Алексей Тарханов, «Коммерсантъ», о том, что дают детям школьные годы.
Когда тридцать лет назад я наконец-то окончил школу, я думал, что я окончил школу. Как бы не так! Потом я ходил в школу с детьми, хожу теперь и буду ходить еще лет шесть, пока не появятся внуки.
На собственных детях я проверил все варианты отношений ребенка со средней школой. Мой старший сын сидел дома до третьего класса — я исходил из того, что чем позже он столкнется с т. н. социумом, тем лучше. Меня очень за это порицали.
В результате он так и не освоил стихотворение «Ленин и печник», а ближе к выпуску сбежал в экстернат и явно недобрал не только школьных премудростей, но и желанного опыта. Теперь в далеком Амстердаме, в кабинете модной дизайнерской студии, он вспоминает пропущенные школьные классы как самые чудесные.
Младший сын был отправлен специально с целью социализации в дорогой и накрученный детский сад, в котором он социализировался целый год. Нас дважды вызывали к директору. В первый раз нам объясняли, как ребенка учат считать. «Это очень серьезная работа, — щебетала преподавательница. — Мы проводим детей через Мостик Сложения по Дороге Вычитания в Замок Умножения...» А до каких чисел вы доходите? «До пяти!» — гордо сказала математическая дама. Ну а окончательный удар мы получили, когда нас пригласили, чтобы поговорить об угрожающем отставании нашего сына.
«Я его спрашиваю: каковы признаки ежа! И представляете себе, что он мне говорит?! Он говорит, что у ежа — иголки!» — «А что у ежа, что? У ежа, уважаемые родители, — колючки!» Колючки, понятно?
Мы все поняли и забрали его в первый класс обычной школы, где он учился до тех пор, пока его одноклассники не стали мериться между собой предметами мужской гордости, а именно мобильными телефонами. И он перешел во французский лицей, где телефонами размахивают только русские дети, и то до тех пор, пока не поймут, что делать этого не надо.
Моя дочка, не зная ни слова по-французски, после этого сразу пошла в лицей, где уже полгода пытается понять то странное гортанное наречие, на котором изъясняются преподаватели. Удивительно, но их это совершенно не напрягает и они готовы ждать года три, пока дочь не заговорит языком Расина и Мольера.
Словом, каждый и каждая из них мучились по-своему. Но ведь мучились и мы! Это была абсолютная дедовщина, когда каждый из нас в свой черед должен был пройти по всей Лестнице Унижений в замок Среднего Образования. Ради этого каждый из нас отправлялся в школы, где нас учили специальные люди. Хорошие и совсем плохие. Как я теперь с ужасом понимаю, единственные взрослые, с которыми мы общались так же постоянно, как и с нашими родителями. Они имели над нами удивительную власть, данную им неизвестно кем и по какому праву. Они нас учили множеству бессмысленных вещей и тем, которые были забыты наутро.
Секрет жизненного успеха никак не связан со школой. Он скорее состоит в том, насколько удастся нейтрализовать вредоносное влияние школы. Мне все чаще кажется, что это место, где детям в медицинских целях прививают социальные болезни, а уж выработают они иммунитет или погибнут, никому не интересно. Обществу они нужны обломанными. На этом, как вы помните, построена повесть «Норма» писателя Владимира Сорокина: каждый должен съесть свою долю дерьма, и, видимо, считается, что, если детей приучать пораньше, они научатся находить в этом вкус.
Единственный способ добиться того, чтобы дети полюбили школу, — это сделать так, чтобы дома им было еще хуже. В сущности, все в наших руках.