текст: Раймонд Фисман, Эдвард Ммгель
«В 1963 году среднестатистичес- кие жители Южной Кореи и Кении зарабатывали примерно поровну — по нескольку сотен долларов в год. Если бы в те годы нам сказали, что одна из этих двух стран к концу тысячелетия станет богатой, нет никаких гарантий, что мы угадали бы которая». Почему одни страны стремительно развиваются, а другие навсегда застревают в нищете и отсталости? Есть ли связь между бедностью и коррупцией? Кто главные бенефициары коррумпированных режимов? Экономисты Раймонд Фисман из Колумбийского университета и Эдвард Мигель из Университета Беркли в книге «Экономические гангстеры» (издательство «Альпина Паблишерз») пытаются поймать за руку людей, готовящих «ловушки бедности» для своих стран. Forbes публикует выдержки из этой книги.
Один из способов получить представление о «реальном» масштабе коррупции — вооружиться скрытой камерой, изобразить из себя не слишком разборчивого в средствах бизнесмена и попробовать поймать политиков с поличным, засняв все происходящее на пленку. Примерно так и поступили агенты ФБР в конце 1970-х, создав телефонную компанию под названием Abdul Enterprises специально для того, чтобы предлагать различные незаконные услуги — в том числе и по отмыванию денег — от имени фиктивного ближневосточного нефтяного магната. Тайные агенты ФБР предлагали деньги сенаторам, конгрессменам, другим американским политикам, снимая скрытой камерой все факты получения денег. Результатом этой операции, названной Abscam (Abdul Enterprises scam — «хитрость с компанией «Абдул Энтерпрайзиз»), стало разоблачение и осуждение пяти конгрессменов, сенатора и многочисленных представителей местных властей. Резонанс был громадным: в обществе заговорили об угрожающих масштабах коррупции в правительстве США.
В странах, где власти менее склонны к самокритике, роль ФБР могут выполнять средства массовой информации. Так, индийский журнал Tehelka в 2001 году провернул операцию наподобие Abscam. Два журналиста изображали представителей несуществующей лондонской компании West End, рассчитывавшей продать индийской армии приборы ночного видения. Журналисты засняли высших чиновников и армейских офицеров за получением взяток и обсуждением механизма выплаты таковых. Распространенные в интернете, эти кадры несколько недель были в Индии новостью номер один. После этого скандала, точнее, наверное, в качестве возмездия за него, офисы журнала подверглись многочисленным обыскам, а несколько журналистов сели за решетку.
Несмотря на всю соблазнительность подобных методов, авторы этой книги решили уступить другим желающим славу инициаторов сенсации — вкупе с возможностью изнутри познакомиться с нравами индийских тюрем — и прибегнуть в изучении коррупции к инструментарию экономического исследования. Задача, вне всякого сомнения, нелегкая, но порой набитые купюрами портфели оставляют следы, которые можно обнаружить и такими средствами.
«Сухарто инкорпорейтед»
Что значит быть президентским сыном? Спросите простого индонезийца, и он расскажет вам, что это значит. Исходя из того, что он видел при бывшем президенте Сухарто, он поведает вам, что быть его сыном, Мандалой Путрой Сухарто, — значит платить многие миллионы долларов за виллы, разбросанные по всему земному шару, за целый парк эксклюзивных автомобилей, за веселую жизнь плейбоя. Похождения Сухарто-младшего, известного в стране как Томми, были привычной темой местных таблоидов. Томми катается по Джакарте на потрясающем «роллс-ройсе»; Томми общается со знаменитостями на торжественном приеме; Томми со своей последней подружкой-супермоделью... — вот что значит быть президентским сыном!
Где же Томми брал деньги на шикарные автомобили? Как и другие дети Сухарто, Томми был бизнесменом; ему принадлежали табачные корпорации и телекомпании, предприятия автопрома — и вообще всяческие фирмы практически во всех отраслях. Наподобие античного царя Мидаса, Томми превращал в золото все, к чему прикасался: его компании приносили баснословный доход, и он не стеснялся брать причитающуюся ему долю. В середине 1990-х годов его капитал оценивался в $800 млн. Брат и сестра Томми, Бамбанг и Тутут, располагали примерно такими же средствами, хотя и тратили их со значительно меньшим блеском.
