Интервью с Александром Шохиным
Forbes продолжает публикацию бесед Петра Авена и Альфреда Коха с героями 1990-х. На этот раз они расспрашивают Александра Шохина. Наряду с Анатолием Чубайсом Шохин оказался самым «долгоиграющим» министром в «команде Гайдара». Шохин рассказал об интригах, предшествовавших назначению реформаторов на ключевые посты в правительстве, о своих разногласиях с Гайдаром и о реформаторских задатках Виктора Черномырдина.
Александр Шохин — самый старший по возрасту член команды Гайдара. С виду типичный ботан — прежде всего из-за сильнейших очков (один глаз –18, другой и того хуже). Однако это впечатление крайне обманчиво. Шохин всегда был наиболее «земным», трезвым и в хорошем смысле этого слова «ушлым» из нас. Может быть, благодаря происхождению: мы все вышли из столичной интеллигенции (московской и питерской), один Саша провел детские годы сначала в архангельской деревне, а позже в бараке в подмосковной Капотне с мамой-учительницей, воспитывавшей его и брата.
Он сделал фантастическую карьеру в СССР. В неполные сорок — доктор наук, советник члена Политбюро (!), без пяти минут директор академического института. Тем, кто не помнит, трудно даже объяснить, что все это значило.
И это не только ввиду редкой жизненной хватки. В отличие от ряда наших коллег Шохин действительно был крупным ученым-экономистом. Вдумчивым, писавшим оригинальные тексты. Способным на неожиданные и парадоксальные выводы.
И одновременно он блестящий бюрократ. Тщательный до занудства. Очень работоспособный и ответственный. Лояльный к начальству, что бы о нем ни думал. (В отличие, скажем, от Чубайса Шохин никогда свое начальство не идеализировал.) В этом основная причина его долгого выживания во власти.
При этом, несмотря на избыточный, по мнению недоброжелателей, конформизм, у Шохина всегда были безусловные принципы и прочный внутренний стержень. Достаточно вспомнить истории с его неожиданными отставками из правительств Черномырдина в 1994-м и Примакова в 1998 году.
Еще у Шохина необычное, по-моему, сочетание серьезных амбиций и уверенности в себе с излишней осторожностью и недостаточной (на мой субъективный взгляд) готовностью к риску. Быть может, это следствие биографии, быть может — обостренной ответственности за семью. Мне же лично кажется, что одна из причин — совсем слабое зрение: любая внутренняя проблема отнимает силы, необходимые для борьбы с внешним миром и неосознанно подталкивает к экономии этих сил. (Так сужают свой мир и берегут силы старики.) Саша как минимум дважды не решался рискнуть там, где мог бы. Первый раз в 1991 году, не попытавшись даже бороться за пост экономического лидера, хотя оснований для этого у него было не меньше, чем у Гайдара. Второй — отказавшись, несмотря на мои уговоры, в начале 1990-х уйти из правительства в бизнес.
С излишней осторожностью связано и особо внимательное отношение Шохина к людям, их поведению и разговорам. Для него история — не борьба социальных сил, не «смена общественно-экономических формаций» (в чем он тоже отлично разбирается), а конкретные люди, их желания, поступки, отношения, предательство, редкие подвиги. Поэтому его интервью крайне интересно тем, кто лично знает упоминаемых лиц, и куда меньше — широкой публике. Впрочем, я уверен, оно будет интересно историкам: что бы ни доказывал исторический материализм, личные качества участников событий, их отношения между собой не последний фактор исторического процесса.
Интервью у Шохина брать легко. Он уверен в себе и поэтому откровенен, не боится ошибиться и кого-то задеть. А учитывая его исключительно трезвую оценку людей и обстоятельств, рассказал он нам много интересного и неожиданного. Правда, многое и не рассказал.
Шохин, одним словом, большой человек. Очень умный. Поэтому говорить с ним было приятно.
— Петр Авен
Петр Авен (П. А.): Существует точка зрения, что в 1991 году ты мог встать во главе всей экономической команды. Ты у нас самый взрослый. Ты единственный из всех занимал серьезный государственный пост — был советником министра иностранных дел.
Александр Шохин (А. Ш.): При чем здесь советник? Я уже был министром в силаевском правительстве!
П. А. Тем более.
