Уже 10 лет назад, когда отмечали очередной юбилей перестройки, у многих возникал вопрос: «Почему не получилось?» Но моя позиция и тогда была и сейчас остается нетипичной. Я-то считаю, что все получилось. Просто все! Вопрос — чего хотели? Есть представление о том, что перестройка и последующие события были либеральной революцией, которые должны были привести к утверждению демократии, свободной конкуренции, интеграции в европейские структуры и созданию демократического союза сильных государств. А мне-то кажется, что природа этой революции была другая. Это была антидефицитная революция, потому что если мы посмотрим на жизнь в СССР конца 1970-х или середины 1980-х, то никакого людоедства особого не обнаружим. Не было обрушения «тиранического режима», как в Румынии. Проблема была в другом.
На людей давила необходимость несколько часов в день стоять в очередях, ездить за едой на электричках, записываться на холодильник за два года вперед.
Даже если взять члена Политбюро, то чем он отличался от большинства? Немногим — может быть, наличием видеомагнитофона на даче. То есть он добрался аж до уровня европейского среднего класса, причем не upper-middle, а так, middle-middle. Так что нет пирующих богачей, окружающих тирана. А есть страшное давление дефицита и стремление вырваться из дефицитной экономики. Это произошло? В России утвердилось классическое общество потребления с широчайшим спектром возможностей. Выбор в московских магазинах (по крайнем мере, недавно) мог быть шире, чем в берлинских, лондонских или парижских.
Есть даже объяснение: у нас еще не решили «в какой клуб мы не ходим», а на Западе с этим уже определились.
В этом смысле перестройка реализовалась полностью, общество потребления уже даже несколько достает, понятно, что нужны другие векторы. Политическая поддержка на протяжении прошедших десятилетий доставалась тем, кто давал выход на определенную фазу рыночного выбора. Горбачев дал полный выбор там, где он мог его дать: доступ к информации, литературе, политическим идеям. И этого на несколько лет хватило: страна запоем читала, обсуждала, а потом спросила: «А теперь — где колбаса?» И это дал уже Ельцин, и заметьте, его не свергли, несмотря на шоковые реформы. Почему? Потому что вот она — свобода выбора. Да, денег нет, плачешь от нестыковки между доходами и выбором, но купить можно все. Ну а Путин потом привел эту потребительскую революцию в областные центры.
Так что Горбачев сделал первый великий шаг в антидефицитной революции. При этом я не согласен с утверждениями, что он начал реформы, не имея четкой цели. Я как раз полагаю, что среди длинного ряда правителей редко встречаются такие люди, как Михаил Сергеевич Горбачев, — знающие, чего они хотят. Потому что этот человек себя к верховной власти готовил десятилетиями. Он читал книжки, он из сельского механизатора превратился в человека, понимающего очень тонкие вещи, в достойного собеседника Тэтчер и прочих мировых лидеров. В его воспоминаниях рассказывается, как в комнату в общежитии на Стромынке, где жила Раиса Максимовна с тремя другими девушками, кроме самого Горбачева захаживали философ Мераб Мамардашвили, Зденек Млынарж, отец Пражской весны, Юрий Левада, основатель новой волны советской и русской социологии. И не то что он с ними на улице поговорил — он с ними за женщин соперничал! Он должен был показать, что он интеллектуально не хуже. Сформулировать правильные идеи помогла не только интеллектуальная среда, но и его народный опыт человека из Ставрополья, помнящего ближнюю историю, например раскулачивание.
Горбачев понимал, что идет к преобразованию системы, но точно не в сторону капитализма, а, скорее, к обществу шведского образца.
Точно не хотел развала Союза и даже сейчас считает, что его можно было сохранить. Он принадлежит к той редкой породе исторических деятелей, которые свою собственную власть раздают, а не сосредотачивают. Следующие относились уже к другой породе, гораздо более традиционной. Про Луи Бонапарта говорят, что из него хотели сделать первого французского президента, а он стал последним французским императором. Вот Горбачев мог быть последним советским императором, а сделал из себя президента.
Ему принадлежат два великих результата, каждый из которых сейчас под вопросом. Первый — это российская свобода. А второй — это мир, прекращение холодной войны. Степень почтения, с которой Европа относится к Горбачеву, мало кто понимает в России. Дело не только в объединении Германии. Дело в том, что люди перестали просыпаться по ночам от кошмарной мысли про мировую войну. Сейчас это до такой степени прочно засело в головах, что мы не видим реальных угроз даже там, где они есть. В каком-то смысле это продукт горбачевской эпохи, потому что люди за 30 лет привыкли, что мировых войн не бывает. А они бывают.
Правда, еще с хрущевского времени война перестала быть легко допустимой для советского сознания. Горбачев довершал работу, начатую до него. Так же как движение к свободе Горбачев тоже не с нуля начал. На мой взгляд, здесь есть некая социоэкономическая логика. Россия в своем развитии движется импульсивно. Мы 300 лет находимся в процессе незавершенной модернизации, со времени Петра, сначала попытка скачка с мобилизацией ресурсов, удар головой о потолок, сползание, застой и новая попытка войти в перемены.