Обязаны ли Томми и другие дети бизнес-успехами и богатством президенту страны, который — так уж получилось! — оказался еще и их отцом? Спросите первого попавшегося индонезийца — и он не задумываясь даст утвердительный ответ. Какой бы проект ни затевался — строительство электростанции, сооружение дороги или сбыт лесоматериалов, кому-нибудь из ближайших родственников президента непременно перепадал кусок пирога. Бизнес фирм, которыми владели члены семьи Сухарто, тоже складывался на редкость удачно, они без труда заполучали правительственные контракты: Томми возглавил поддерживаемую правительством компанию по разработке индонезийской модели автомобиля, а одна из компаний, принадлежавших Тутут, получила подряд на строительство платных дорог в столице страны Джакарте.
Разумеется, отец придерживался противоположной точки зрения на причины успехов своих детей. Конечно же, он не отказал Томми и другим детям в небольшой поддержке на начальном этапе, но все дальнейшие достижения были результатом их деловой хватки, тяжких трудов и умелого управления компаниями. В конце концов, за тридцать лет правления Сухарто индонезийская экономика продемонстрировала невиданные темпы роста — в среднем 6% в год. Разве возможно такое при коррупционной системе, в которой родственные связи ценятся выше, чем компетенция?
В книге «Похвала непотизму» (In Praise of Nepotism) Адам Беллоу (сын лауреата Нобелевской премии по литературе Сола Беллоу) утверждает, что существование политических и бизнес-династий обычно объясняется меритократическими факторами (меритократия в дословном переводе означает «власть достойных»). Согласно концепции Беллоу-сына, богатые передают высокие позиции на шкале влиятельности собственным детям, потому что эти промышленные и политические магнаты располагают достаточными ресурсами — как врожденными, так и благоприобретенными — для того, чтобы сформировать из своих наследников компетентных лидеров (точно так же как сыновья и дочери великих писателей по меньшей мере умеют выражать свои мысли). Коль скоро великие лидеры рождают великих лидеров, то нет ничего удивительного в высокой эффективности компаний, возглавляемых отпрысками президента.
Ну и кому верить? Что же это все-таки на самом деле значит — быть президентским сыном?
Фактор неожиданности
Представьте себе, что вы решили заняться добычей нефти в США. Есть два вида возможных для вас инвестиций. Можно купить ультрасовременную технику, нанять целую армию выпускников Массачусетского технологического института (MIT) и постараться занять ведущие позиции в отрасли. А можно щедрой рукой раздавать деньги политикам, нанять армию вашингтонских лоббистов и постараться оказаться первыми в очереди на получение новых концессий на добычу.
Обе стратегии вложений ведут примерно к одному и тому же уровню прибыли, однако способы производства ценности будут сильно разниться — в том числе и с точки зрения уязвимости в случае возможных политических пертурбаций в условиях конкурентной среды. Мы же будем использовать эту уязвимость в своих целях: чтобы поставить в соответствие рыночным оценкам дивидендов, получаемых от политических связей, какие-то измеряемые величины.
Предположим, вы выбрали первую из двух описанных стратегий построения бизнеса, а некий неожиданно возникший конкурент решил разрабатывать политическую «жилу». Что произойдет с вашими и с его прибылями в случае, если на Мексиканский залив налетит ураган и разрушит все скважины обеих компаний? Ваши доходы резко упадут, ведь ваша хитроумная и дорогостоящая техника ржавеет на дне океана. А вот бизнес конкурента, чья техника стоит куда дешевле, чем налаженные политические связи, пострадает значительно меньше. Во-первых, его затонувшие буровые дешевле ваших, а во-вторых, он, скорее всего, привлечет все свои политические связи, чтобы получить государственную компенсацию из фонда помощи при стихийных бедствиях. Акции вашей компании упадут в цене, стоимость же акций вашего конкурента останется более или менее неизменной.
А теперь вообразим, что в Вашингтоне случился политический эквивалент урагана. В результате громкого скандала президенту объявили импичмент — и все политические связи вашего конкурента, на установление которых было потрачено столько сил, рухнули. Политические инвестиции обесценились до нуля, перспективы соперника туманны, размер ожидаемой прибыли резко сократился, и акции так же резко упали в цене, поскольку инвесторы начали спешно распродавать их.
В обоих «ураганных» сценариях имеется один общий элемент — неожиданность. Рынок, как правило, слабо реагирует на давно ожидавшиеся или медленно развивающиеся события. Их последствия уже учтены в цене акций благодаря политике дальновидных и хорошо информированных инвесторов.