А. Ш. 19 августа [1991 года] я согласился войти в состав российского правительства. Министром труда РСФСР меня звал еще Гриша Явлинский в 1990 году, но тогда настоящая работа была только в союзном кабинете. Поэтому только когда после путча сформировалась команда «дачи №15» [во главе с Гайдаром], возникли варианты… Кстати, инициатива найти альтернативную команду принадлежала Геннадию Бурбулису как госсекретарю. Ему, во-первых, хотелось иметь свое видение реформ и свою команду, коей у него в экономической области не было, чтобы противостоять таким тяжеловесам, как [до июня 1991 года — первый зампред Совмина РСФСР Юрий] Скоков и [первый зампред Совмина РСФСР Олег] Лобов. И, во-вторых, иметь не менее реформаторское видение ситуации, нежели у команды Явлинского. Поэтому он легко согласился с кадровыми предложениями руководителя своего секретариата Алексея Головкова, который состав этой команды по сути дела и сформировал и Гайдара, как говорится, за руку привел…
Гайдар был тогда свободным игроком. Я в августе 1991-го, став членом правительства, был уже внутри системы, а Гайдар оставался независимым экспертом и как директор Института экономической политики АНХ идеально подходил для задачи написания альтернативной программы реформ.
Альфред Кох (А. К.): Программу, альтернативную чему?
А. Ш. На самом деле писалось еще две программы. Во-первых, не оставлял надежд Явлинский. Он хотел быть «экономическим царем» Советского Союза.
А. К. Да, осенью 1991-го он с удовольствием побежал в Межгосударственный экономический комитет (МЭК). Поехал в Штаты, бодро общался насчет кредитов для СССР…
А. Ш. Он стал заместителем Силаева в МЭКе и до последнего момента считал, что политическим лидером может быть только Горбачев, а экономическим лидером Советского Союза может быть только он, тем более что у него уже есть наработки программы.
Была еще команда [министра экономики РСФСР] Жени Сабурова, в которой были из известных людей Матеров [в будущем — замминистра экономики] и Лопухин [министр топлива и энергетики в правительстве Гайдара]. Они от Силаева получили команду писать программу. Но поскольку Силаев был назначен на союзный Комитет по оперативному управлению народным хозяйством (затем МЭК), у них заказчик стал «рассасываться»… В сентябре Ельцин, обидевшись на Силаева, отправил его на постоянную работу в этот комитет и назначил Лобова и. о. председателя правительства.
Я хочу вам сказать: это «сказка» была работать в том правительстве. И у Силаева как крепкого хозяйственника, и у Лобова, когда заседания правительства были посвящены заготовке веточного корма и другим похожим вопросам.
Вообще задача Бурбулиса состояла не только в том, чтобы найти ребят, которые напишут хорошую программу. Нужна была команда ребят, которые перебьют Скокова и Лобова в их претензиях на руководство правительством. Формально к этой, гайдаровской, программе из действующих членов кабинета отношение имел только я. Как говорится, не только по должности, но и по реальной принадлежности. Я заходил на «дачу №15» в Архангельском с утра и вечером после работы…
Первый раз мысль о том, что я могу возглавить экономический блок правительства, мне заронил [министр печати Михаил] Полторанин, который тоже заходил на «дачу №15». Спрашивал: ну что, Гайдар-то на пост министра финансов потянет? Я ему: он и выше потянет…
П. А. А кандидатуры уже были? Всем в тот момент, наверное, казалось, что Бурбулис кандидатуры министров как будто из рукава достает…
А. Ш. В том-то и дело, что кандидатур не было. Мне Полторанин говорит: давай правительство на две части поделим. Экономический блок твой, а политический — мой. Два первых вице-премьера. Я спрашиваю: а кто премьер? Это, говорит, мы потом решим. Начал перебирать: Гайдара — министром финансов. Есть там еще ребята подходящие? Я ему: да сколько хочешь! Он мне предлагал двигать кого хочу на любые посты в экономическом блоке, но у него было единственное условие: чтобы Бурбулиса там духу не было.
П. А. Как они все (ельцинские) не любили Бурбулиса!
А. Ш. Я сразу решил, что это предложение в определенном смысле провокационное: дискредитировать меня для команды «дачи №15» и попытаться изолировать Геннадия. Я решил: ни в коем случае ни на что не претендовать, иначе я могу в какой-то темной политической интриге оказаться.
