» Я автоматически киваю, а сама думаю о том, что у нас в больнице совсем нет «Вифенда» — это такой противогрибковый препарат, который мы тогда возили чуть ли не в сумках, потому что в России его не было, а без него дети погибали от осложнений. Говорю ему: «Хорошо, я все сделаю. Но нам нужен «Вифенд». Оплатите?» — «Да, да, да! Оплачу, ну что вы!»
Я обращаюсь к немцам, в картине которых снимаюсь, умоляю их помочь. Ко мне тем временем приезжает группа съемочная от этого кандидата в губернаторы, я рассказываю, какой он хороший, как помогает и так далее. Мои немцы, с очередной оказией, привозят «Вифенда» на двадцать тысяч евро. Перезваниваю этому кандидату: «Большое вам спасибо! «Вифенд» приехал. Вы как деньги будете передавать?» — «Какие деньги?» — спрашивает он холодным тоном. Я: «Ну как, мы же с вами договаривались: я записываю ролик, а вы оплачиваете «Вифенд»». А он: «Вы меня с кем-то путаете! Не было такой истории, никогда не было и быть не могло». И кладет трубку. Эти деньги у меня вычитают из гонорара за фильм. Я думаю: что делать? Может, подать на него в суд? Но подавать в суд — на что? На то, что он непорядочный человек? На то, что он — взрослый мужчина, который дал слово и не сдержал? Каким-то образом Галя Новичкова узнала об этой истории. И половину денег за «Вифенд» мне отдали силами благотворителей. Хоть убей не помню, как звали того кандидата. Только помню, что он был очень напористый.
Катерина Гордеева: До тебя слово «благотворительность» не то что не было модным, просто практически не существовало в публичном пространстве. А теперь любой большой артист нашей страны считает своим долгом войти в попечительский совет какого-то благотворительного фонда, стать его лицом, помогать, тратя на это время жизни, силы, которые, возможно, пригодились бы в карьере.
Ч. Х: Я бы не переоценивала свой вклад в эту историю, Кать. Я счастлива быть свидетелем того, как после нас, за нами, но много интенсивнее и лучше нас работают молодые ребята. Дело тут не только в профессии — не так уж и важно, что это именно артисты. Скорее, в человеческой породе: людях, которые дышат с тобой в унисон, которые, как ты, чувствуют, как ты, умирают и воскресают с каждым подопечным фонда. Я отчетливо поняла это, когда была на концерте фонда «Галчонок» и смотрела, что делает Юля Пересильд, попечитель фонда. Она подтянула к себе новых людей, молодых звезд театра и кино, они ночами готовили мероприятие, придумывали, сходили с ума, горели — и сделали что-то потрясающее! Это был праздник совершенно другого уровня вовлеченности в дело всех, кто был по обе стороны сцены. Это — уже новая ступень. И, конечно, круто, что они собрали целую кучу денег.
И это тоже объяснимо, и тоже с точки зрения поступательности: люди, общество наше, оно же растет, развивается. И вот уже появляется привычка жертвовать средства или время, если речь идет о волонтерах. Теперь это перестали воспринимать как нечто из ряда вон выходящее: ах, вы волонтерите в больнице, да вы святая! Нет. Так теперь живут все нормальные люди...
К. Г: Но Юля Пересильд — это не другое поколение. Это — наше.
Ч. Х: Конечно, другое. Дело даже не в том, насколько она по паспорту моложе нас, дело именно в поколенческой составляющей, в том, что Юля — это другая, новая ступень развития: сколько азарта, веселья, сколько жизненной силы она готова тратить на «Галчонка». Как органично фонд стал частью ее жизни, не вступая в противоречие ни с профессией, ни со всем остальным, что составляет смысл ее существования. Ей уже не надо, как мне, себя откуда-то выдергивать и куда-то помещать.
К. Г: Ты хочешь сказать, что поколения теперь считают фондами. «Галчонку» нет и пяти лет. «Подари жизнь» уже исполнилось десять. И, выходит, мы это новое поколение воспитали?
Ч. Х: Да, конечно. Хотя дело, разумеется, не только в нас. Их изначально так воспитали родители, школа, театральные институты. Но есть еще и контекст: есть конкретные обстоятельства взросления, в Юлином контексте уже были мы, Юля пришла в фонд «Галчонок», потому что фонд «Галчонок», созданный Олей Журавской, которая была очень Гале близка, нуждался в медийном лице, которое бы фонд представляло. Таких лиц «Галчонок» перебрал немало, но никто долго не задерживался. Пока не появилась Пересильд, которая распорола свою грудную клетку, вынула сердце и отдала его на общее пользование — в буквальном смысле этого слова. Когда она только пришла в фонд, мы с ней долго и подробно об этом говорили. Разговор этот для меня был и важным, и страшным, потому что я видела, какой Юля человек, какой серьезный шаг — запускать ее в это большое, сложное и, в общем-то, неблагодарное дело (конечно же, приносящее радость, но и не радость тоже). Важным — потому, что я понимала, что она к этому готова и пойдет дальше нас, она сделает больше...