Пытаясь выяснить рыночную цену политических связей, мы будем ориентироваться на политические ураганы. Диктаторские режимы, опирающиеся на одного-единственного человека, зачастую даже больше подвержены социально-политическим ураганам, чем демократии. Неожиданная смерть, болезнь или свержение диктатора внезапно перекрывает полноводный поток благодеяний, изливавшийся на тех, кто вкладывал силы и средства в налаживание отношений с ним.
Руки на сердце диктатора
В поисках политического урагана вернемся в Индонезию времен президента Сухарто. В 1965 году молодой, мало кому известный генерал Сухарто фактически оказался государственным лидером. В марте 1967 года он официально узаконил свое положение, став президентом, и продержался на этом посту более 30 лет.
Влияние Сухарто ощущалось во всех областях политической и экономической жизни страны: правительство распределяло субсидии и обеспечивало режим благоприятствования стратегически важным отраслям; государственные банки выдавали займы под низкие проценты. Правительство устанавливало и контролировало лицензионные ограничения, давая или не давая разрешение на выращивание апельсинов, производство сигарет, вырубку леса, строительство платных дорог, импорт риса. Режим Сухарто определял, кому и сколько иметь денег. Именно при этом правительстве на глазах у всего индонезийского общества дети Сухарто и близко связанные с диктатором люди стали невообразимо богаты.
Итак, что значит быть президентским сыном? Ответ нам дадут инвесторы Джакартской фондовой биржи (Jakarta Stock Exchange — JSX). Многие бизнесмены с хорошими связями владели очень большими пакетами акций в компаниях, участвовавших в торгах JSX, в том числе и в принадлежавшем Томми Сухарто медиагиганте Bimantara Citra. Но в торгах JSX участвовало также значительное число компаний, умудрявшихся вести бизнес без столь ценных связей, в том числе предприятия, производившие пальмовое масло, и фирмы, занимавшиеся операциями с недвижимостью, которые принадлежали некоему Абуризалу Бакри. Нельзя, конечно, сказать, что никаких связей у господина Бакри вовсе не имелось, но все же он был более известен как предприниматель, нежели как член команды президента.
Каким же был для Bimantara Citra денежный эквивалент присутствия Томми? Поскольку ценность Томми предположительно определяется его связью с отцом-президентом, логично было бы ожидать, что с появлением малейших признаков конца президентской карьеры Сухарто акции компании должны немедленно подешеветь.
Четвертого июля 1996 года была обнародована новость, в буквальном смысле сногсшибательная для JSX: Сухарто отправился в Германию на медицинское обследование. Звучит невинно, но кто отправится в путешествие через десять часовых поясов, чтобы измерить пульс? На биржевых инвесторов обрушилась лавина слухов: у Сухарто был инсульт, Сухарто едет во Франкфурт на срочную хирургическую операцию и т. п. Сводный индекс Джакартской биржи (Jakarta Composite Index — JCI), незамедлительно — в тот же день — упал на 2,3%.
Это оказалось настоящим бедствием для компании Bimantara Citra и ее босса Томми Сухарто.
Хотите поточнее, в цифрах? Взгляните на график, показывающий динамику цен на акции Bimantara, она представлена вместе с аналогичной кривой, отражающей индекс JCI. Как видите, вплоть до 4 июля — даты обнародования роковой новости — JCI и цены на акции Bimantara незначительно отличаются друг от друга, колеблясь в весьма узком диапазоне. Затем, 4 и 5 июля, когда рынок бомбардировали слухами, кривая Bimantara пошла вниз: перспектива остаться у разбитого корыта — в фирме, потерявшей все свои политические связи, — вынудила держателей акций начать срочно избавляться от них и бежать к выходу, что выразилось в 10-процентном падении цен на акции в течение всего лишь двух дней.
Через неделю стало известно, что медики остались довольны здоровьем Сухарто, все рассказы об экстренном коронарном шунтировании были досужими домыслами (к слову, Сухарто прожил до 2008 года). Теперь связи компании выглядели значительно более надежными — по крайней мере на некоторое время, и акции Bimantara в одночасье снова стали привлекательными. Инвесторы принялись довольно бодро покупать их — и цена на акции снова поползла вверх, хотя к прежнему уровню уже не вернулась. Поездка в Германию напомнила инвесторам, что Сухарто смертен и его режим не вечен, — с тех пор они стали осторожнее в долгосрочных прогнозах относительно политических связей и доходности компании Bimantara Citra.