В конечном итоге в «оргкомитет» по формированию правительства вошли: Ельцин — председатель, Бурбулис — заместитель председателя и три члена оргкомитета, Гайдар, Шохин и [член Госсовета Сергей] Шахрай. Мы сидели у Ельцина в Кремле и обсуждали особо важные проекты указов, он задавал какие-то вопросы и подписывал указы по назначению членов кабинета без особых проволочек.
А. К. Но изначально ваша команда не претендовала на власть?
А. Ш. Претендовала на власть? Нет!
А. К. Мы с Петей пытаемся у всех узнать: почему?
А. Ш. Потому, что трудно было поверить в то, что в эту систему, где нас никто не ждет, можно не только вклиниться широким клином, но и занять в ней лидирующие позиции… Тут важно было не заиграться, а то можно было все потерять.
А. К. Насколько реалистично было получить власть в тот момент?
А. Ш. Я помню хорошо подход, который мы использовали для «захвата» командных высот. Решали, например: ни в коем случае не делать отдельно министерство финансов и министерство экономики. Почему? Потому что на пост министра финансов Гайдар может пройти, это как бы уже сложилось, а на месте министра экономики может оказаться, условно говоря, «красный директор», и тогда конфронтация неизбежна. Поэтому мы объединили министерство экономики и финансов и минимизировали потенциальные конфликты.
Другой пример: я был министром труда, но был еще госкомитет занятости. Слили министерство и госкомитет, создав при министерстве Комитет занятости. Таким образом была и административная реформа одновременно проведена, чтобы не было конкурирующих структур, которые имели бы право на одни и те же темы высказывать различные точки зрения. Имелось в виду в том числе и то обстоятельство, что у нас ограниченное число людей, которых можно было продвинуть на ключевые посты. Плюс мы привлекали советских спецов, которые, будучи нанятыми нами, были бы на нашей стороне.
То есть нельзя сказать, что мы не боролись за власть. Мы ее взяли столько, сколько в тот момент было возможно. Взять всю власть тогда было за пределами реальности.
П. А. Глядя в прошлое, как ты думаешь, почему мы вели себя так скромно? Или, наоборот, нескромно?
А. Ш. Я думаю, что одна из причин была в настрое этого правительства. Мы ведь убеждали не только себя, но и в том числе Бурбулиса и Ельцина, что мы пришли разгребать авгиевы конюшни и делать непопулярную черную работу. За нее никто по головке не погладит и нас выгонят из этого правительства через год максимум, а то и к весне.
А. К. Фарисейство, позы. Вряд ли обычному человеку вообще нравится мессианская функция, потому что в конце ее — крест.
П. А. Я на самом деле не думаю, что мы были готовы на Голгофу крест тащить, думаю, что по зрелом размышлении это был прием, прием захвата власти: мы идем временно, ребята, не волнуйтесь. Мы сейчас разгребем немного конюшни, и вы все в белом придете и нас либо в трюм скинете, либо за борт. И на самом деле в это многие поверили!
А. Ш. Включая самих членов команды.
П. А. Сами члены команды первыми и поверили… Некоторые, не все…
А. Ш. Ладно, Петь, это ты сейчас такой умный. Как будто ты двадцать лет назад был такой же, как сейчас, опытный и циничный…
Но политика была для нас занятием новым. Не было ощущения, что в политику надо идти всерьез и надолго. Казалось, в нее можно сходить, а потом уйти. Но я могу точно сказать, что ситуация изменилась, когда мы весной 1992 года подавали в отставку на VI съезде, после того как нас обидел [председатель Верховного Совета Руслан] Хасбулатов…
П. А. Подробнее этот эпизод рассмотрим…
А. Ш. Посмотрите подробно хронику этого события, когда Бурбулис дает команду, все встают и уходят. Замедленную съемку если сделаете, то увидите, что сразу после слов Хасбулатова я начинаю собирать портфель. У меня бумаг было много. После этого Гена дает команду. Я к тому времени уже собрал портфель…
П. А. Ты просто начал собирать портфель, это не связано с хамством Хасбулатова.
