Как США остановили вспышку вируса, который убивает до 90% заболевших

Книга «Эпидемия. Настоящая и страшная история распространения вируса Эбола» Ричарда Престона описывает события с 1967 по 1993 год. Эбола стала первым вирусом, от которого умерло до 90% заразившихся. Заболевание породило множество слухов. «Эпидемия» рассказывает то, как было на самом деле. Forbes публикует два отрывка. В одном из них описывается, как вирус убивает человека, а во втором — как США остановили вспышку заболевания. 

Первый день нового, 1980 года

Где-то в лесу

Шарль Моне был одиночкой. Это был француз, живший в одиночестве в маленьком деревянном бунгало на частной территории сахарного завода Нзойя, в западной Кении, раскинувшейся вдоль реки Нзойя в пределах видимости горы Элгон, огромного, одинокого потухшего вулкана, поднимающегося на высоту 14 тыс. футов у края рифтовой долины. История Моне достаточно туманна. Неизвестно, что привело его, как и многих других иммигрантов, в Африку. Возможно, у него были какие-то неприятности во Франции, а может быть, его привлекала красота Кении. Он был натуралистом-любителем, любил птиц и животных, но не слишком любил человечество. Ему было 5б лет, он был привлекательным мужчиной среднего роста и среднего телосложения, с гладкими прямыми каштановыми волосами. Похоже, что его единственными близкими друзьями были женщины, жившие в городах вокруг горы, хотя даже они, когда к ним обратились врачи, расследующие его смерть, не могли вспомнить о нем многого. Его работа заключалась в заботе о водонасосных машинах сахарного завода, которые брали воду из реки Нзойя и доставляли ее на поля сахарного тростника, раскинувшиеся на многие мили. Говорят, что большую часть дня он проводил в насосной у реки, словно ему было приятно смотреть и слушать, как машины делают свою работу.

Как часто бывает в таких случаях, трудно определить детали. Врачи помнят клинические признаки, потому что никто и из тех, кто видел воздействие горячего агента четвертого уровня биобезопасности на человека, никогда не сможет его забыть, но эффекты накапливаются, один за другим, пока не погребут человека под собой. Случай с Шарлем Моне предстает в холодной геометрии клинического факта, смешанного со вспышками ужаса, столь яркими и тревожными, что мы отступаем назад моргаем, как будто смотрим на бесцветное чужое солнце.

Моне прибыл в страну летом 1979 года, примерно в то время, когда вирус иммунодефицита человека, или ВИЧ, вызывающий СПИД, окончательно вырвался из тропических лесов Центральной Африки и начал бушевать среди человеческой расы. Тень СПИДа уже легла на население, хотя никто еще не знал о его существовании. Он спокойно распространялся вдоль шоссе Киншаса, трансконтинентальной дороги, пересекающей Африку с востока на запад и проходящей вдоль берегов озера Виктория в пределах видимости горы Элгон.

ВИЧ — высоколетальный, но не очень заразный агент второго уровня. Он не передается с легкостью от человека человека, и он не путешествует по воздуху При работе с кровью, зараженной ВИЧ, не нужно   надевать скафандр биологической защиты.

Всю неделю Моне усердно работал в насосной, а в выходные праздничные дни посещал лесные массивы возле сахарного завода. Он мог принести с собой корм, рассыпать его вокруг наблюдать, как птицы и звери едят. Наблюдая за каким-нибудь животным, он мог сидеть совершенно неподвижно. Люди, знавшие его, вспоминали, что он был ласков с дикими обезьянами, что у него был особый подход к ним. Они говорили, что он мог сидеть, держа кусок пищи, а обезьяны подходили ели из его рук.

По вечерам он уединялся в своем бунгало. У него была экономка, женщина по имени Джонни, которая убирала и готовила ему еду. Он учился распознавать африканских птиц. На дереве неподалеку от его дома жила колония ткачиков, и он проводил время, наблюдая, как они строят гнезда, похожие на мешки, ухаживают за ними. Говорят, что однажды под Рождество он принес домой больную птицу и она умерла, возможно, у него на руках. Птица могла быть ткачиком — этого никто не знает, — и она могла умереть от вируса 4-го уровня   и этого тоже никто не знает. А еще он дружил с вороном. Это был пестрый ворон, черно-белая птица, которую в Африке иногда держат как домашнее животное. Ворон был дружелюбным умным, он любил прилетать на крышу бунгало Моне и наблюдать, как тот приходит и уходит. Когда ворон был голоден, он спускался на веранду и заходил в дом, где Моне кормил его объедками со своего стола.