Конечно, развитие происходит, но мы одномоментно дотягиваемся до траектории 25 ведущих стран — и не удерживаемся, сползаем. Демобилизация после самого мощного скачка — сталинского — началась, когда Горбачев был еще аспирантом. Демобилизация — это обычно самое счастливое время в русской истории, потому что Екатерина II — это тоже демобилизация, она отменяет принудительную службу дворянства. Александр II через 100 лет делает еще один шаг — дает волю крестьянам. Время Екатерины и Александра — это волны, когда достигались наиболее серьезные успехи. Мы каким временем гордимся? Гагарин. Это хрущевская демобилизация. Дальше она подморозилась. Дело не в политике, не во взглядах Леонида Брежнева или еще кого-нибудь.
Мое объяснение, как экономиста, другое. В 1965 году начались два процесса: косыгинские реформы и разработка самотлорской нефти.
В 1965 году мы стали входить в сырьевую модель, из которой сейчас мучительно пытаемся выйти.
Выбирая между трудными реформами и легкой пенсией, власть, и не только власть, предпочла пенсию. Нефтяная рента — это пенсия. Почему Горбачеву удалось на некоторое время из этого вырваться? Потому что ренты перестало хватать на поддержку сколько-нибудь приличной жизни. Горбачев продолжил фазу демобилизации. Почему мы после этого не вошли в период взлета и развития и почему не получили серьезных результатов? Это интересный вопрос.
Здесь стоит вспомнить книжку Норта, Уоллиса и Вайнгаста «Насилие и социальные порядки» и Асемоглу и Робинсона «Почему нации терпят поражение». Это же прямо про нас! Норту, Уоллису и Вайнгасту удалось выделить пороговые условия успешной модернизации в таких странах, как Англия, Франция и США. Все начиналось с решения трех вопросов. Писать законы для себя и распространять их действие на других, а не делать законы для других, а для элит — исключения. Организации создавать не под конкретное лицо, а так, чтобы они переживали создателя. И коллективно контролировать инструменты насилия, а не делить их между собой. Всего три условия. Теперь давайте на СССР посмотрим. На самом деле послесталинское политбюро ввело коллективный контроль над средствами насилия. От страха, что совсем рядом была эта репрессивная машина, которая их должна была затянуть. Организации, которые переживают создателя. Конечно, КПСС, ВЛКСМ, ВЦСПС. Они без товарища Ленина, товарища Сталина, товарища Маленкова, товарища Хрущева и товарища Брежнева дожили до товарища Горбачева.
Итак, организации деперсонализированные есть, коллективный контроль насилия есть, чего нет? Нет производства законов для себя и распространения их на других, как в Великой хартии вольностей. Бароны для себя ввели принцип — никто не может быть осужден кроме как судом равных себе, а потом он распространялся на все общество. Горбачев это пытался сделать.
Но тут и произошел сбой. Возможно потому, что спрос общества на право был очень узким.
Это видно по быстроте восстановления традиционных для России институтов, когда власть не раздается, а стягивается. Лично для меня 1993 год — трагическое событие не только потому, что снаряды летели в парламент, а потому что снаряды летели в парламент. Есть вещи, которые делать нельзя. Могли его осаждать сколько угодно, но нельзя расстреливать парламент как образ законодательной власти.
Похоже, что не сошлись спрос на право, который вызревал внизу, и предложение права, которое пришло сверху. Но главное, мне кажется, даже не в этом. Главное, что не удалось решить проблему дефицита. Взгляды взглядами, но жизнь-то идет сейчас. Горбачев взял на себя политику, а вот последние советские правительства были крайне неудачными. Меня поражает, что Николаю Ивановичу Рыжкову никто не задает вопрос, как ему удалось накрутить такие мировые долги, которые мы 20 лет отдавали, и при этом непонятно, куда это все подевалось. Не в том смысле, что разворовали. Ни в коем случае. Просто разбазарили.
Пока Горбачев мог оттягивать решение проблемы дефицита, он двигался вперед. Но возобладала точка зрения — дайте нам здесь и сейчас. Рынки, магазины. К черту социализм ваш, не нужна социал-демократия. Кто быстрее пообещает нам эти рынки обеспечить, тот и будет править. Так и произошло.
Не надо забывать, что Горбачев был и остается социал-демократом.
Для него проблема дефицита не могла быть главной. Для него главной была и остается проблема социальной справедливости. Я думаю, он очень верно видел отдаленные вещи. Но не видел, что без решения проблемы дефицита нельзя продвинуться дальше. Можно было набрать долги, чтобы смягчить напряженность и выиграть несколько лет, но при этом начать что-то делать: малую приватизацию, кооперативы и т. д.
Я бы сказал, в перестройке есть два слоя. С одной стороны, это антидефицитная революция, а с другой — это завершенная демобилизация, которая должна бы повести куда-то во взлет другого типа, немобилизационный взлет. И Горбачев определенно вел туда, он продолжатель Александра II и Екатерины II, а не Петра I и Иосифа Сталина, это точно.