Если присмотреться к графику, то можно заметить еще одну особенность поведения цен на акции компании Bimantara Citra. Правительство обнародовало новость о медицинской поездке Сухарто в Германию 4 июля 1996 года. Но цены на акции начали заметно ползти вниз за два дня до этого и к указанной дате уже упали на 5%. Понятно, что лечащие врачи Сухарто знали о предстоящем ему путешествии. Несложно догадаться, что они поспешили избавиться от своих акций Bimantara. То же самое можно сказать и о тех инвесторах, которым посчастливилось иметь в числе своих друзей врачей или родственников Сухарто. Инвесторы с самыми могучими связями, скорее всего, бросились избавляться от акций сразу, как только узнали о возможности грядущих изменений в положении компании Bimantara.
Извлечение сотрудниками корпоративного управленческого аппарата и их друзьями личной выгоды из конфиденциальной информации незаконно. В США и многих других странах, включая Индонезию, такие вещи наказываются тюремным заключением. Одно из многочисленных обвинений, выдвинутых против Джеффри Скиллинга, бывшего президента и исполнительного директора компании Enron, заключалось в том, что он продал свою долю в компании, узнав, что цена на ее акции была значительно завышена. Заранее продав их, он выручил более $15 млн, а через несколько недель эти акции уже почти ничего не стоили. Доступ к конфиденциальной информации — могучее орудие.
Одному из авторов этой книги, Раймонду Фисману, довелось лично убедиться в возможностях джакартского «сарафанного радио» в декабре 1997 года, во время работы над диссертацией. Как-то утром Рэй явился на назначенную встречу с Риком Борсуком, репортером журнала Asian Wall Street Journal. Но встреча пошла не так, как планировалось: во время мини-интервью, о котором просил Рэй, телефон Борсука не умолкал практически ни на минуту. Не успел прозвенеть звонок, возвещающий о начале торгов на фондовой бирже, как все вокруг буквально сошли с ума — в связи со слухами о том, будто Сухарто перенес инсульт, а может быть, даже умер. Лихорадочные продажи объяснялись распространившимися сведениями: ночью в президентский особняк неоднократно завозили медицинское оборудование. К тому моменту, как раздался звонок, все, конечно, уже всё знали. Цена на акции компании Томми Сухарто Bimantara Citra снова снизилась, на этот раз на 22%, а курс акций компании, принадлежавшей его сестре, упал на 17%. Выводы напрашиваются: рынок, так сказать, держит палец на пульсе Сухарто — и стоит сердцу диктатора пропустить один удар, ответ следует незамедлительно.
фото REUTERS 2011
Между 1995-м и 1997 годом слухи об ухудшении здоровья Сухарто — хотя и не настолько серьезном — всплывали еще пять раз. И в ответ на эти слухи акции компании Bimantara Citra и других компаний «со связями» неизменно дешевели, в то время как цены на акции менее зависимых от президента предприятий господина Бакри оставались неизменными или даже слегка поднимались. Рынок устроен исключительно рационально, и он раз за разом давал понять, что политические связи в Индонезии времен Сухарто очень значительно влияли на прибыли корпораций.
Ну а каковы масштабы этого влияния? Оценить общую стоимость политических связей бизнеса можно на основании реакции рынка на известия об ухудшении и улучшении состояния здоровья Сухарто. Оказывается, инвесторы исходили из того, что в случае внезапного краха режима Сухарто стоимость компаний, тесно связанных с политиками, упадет примерно на четверть. 25% стоимости компании — много это или мало? Когда компания Apple в 2006 году под торжественные фанфары объявила о начале выпуска айфонов, ее акции подскочили в цене на 8%, а когда фармацевтический гигант Pfizer в 1999 году был вынужден неожиданно снять с производства лекарство под названием «Трован», рекламировавшееся как антибиотик будущего, его акции упали на 10%. Выходит, связи стоят гораздо дороже, чем лекарство нового поколения, или цифровая техника нового поколения, или даже то и другое в сумме.
Индонезийская коррупция при режиме Сухарто была большим бизнесом. Она начиналась на самом верху и каскадом спускалась до самого низа. Те, кто занимал посты, позволяющие объявить войну коррупции, вовсе не собирались бороться с ней — потому что существовавшее положение вещей их более чем устраивало. Когда в конце 1997 года разразился азиатский финансовый кризис, МВФ потребовал, чтобы предприятия-монополисты, пользующиеся покровительством государства, были расформированы, а принадлежащие правительству банки прекратили денежные вливания в спаянный с госаппаратом бизнес. Но Сухарто в корне пресек эти попытки реформирования его экономики. Прибегнуть к средствам, которыми располагает демократия, индонезийцы тоже не могли. Хотя выборы в Индонезии периодически проводились, партия «Гол-кар», возглавляемая Сухарто, ни разу не набирала меньше запланированных 70%. Ну а избрание его самого президентом обеспечивал гуттаперчевый парламент, причем конституция Индонезии наделяла Сухарто практически неограниченной властью. К сожалению, при тоталитарном режиме экономические исследования, свидетельствующие об угрожающих размерах коррупции, не особенно побуждают к проведению реформ.