Каждое утро он шел на работу через тростниковые поля — две мили пути. В тот рождественский сезон рабочие жгли поля, и потому те были обуглены и черны. На севере, за обугленным ландшафтом, в 25 милях виднелась гора Элгон. Гора являла собой постоянно меняющийся лик погоды и тени, дождя и солнца, представление африканского света. На рассвете гора Элгон представала в виде осыпающейся груды серых хребтов, уходящих в дымку и завершающихся и вершинок с двумя пиками — противостоящими друг другу губами разрушенного временем конуса. Когда всходило солнце, гора становилась серебристо-зеленой, цвета дождевого леса, росшего на склонах, а с наступлением дня появлялись облака, скрывая гору из виду. Ближе к вечеру, ближе закату, тучи сгустились и превратились в наковальню грозовых туч, мерцающих беззвучными молниями. Нижняя часть облака была цвета древесного угля, а верхняя его часть выделялась на фоне неба и, подсвеченная заходящим солнцем, светилась тусклым оранжевым светом, а над облаком небо было темно-синим и в нем мерцало несколько тропических звезд.

У него было несколько знакомых женщин, живших в городе Элдорет, к юго-востоку от горы, где люди бедны и живут в лачугах, сделанных из досок и металла. Он давал своим подругам деньги, а они с радостью любили его в ответ. Когда наступили рождественские каникулы, он решил отправиться в поход на гору Элгон и пригласил одну из женщин из Элдорета составить ему компанию. Имя ее, похоже, никто не запомнил.

Моне и его подруга ехали в Land Rover по длинной, покрытой красной грязью прямой дороге, ведущей к Эндебесс-Блафф, высокому утесу на восточной стороне вулкана. Дорога была покрыта вулканической пылью, красной, как засохшая кровь. Они поднялись на нижние склоны вулкана и пошли через кукурузные поля и кофейные плантации, которые уступали место пастбищам, а дорога проходила мимо старых, полуразрушенных английских колониальных ферм, спрятанных за рядами голубоватых деревьев. По мере того как они поднимались все выше, воздух становился прохладнее и с кедров слетали хохлатые орлы. Гору Элгон посещают немногие туристы, и поэтому машина Моне и его спутницы была, вероятно, единственным на дороге транспортным средством, хотя там могли быть толпы людей, идущих пешком — деревенских жителей, работающих на небольших фермах на нижних склонах горы. Они приблизились к потрепанному внешнему краю национального парка Маунт-Элгон, минуя камни и скопления деревьев, и пошли мимо Маунт-Элгон-Лодж, английской гостиницы, построенной в начале века, а ныне пришедшей в упадок и стоящей с потрескавшимися стенами и облупившейся и от солнца и дождя краской.

Гора Элгон стоит на границе между Угандой и Кенией, неподалеку от Судана. Эта гора — биологический островок дождевых лесов в центре Африки, изолированный мир, возвышающийся над сухими равнинами, имеющий 50 миль в поперечнике, покрытый деревьями, бамбуком и альпийскими болотами. Это шишка на хребте Центральной Африки. Вулкан появился 7-10 млн лет назад. Тогда он яростно извергался, выбрасывая пепел, который неоднократно уничтожал леса, и росшие на его склонах, пока вулкан не достиг огромной высоты. До того как гора Элгон была разрушена выветриванием, она, возможно, была самой высокой горой в Африке, выше, чем Килиманджаро сегодня. Она остается самой широкой. Поднимающееся солнце отбрасывает тень горы Элгон на запад, глубоко в Уганду, а когда солнце садится, тень простирается на восток через Кению. В тени горы Элгон лежат деревни и города, населенные различными племенными группами, включая масаев Элгона, народа пастухов, который пришел с севера  и поселился вокруг горы несколько веков назад и который разводит скот. Ласковые дожди омывают нижние склоны горы, и воздух остается прохладным и свежим круглый год, а вулканическая почва дает богатые урожаи кукурузы. Деревни образуют вокруг вулкана кольцо поселении, которое неуклонно смыкается вокруг леса на склонах, затягивается петлей, опутывающей дикую среду обитания горы. Лес расчищают, деревья вырубают на дрова или чтобы освободить место для пастбищ, слоны исчезают.