А. Ш. Нет, связано, потому что подумал, будет какое-то хамло нас костерить! Так вот, когда мы весной 1992-го подавали в отставку — это уже другая ситуация… В ноябре 1991 года мы были уверены, что мы будем правительство камикадзе. А уже в апреле 1992-го, когда мы дружно подавали в отставку, в реальности никто не хотел уходить. Никто не собирался в отставку! Это был механизм политического давления на съезд.
Мы уже действительно стали обладать реальными какими-то рычагами управления, и не только экономикой. Это, во-первых. Во-вторых, Ельцин еще имел чрезвычайные полномочия, он еще полгода имел право принимать указы, имеющие силу закона. Глупо было не воспользоваться этой ситуацией и не идти дальше, пока еще было возможно.
П. А. Могли мы этот успех с коллективной отставкой развивать? Попытаться получить от Ельцина или от съезда больше полномочий?
А. Ш. Здесь начинаются вещи более сложные. До апреля у нас была достаточно ясная, черно-белая картина мира, а с конца апреля начинаются нюансы.
П. А. С мая — со сдачи [министра топлива и энергетики Владимира] Лопухина.
А. К. А в чем была суть претензий к Лопухину? Он что, мешал сильно?
А. Ш. В реальности, я думаю, он вообще не мешал, но ТЭКовское лобби было самым сильным, и они хотели своего человека, с которым можно было разговаривать и объясняться по-свойски, а этот Лопухин бесил их своими манерами. Отличник плюс пришел из элитной московской семьи. У него папа — директор института ГКНТ, занимавшегося промышленным шпионажем. Он со всеми академиками с детства знаком. Дядя Ленина регулярно бальзамирует, заведующий лабораторией по сохранению тела. Гениальный мальчик пришел работать министром и всех стал поучать.
Но сдача Лопухина, я считаю, еще не была поворотным пунктом. Как ни смешно, но поворотным пунктом было понижение буковки у Гены Бурбулиса — он был «Госсекретарь» с большой буквы, а стал «госсекретарь» с маленькой.
А. К. Кто это придумал?
А. Ш. Хасбулатов. Его посыл был такой: нет такой конституционной должности «Госсекретарь» и предложил писать его с маленькой буквы. Это был уже сигнал, что Ельцин пошел на уступку. И дальше пошло-поехало по нарастающей.
Правда, были и балансирующие шаги. В июле Гайдар стал исполняющим обязанности премьера. После этого он во многом поменялся. Он перестал быть «экономическим царем», он стал политиком. У него появилась цель, на мой взгляд, вполне оправданная: если реформатор может стать премьером, почему бы не стать? Здесь уже возможны уступки, размены, коалиции. Кстати, появление Геращенко на посту председателя Центрального банка — полностью инициатива Егора.
А. К. Мы считали, что он не мешал этому назначению, а вот ты говоришь, что это была его инициатива!
А. Ш. Было явно, что Верховный Совет сделает ставку на Геращенко. Ельцин был против. Я присутствовал на двух мероприятиях, где эта тема обсуждалась. Внуково, отлет Ельцина куда-то. Он в «веселом» настроении. Ему Гайдар дает проект письма о внесении кандидатуры Геращенко на пост председателя ЦБ. Борис Николаевич: «Вы что, с ума сошли, что ли? У меня два тома компромата на Геращенко, а вы его хотите на ЦБ двинуть?» Потом встреча вице-премьеров, вице-спикеров Верховного Совета, Гайдара и Хасбулатова с президентом, по-моему, в Ново-Огарево. Сидим. Гайдару как-то неудобно снова Геращенко вносить. Я слышу, как Гайдар просит Хижу, который в тот момент только был назначен вице-премьером: «Георгий Степанович, ну как договаривались?» Тот говорит: «Борис Николаевич, мы тут в правительстве еще раз долго обсуждали и предлагаем вам подумать по поводу назначения Геращенко». Борис Николаевич: «Мы этот вопрос обсудили». А поскольку это в присутствии Хасбулатова, вице-спикеров, то момент был удачный. Все они загалдели: «А что, нормальный вариант, правительство хорошее предложение сделало». Гайдар сидел, как говорится, в стороне, но дирижировал этим он. Ему нужно было заручиться поддержкой депутатского руководства перед VII съездом, который утверждает премьера…
Борис Николаевич тоже готовился к этому съезду. Он играл уже свою игру…
А. К. Игру против Гайдара?