Цена коррупции
Томми Сухарто обожал автомобили. Особенно спортивные автомобили, а больше всего — Lamborghini. В 1994 году Томми приобрел контрольный пакет акций итальянской компании, производящей спортивные автомобили. Новоиспеченный собственник стал принимать активное участие в планировании и оперативных вопросах. Очень скоро многие руководители высшего звена уволились — возможно, усомнившись в талантах Томми, — и компания оказалась «обезглавленной». Тем не менее Wall Street Journal в 1998 году опубликовала сообщение, что пакет акций Lamborghini, принадлежавший Томми, продан за приличную сумму — невзирая на тяжкое положение, в котором оказался Томми после азиатского финансового кризиса. Так что же, покупка Lamborghini была капризом президентского сынка, не скупившегося на папины деньги, или тщательно просчитанной сделкой искушенного инвестора? Исходя из того, что нам удалось узнать, индонезийские инвесторы, видимо, полагали, что сила Томми — в его политических связях, а не в предпринимательском таланте.
История правления Сухарто в Индонезии ставит перед нами еще один очень непростой вопрос: а стоит ли вообще вмешиваться в чужие дела, пытаясь победить чью-то коррупцию? Режим Сухарто небезгрешен, но ведь за 32 года его правления стране удалось достичь 6-процентного экономического роста, и это один из самых впечатляющих экономических успехов в новейшей истории. (Для сравнения: средний ежегодный экономический рост США за тот же период составил чуть больше 3%.) Да, клан Сухарто присваивал себе куда больше, чем ему причиталось по справедливости, но ведь при Сухарто доля беднейшего населения значительно сократилась, а программам гособразования, здравоохранения, планирования семьи уделялось большое внимание и значительные средства. Иными словами, президентский клан забирал не все — кое-что доходило и до простых индонезийцев.
Коррумпированные страны в большинстве случаев не демонстрируют стремительного экономического роста. Индонезия Сухарто была исключением. Может быть, иностранным донорам, таким как МВФ, стоит подумать, прежде чем на скорую руку переделывать функционирующий экономический механизм, который — даже будучи коррумпированным — эффективно работал целых три десятилетия? Но как же столь коррумпированной системе удавалось так быстро расти в течение такого долгого времени?
Объяснений возможно несколько. Не исключено, что компании, которым покровительствовал Сухарто, могли похвастать не только могущественными патронами, но и дальновидными руководителями. Или Сухарто позаботился о том, чтобы воровство не выходило за определенные рамки? Помните, согласно нашим оценкам, политические связи обеспечивали компаниям 25% их прибыли, а 25% — это ведь не 50 и не 100! Хорошо это или плохо, но режим Сухарто завоевал репутацию «честного вора в законе»: свои обязательства по коррупционным договоренностям он соблюдал неукоснительно — а это, по крайней мере, сводило к минимуму элемент неопределенности, являющийся неотъемлемой частью большинства незаконных сделок. Некий иностранный предприниматель, не один десяток лет ведший бизнес в Джакарте, сформулировал это следующим образом: «Все имело свою цену, цены были всем известны, и каждый знал, что именно он получит за заплаченную сумму». Между прочим, тот же бизнесмен жаловался, что сегодня, после падения режима Сухарто, в Индонезии «воцарился хаос».
В то же время, если бы не коррупция, Индонезия могла бы развиваться еще быстрее. Чтобы получить примерное представление о том, что могло бы быть, взглянем на Южную Корею: эта страна считается одним из наименее коррумпированных азиатских тигров, и в годы режима Сухарто она развивалась динамичнее, чем Индонезия. Сухарто виноват во многом, но своими драконовскими мерами он действительно навел порядок в стране, ранее пребывавшей в полнейшем хаосе, и теперь, задним числом, очень трудно понять, что было бы без него. В течение того десятилетия, которое прошло после падения режима Сухарто, в стране начала зарождаться демократия — пока слабенькая и шаткая, но темпы экономического роста, которых добились при диктатуре, пока так и не достигнуты.