Небольшая часть горы Элгон — национальный парк. Моне и его подруга остановились у ворот парка, чтобы заплатить за вход. Мартышка, или, может быть, бабуин — никто не смог вспомнить — обычно слонялась у ворот, ища подачки, и Моне заманил зверя себе на плечо, предложив ему банан. Его подруга рассмеялась, но они спокойно стояли, пока животное ело. Они проехали немного вверх по склону горы и разбили палатку на поляне из влажной зеленой травы, спускавшейся к ручью. Из дождевого леса, журча, бежал ручей, и его вода была странного цвета, молочного от вулканической пыли. Трава была коротко подстрижена пасущимися капскими буйволами и усыпана их навозом.

Элгонский лес возвышался вокруг их лагеря — паутина изогнутых африканских олив, увитых мхом и лианами, усеянных черными плодами, ядовитыми для человека. Они слышали возню кормящихся на деревьях обезьян, жужжание насекомых, время от времени раздавался негромкий ухающий крик обезьяны. Это были колобусы, и иногда один из них спускался с дерева и пробегал через лужайку возле палатки, наблюдая за людьми внимательными, умными глазами. Стаи оливковых голубей срывались с деревьев и стремительно, с ужасающей скоростью летели к земле. Такова их стратегия спасения от луневых ястребов, которые пикируют на них и в полете разрывают на части. Здесь росли камфорные деревья, тиковые деревья, африканские кедры и африканские сливы, а кое-где над лесным пологом поднимались темно-зеленые облака листьев. Это были кроны деревьев подокарпуса, или подо, самых больших деревьев в Африке, почти не уступающих размерами калифорнийским секвойям. Тысячи слонов жили тогда на горе, и было слышно, как они двигались по лесу, издавая трескучие звуки, когда они сдирали кору и ломали ветви с деревьев.

После полудня, как обычно бывает на горе Элгон, мог пойти дождь, и Моне с подругой могли остаться в палатке, а может быть, заниматься любовью, пока гроза колотила по полотну Стемнело, дождь пошел на убыль. Они развели костер и приготовили еду. Был канун Нового года. Возможно, они праздновали, пили шампанское. Облака рассеялись бы через несколько часов, как это обычно бывает, и вулкан возник бы черной тенью под Млечным Путем. Может быть, Моне стоял на траве полночь и смотрел на звезды — голова его была запрокинута назад, а ноги едва держали из-за выпитого шампанского.

В новогоднее утро, вскоре после завтрака — холодное утро, температура воздуха под сорок по Фаренгейту, трава мокрая и холодная — они поднялись на гору по глинистой дороге и остановились в небольшой долине под пещерой Китум. Они поднимались вверх по долине, следуя за слоновьими тропами, которые извивались вдоль небольшого ручья, и протекавшего между оливковыми деревьями и лужайками, заросшими травой. Они высматривали в лесу африканских буйволов, встреча с которыми может быть опасна. Вход в пещеру был у края долины, и через ее устье водопадом лилась вода. Слоновьи тропы соединялись у входа и вели внутрь. Моне и его подруга провели там весь Новый год. Вероятно, шел дождь, и поэтому они могли просидеть у входа несколько часов, пока поток не превратился в маленький ручей, стекающий подобно вуали. Осматривая долину, они следили за слонами видели скальных даманов — мохнатых зверьков размером сурка, бегающих вверх и вниз по валунам у входа в пещеру. По ночам стада слонов идут в пещеру Китум, чтобы добыть минералы и соли. На равнинах слонам легко найти соль  и ортштеинах и пересохших водоемах, но в тропическом лесу соль — драгоценная вещь. Пещера достаточно большая, чтобы вместить до 70 слонов одновременно. Они проводят ночь в пещере, дремлют стоя или с помощью бивней добывают камень. Они выковыривают и выдалбливают камни из стен, жуют их и глотают измельченные обломки. Слоновий помет и вокруг пещеры полон каменной крошки.

У Моне и его подруги был фонарик, и они вошли в пещеру, чтобы посмотреть, куда она ведет. Вход в пещеру огромен — 55 ярдов в ширину — и после входа она становится еще шире. Они, поднимая клубы пыли, прошли по площадке, покрытой сухим слоновьим навозом. Свет стал слабее, а из пола пещеры вырос ряд полок, покрытых зеленой слизью. Это было гуано летучих мышей,  переваренные остатки растительной пищи, и выделяемые колонией крыланов на потолке.