А. Ш. Нет, но ему нужно было любой ценой утвердить своего премьера. Когда мы обсуждали эту тему внутри команды, то решили, что есть два варианта. Первый: сдать команду и Егора двинуть в премьеры, а потом уже решать, что дальше. Массовая сдача в обмен на пост премьера. И второй вариант: нанять технического премьера, а команду не сдавать. Егор сам выбрал второй вариант. Егору сказали: «Егор, выбирай любого кандидата». Мы съездили в Тольятти, посмотрели на [директора АвтоВАЗа Владимира] Каданникова. Я съездил в Париж, с Рыжовым поговорил, который был послом во Франции. Говорю: «Юрий Алексеевич, вы нам сейчас нужны. Нужен премьер, который будет политическим щитом, пусть даже если он ничего не понимает в экономике, извините меня за грубость». —«Не, ребят, мне и тут хорошо, в Париже». — «Ну, зря»…
А. К. В итоге Егор решил, что Каданников?
П. А. Он лукавил.
А. Ш. Лукавил.
П. А. Он, конечно, хотел остаться сам.
А. Ш. Ближе к делу. В ноябре различными фракциями уже стали выдвигаться кандидаты — Гайдар, Черномырдин, Шумейко, Скоков, Каданников. Гайдар собрал вице-премьеров, которые были выдвинуты, т. е. Шумейко и Черномырдина. И говорит: «Ребята, если меня не утверждают (рассказываю со слов Черномырдина), то вы должны снять свои кандидатуры. Мы ж команда». На что Черномырдин (с его же слов) возразил: «Ну, если мы одна команда и один из нас может стать премьером, что ж нам отказываться тогда? Надо, наоборот, делать ставку на того, у кого больше голосов в первом туре».
Егору идея не понравилась, тем более что Степаныч, действительно, был более проходной кандидат. В итоге схема Егора была жесткой: Борис Николаевич должен понять, что единственный «его» кандидат — это Гайдар. Если не Гайдар, то к едреной матери весь Верховный Совет и съезд нужно разогнать.
Когда Гайдара не утвердили, Борис Николаевич готов уже был распустить съезд.
А. К. Что в какой-то степени могло предотвратить 1993 год?
А. Ш. Наверное. Так сказать, «предотвратить» октябрь 1993-го, потому что он состоялся бы в декабре 1992-го.
А. К. Тогда депутаты еще были не готовы к вооруженному противостоянию. И, скорее всего, жертв бы не было или их было бы значительно меньше.
А. Ш. Так или иначе, но тогда Черномырдина во втором туре избрали премьером и примирение состоялось. Как выяснилось, ненадолго.
Когда черномырдинский кабинет стал формироваться, то Гайдар, как мне кажется, предполагал, что это правительство очень скоро докажет свою недееспособность и ему можно будет вернуться. Черномырдин, конечно, не Гайдар. Он человек другой закалки и формации. И, безусловно, вставали вопросы, будет ли он двигаться с реформами так же быстро, как Гайдар. Но это была не проблема Черномырдина, это была проблема Ельцина. Черномырдин был готов и подстроиться, и двигать реформу.
А. К. Это правда. В 1997 году, когда все паузы прекратились, Черномырдин отнюдь не был тормозом реформ. Я тогда думал, что мы так резво движемся потому, что в правительстве есть Чубайс, Немцов, я, Уринсон, Сысуев и т. д. Но сейчас я понимаю, что без ЧВСа этого движения бы не было…
А. Ш. Поначалу ЧВС был настроен резко. Он мне объяснил почему: «Я бы всех вас из правительства убрал, но после того как Гайдар порекомендовал мне сделать именно так, за исключением Чубайса и [министра науки Бориса] Салтыкова, я решил погодить с этим решением. Если Гайдар не хочет, чтобы, скажем, ты был в моем правительстве, ну тогда поработай, я еще посмотрю, чего ты стоишь».
А. К. У тебя к тому моменту с Гайдаром были непростые отношения?