К. Г: Она действительно пошла дальше тебя?
Ч. Х: Я не знаю, сколько физически времени она сейчас тратит на фонд. Предполагаю, столько же, сколько и я. По-другому, к сожалению, пока в нашей стране не бывает, система все еще не налажена: нет института звезд, а в ситуации полнейшего недоверия всех ко всем, включая артистов, ты не можешь быть только «лицом», вишенкой на торте. Об этом можно пока только мечтать. И я, конечно, мечтаю, но на деле выходит так, что, когда тебе уже кажется, будто ты вишенка, обязательно что-нибудь идет наперекосяк, и ты в очередной раз понимаешь, почему в работу фонда нужно входить полностью, а не только кончиком ступни касаться, пробовать воду. Мне, чтобы это понять, понадобились годы. Юля во всё врубилась сразу. Она и не рассчитывала никогда на роль «вишенки», а сразу стала генератором. И это нормально. Это не только нас касается. Тот же Леонардо Ди Каприо — а уж Америку не упрекнуть в отсутствии сложившегося института звезд — он же тоже по уши в своей теме, а не какое-то там приглашенное для важной пресс-конференции лицо.
К. Г: Откуда ты знаешь?
Ч. Х: Я читала его интервью. Я слежу за коллегами по благотворительности.
К. Г: Слушай, все же больные дети и тигры, за которых так переживает Леонардо Ди Каприо, — это разные вещи. Тиграми можно заниматься, только если очень сильно прикипел к ним душой.
Ч. Х: А ты знаешь, как мало тигров осталось на Земле? Или, например, что слоны в Африке вымирают, их в Зимбабве осталось всего пятьсот штук?
К. Г: Так.
Ч. Х: Белых медведей как раз хватит на два зрительных зала в театре «Современник».
К. Г: Это очень печально. Но дети, если их рак не лечить современными средствами, умирают с гораздо большей скоростью. И меня лично это беспокоит сильнее. Хотя вот теперь я знаю целых двух человек, которым важны тигры: артист Ди Каприо и Президент России Владимир Путин. Он тоже спасает амурских тигров.
Ч. Х: И слава Богу. Твои внуки скажут им обоим спасибо, если у них получится спасти тигров, и они не вымрут все до одного до той поры, когда внуки подрастут. Это же касается всей нашей планеты: меняется климат, исчезают животные, схлопывается жизнь.
К. Г: Ты серьезно сейчас говоришь? Никто не замечает этих изменений, это страхи, касающиеся какого-то неочевидно отложенного времени.
Ч. Х: А ты сейчас говоришь, как 86% людей, к которым у тебя есть претензии, которые живут по принципу «ничего не вижу, ничего не слышу, моя хата — с краю». Если ты о чем-то не знаешь, чего-то не замечаешь, это не значит, что этого нет. Экологи до этих 86% пытаются достучаться, бьют тревогу, но они ничего и знать не хотят. А потом к ним обращается Леонардо Ди Каприо, и люди начинают слышать.
К. Г: Когда вы с Леонардо Ди Каприо, наконец, встретитесь на съемочной площадке, у вас, думаю, будет огромное количество тем для обсуждения.
Ч. Х: Одна-то точно будет: мы сядем и начнем обсуждать проблемы своих фондов. Вот недавно мы с Костей Хабенским вместе пробовались на одну картину, встретились на съемочной площадке. Догадайся, о чем мы говорили? Мы начали за здравие: давай разберем сценарий, давай пройдемся по репликам... Это была первая фраза. И она же — последняя, посвященная творчеству. Все остальное время мы выясняли, у кого как дела в фондах, как у него идут дела в детской студии. Дальше он сразу переключился на то, что один парень из их студии прошел кастинг в какой-то там международный проект, а я рассказывала, как наша бывшая подопечная стала сотрудником фонда. В общем, мы уплыли. А потом нас позвали на площадку. И мы вошли в кадр, все еще договаривая что-то про фандрайзинг, про административные расходы, про то, что нас сегодня, сейчас волнует. Волнует больше профессии, как выясняется. И когда мы оказываемся рядом с Женей Мироновым, точно так же говорим о проблемах фонда «Артист», с Ксюшей Раппопорт — о ее фонде «Дети-бабочки». Это — нормально, это теперь — здоровенная часть жизни нашей, без нее мы — не мы.