Крыланы с шумом вылетали из нор и мелькали в свете фонарика, петляя вокруг голов и издавая пронзительные крики. Свет беспокоил их, и их просыпалось все больше. Сотни глаз, похожих на красные драгоценные камни, смотрели с потолка пещеры. Волны звука прокатывались по потолку и эхом отдавались взад и вперед — сухой, скрипучий звук, словно множество маленьких дверей открывалось на несмазанных петлях. И тут они увидели самое удивительное в пещере Китум.

Пещера — это окаменевший тропический лес. Из стен и потолка торчали минерализованные бревна. Это были стволы деревьев тропического леса, превратившихся камень, — тиковые деревья, деревья подо, вечнозеленые растения.

Его лицо утратило все признаки жизни и превратилось невыразительную маску с неподвижными, парализованными и пристально глядящими глазами

Извержение вулкана Элгон около около 7 млн лет назад похоронило дождевой лес в пепле, и бревна превратились в опал, кремнистый сланец. Бревна были окружены кристаллами, белыми минеральными иглами, росшими из скалы. Острые, как шприцы для подкожных инъекций, кристаллы блестели лучах фонарей.

Моне и его подруга бродили по пещере, освещая фонарями окаменевший тропический лес. Может быть, он провел рукой по окаменелым деревьям и уколол палец о кристалл? Они нашли окаменевшие кости древних гиппопотамов и предков слонов. Среди бревен в паутине висели пауки, поедавшие мотыльков и насекомых.

Они подошли к пологому подъему, где главный зал расширялся более чем на сотню ярдов в поперечнике — больше, чем длина футбольного поля. Они нашли расщелину и посветили фонариками вниз, на дно. Там было что-то странное — масса серого и коричневатого вещества. Это были мумифицированные трупы слонят. Когда слоны ходят по пещере ночью, они ориентируются на ощупь, прощупывая пол перед собой кончиками хоботов. Маленькие слонята иногда падают в расщелину.

Моне и его подруга углубились в пещеру, спускаясь по склону, пока не подошли к колонне, которая, казалось, поддерживала крышу. Столб был испещрен отметинами и бороздками — следами слоновьих бивней. Если слоны продолжат копать у основания столба, он может в конце концов рухнуть, обрушив вместе с ним крышу пещеры Китум. В глубине пещеры они обнаружили еще одну колонну, сломанную. Над ней висела бархатистая масса летучих мышей, которые запачкали столб черным гуано — совсем не таким, как зеленая слизь у входа в пещеру. Эти летучие мыши были насекомоядными, а гуано представляло собой массу из переваренных насекомых. Возможно, Моне сунул руку в эту грязь.

Подруга Моне после той поездки на гору Элгон на несколько лет скрылась из виду. Затем она неожиданно обнаружилась в баре в Момбасе, где работала проституткой. Кенийский врач, расследовавший дело Моне, как раз пил пиво в баре и завел с ней праздный разговор, упомянув имя Моне. Он был ошеломлен, когда она сказала: «Я знаю об этом. Я родом из западной Кении. Это я была той женщиной с Шарлем Моне». Он не поверил ей, но она рассказала ему достаточно подробностей, чтобы он убедился, что она говорит правду. После той встречи в баре она исчезла, затерявшись в дебрях Момбасы, и к нашему времени, вероятно, умерла от СПИДа.

Шарль Моне вернулся на работу в насосную на сахарном заводе. Каждый день он шел на работу через выжженные тростниковые поля, наверняка любуясь видом горы Элгон, и когда гора была скрыта облаками, возможно, он все еще чувствовал ее притяжение, словно гравитацию невидимой планеты. Тем временем внутри Моне что-то копировало само себя. Некая форма жизни сделала Шарля Моне своим носителем и теперь размножалась.