А. Ш. У меня с Егором стали непростые отношения. После этого разговора с Виктором Степановичем я поехал к Гайдару и спросил его в лоб: «Егор, правда, что ты сказал, что лучше нас всех убрать, кроме Чубайса и Салтыкова?» Он говорит: «Правда». — «А мотивация?» — «Чем меньше нас там будет, тем быстрее они обосрутся, и мы опять вернемся». — «А Чубайс с Салтыковым зачем?» — «Кто-то должен все-таки следить за тем, что происходит».
А. К. Получается, ты с Гайдаром поругался…
А. Ш. Поругался, сказав, что он, мягко говоря, не прав…
Когда в 1993 году Гайдар вернулся в правительство первым вице, возникла проблема переформирования кабинета. Черномырдин мне «слил» информацию, что по предложению Гайдара мне было предложено покинуть пост вице-премьера и стать министром по делам СНГ. А в декабре Гайдар опять уходил из правительства и опять настоятельно рекомендовал Борису Николаевичу меня задвинуть.
Черномырдин, утвержденный вновь избранной Думой премьером, предлагает: «Ну что, возьмешь пост министра по делам СНГ? А то твои соратники тебя выдавливают из правительства». Я говорю: «Нет, не возьму»… «Ты эти шуточки брось, чего ты хочешь?» — «Министра экономики, а еще лучше финансов». — «Я поговорю, но если Ельцин тебя вызовет, у меня просьба: не перечь ему, не задавай вопросов никаких». В итоге я стал министром экономики, а через три месяца опять вице-премьером.
П. А. Сань, отдельная тема: отношение Егора, Чубайса и твое к Борису Николаевичу.
А. Ш. У меня Борис Николаевич иногда особые чувства вызывал… Я несколько раз был в таком жутком состоянии духа, когда боялся, что мы осрамимся на весь мир. Он мог упасть со сцены, он на час пропускал визиты к президентам и королевам, потому что его не могли привести в чувство, он просто выпадал полностью в осадок, терял сознание, а не просто засыпал.
П. А. Он же первым секретарем обкома долго проработал. И прекрасно знал свою дозу. Ну зачем нажираться?
А. Ш. Но нужно отдать должное Ельцину (Гайдар все время, а потом Чубайс это хорошо понимали): его можно было интеллектом взять, убедить аргументированностью, жесткостью, логикой и т. д. Поэтому он и ушел от всех этих Коржаковых в конечном итоге…
А. К. Саша, скажи мне твое мнение о Черномырдине? Вот у меня остались очень позитивные впечатления от работы с ним. Сначала — а я под ним работал четыре года — у меня были разногласия с ним, особенно с его аппаратом. А вот сейчас, задним числом, я считаю, что он был очень хорошим премьером.
А. Ш. Черномырдин — человек командный. Многое зависело от команды. И какую установку ему Борис Николаевич давал, и какими людьми окружал, от этого во многом и зависело его поведение. В частности, март 1997 года, когда было сформировано так называемое правительство молодых реформаторов, показал, что Черномырдин может стоять и во главе реформаторской команды.
В главном правительство Черномырдина продолжило линию правительства Гайдара. Мы продолжили линию на сотрудничество с международными финансовыми организациями, а значит, сохранился курс на макроэкономическую стабилизацию. И я напомню, что Степаныч тогда «обаял» Мишеля Камдессю, директора-распорядителя МВФ: и на охоту его возил в Завидово, и правительственную программу корректировал, исходя из монетаристских концепций. Поэтому, на мой взгляд, даже и 1994 год, когда определенная пауза все-таки возникла в реформах, она не была фатальной. Это была такая тактика «два шага вперед, один назад», но в целом продвижение было.
Во многом Черномырдин стал лидером команды реформаторов. И если это не случилось окончательно, то лишь потому, что в ключевые моменты реформаторы сами не брали его в свою команду. Так было и в декабре 1992-го, и осенью 1993-го, и в январе 1994-го… А зря…
А. К. Саш, а, возвращаясь к Егору, скажи: ты так и не восстановил с ним отношения?
А. Ш. Внешне мы с ним отношения восстановили: здоровались, спрашивали, как дела, как семья… Но, как говорится, осадок остался… О чем я теперь сожалею. Всякое бывает в жизни, чего ж теперь из-за этого с человеком рвать отношения? Все время казалось, что еще успеем объясниться, помириться. А теперь вот оказалось, что уже поздно.