Головная боль начинается, как правило, на седьмой день после контакта с возбудителем. На седьмой день после своего новогоднего визита в пещеру Китум — 8 января 1980 года — Моне почувствовал пульсирующую боль за глазными яблоками. Он решил не ходить на работу и лег спать в своем бунгало. Головная боль усилилась. Его глазные яблоки болели, затем начали болеть виски, боль, казалось, кружилась в его голове. Аспирин не мог снять боль, а потом у него сильно заболела спина. Его экономка Джонни все еще была на рождественских каникулах, и он недавно нанял временную экономку. Она пыталась помочь ему, но не знала, что нужно делать. Затем, на третий день после появления головной боли, он почувствовал тошноту, у него поднялась температура, его начало рвать. Рвота усиливалась и превратилась в сухие спазмы. Одновременно с этим он стал странно пассивным. Его лицо утратило все признаки жизни и превратилось невыразительную маску с неподвижными, парализованными и пристально глядящими глазами. Веки слегка обвисли, что придавало ему характерный вид, словно глаза вылезали из орбит и были полузакрыты одновременно. Сами глазные яблоки, казалось, застыли в глазницах и стали ярко-красными. Кожа его лица стала желтоватой, с блестящими звездообразными красными крапинками. Он стал похож на зомби. Его внешность испугала временную экономку. Она не понимала, почему этот человек так изменился. Его личность изменилась. Он стал угрюмым, обидчивым, злобным, и память его, казалось, улетучилась. Бреда у него не было. Он мог отвечать на вопросы, хотя создавалось впечатление, что он не знает, где именно находится.

Когда Моне не появился на работе, его коллеги начали беспокоиться о нем, и в итоге пошли к нему в бунгало, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. Черно-белый ворон сидел на крыше и смотрел, как они входят внутрь. Они посмотрели на Моне и решили, что ему нужно в больницу. Поскольку он был очень плох и больше не мог водить машину, один из его коллег отвез его в частную больницу в городе Кисуму, на берегу озера Виктория. Врачи в больнице осмотрели Моне и не смогли найти никакого объяснения происходящему, предположив, что у него может быть какая-то бактериальная инфекция. Они сделали ему инъекции антибиотиков, но антибиотики никак не повлияли на его состояние.

Врачи решили, что он должен попасть в больницу Найроби, лучшую частную больницу в Восточной Африке. Телефонная сеть почти не работала, а звонить врачам, чтобы сообщить им о его приезде, не казалось целесообразным. Моне все еще мог идти, и ему нужно было добраться до Найроби.

Его посадили в такси до аэропорта, и он сел на рейс авиакомпании Кепуа Airways.

Горячий вирус из тропического леса может выжить в пределах двадцатичетырехчасового полета на самолете из каждого города на Земле. Все города Земли соединены авиамаршрутами, сплетающимися в единую паутину. Как только вирус попадает эту сеть, он может выстрелить в любом месте всего за день — Париж, Токио, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, везде, где летают самолеты. Шарль Моне и та форма жизни, что была в нем, попали в сеть.

Лететь предстояло на самолете Fokker Friendship с пропеллерами, местном самолете, вмещающем 35 человек. Самолет завел двигатели и взлетел над озером Виктория, голубым сверкающим, усеянным рыбацкими каноэ. Friendship развернулся и направился на восток, поднимаясь над зелеными холмами, покрытыми чайными плантациями и небольшими фермами. Самолеты местных маршрутов, летающие над Африкой, часто забиты людьми, и этот борт, вероятно, был полон. Самолет поднимался над полосами леса и скоплениями круглых хижин и деревень с жестяными крышами. Земля вдруг резко обрывалась, уходя вниз полками и оврагами, и меняла цвет с зеленого на коричневый. Самолет пересекал Восточную рифтовую долину. Пассажиры смотрели в иллюминаторы на то место, где родился человеческий род. Они видели пятнышки хижин, сгрудившихся в кольцах тернового кустарника, и следы скота, расходящиеся от хижин. Пропеллеры застонали, и Friendship пронесся по облачным улицам, рядам пухлых рифтовых облаков, и начал подпрыгивать и раскачиваться. Моне затошнило.

В самолетах местных линий сиденья узкие и тесно прижаты друг к другу, и заметно все, что происходит внутри салона. Кабина плотно закрыта, и воздух рециркулирует. Если в воздухе есть какие-то запахи, они чувствуются. Невозможно не обращать внимания на человека, которому плохо. Он сгорбился в кресле. С ним что-то не так, но точно сказать, что происходит, нельзя. Он прижимает ко рту бумажный пакет. Он сильно кашляет что-то отхаркивает в пакет. Пакет раздувается. Возможно, он оглядывается по сторонам, и тогда видно, что его губы испачканы чем-то скользким и красным, смешанным с черными пятнышками, будто он жевал кофейную гущу. Его глаза рубиново-красного цвета, а лицо — лишенная выражения масса синяков. Красные пятна, которые еще несколько дней назад были небольшими звездообразными отметинами, расширились и слились в огромные, бесформенные фиолетовые тени; вся его голова стала черно-синей. Мышцы его лица обвисли. Соединительная ткань на лице растворяется, и лицо, кажется, свисает с костей, словно отделяясь от черепа. Он открывает рот и с трудом дышит в пакет, а рвота продолжается. Она не прекращается, и он продолжает извергать жидкость еще долго, несмотря на то что его желудок уже должен был быть пуст. Пакет до краев наполняется веществом, известным как vomito пето, или черная рвота. Она на самом деле может не черная; это пятнистая жидкость двух цветов, черного и красного, месиво из свернувшихся сгустков свежей красной артериальной крови. Это кровоизлияние, и кровь пахнет, словно на бойне. Черная рвота заряжена вирусом. Пассажирский салон наполняется запахом этой невероятно заразной, смертельно опасной жидкости. Бумажный пакет полон черной рвоты, поэтому Моне закрывает его и закатывает сверху. Пакет разбухает и размягчается, грозя протечь, и он передает его стюардессе. Когда горячий вирус размножается в организме хозяина, он может наполнить тело вирусными частицами от мозга до кожи. Военные эксперты в таких случаях заявляют, что вирус прошел «экстремальную амплификацию» (увеличение числа копий ДНК вируса — прим. науч. ред.). Это совсем не похоже на обычную простуду. К тому времени, когда экстремальная амплификация достигает максимума, пипетка крови жертвы может содержать 100 млн частиц вируса. В ходе этого процесса организм частично превращается вирусные частицы. Другими словами, носитель одержим формой жизни, которая пытается преобразовать носителя в себя. Однако превращение проходит не совсем успешно и приводит появлению большого количества разжиженной плоти, смешанной с вирусом, к своего рода биологической катастрофе.

Экстремальная амплификация случилась и у Моне, и черная рвота стала признаком этого.

Он превратил Моне в ходячую вирусную бомбу

Он, кажется, напряжен, как будто любое движение может разорвать что-то внутри него. Его кровь сворачивается — в сосудах образуются тромбы, и эти тромбы оседают повсюду. Его печень, почки, легкие, руки, ноги и голова забиты тромбами. По сути, у него инсульт по всему телу. Тромбы скапливаются в мышцах кишечника, перекрывая кровоснабжение. Мышцы начинают атрофироваться, и кишечник расслабляется. Моне, кажется, уже не полностью осознает боль, потому что сгустки крови, застрявшие в его мозге, перекрывают кровоток. Повреждение мозга стирает его личность. Это называется деперсонализацией. При ней исчезают живость и детали характера, и человек превращается в автомат, ходячую куклу. Маленькие участки его мозга разжижаются. Высшая нервная деятельность, сознание угасают первыми, но более глубокие части ствола мозга (примитивный мозг крысы, мозг ящерицы) пока еще живы и функционируют. Можно сказать, что личность Шарля Моне уже умерла, а оболочка Шарля Моне продолжает жить.

Приступ рвоты, похоже, повредил несколько кровеносных сосудов в его носу — у него начинается носовое кровотечение. Кровь льется из обеих ноздрей, блестящая, чистая, артериальная жидкость, стекающая по зубам и подбородку Кровь не останавливается, потому что факторы свертывания были израсходованы. Стюардесса дает ему несколько бумажных полотенец, которыми он затыкает нос, но кровь все равно не сворачивается, и полотенца промокают насквозь.

Если рядом с вами в самолете сидит больной человек, вы, возможно, не захотите смущать его, привлекая внимание к проблеме. Вы говорите себе, что с этим человеком все будет в порядке. Может быть, он плохо переносит полеты. Его тошнит, беднягу, а в самолетах у людей действительно идет кровь из носа, воздух такой сухой и разреженный.., и вы робко спрашиваете его, нужна ли ему какая-то помощь. Он не отвечает или бормочет непонятные слова, поэтому вы пытаетесь игнорировать его, но полет, кажется, продолжается вечность. Возможно, помощь ему предложат стюардессы. Но у жертв этого типа горячего вируса изменяется поведение, из-за чего они могут быть неспособны ответить на предложение помощи.

Они становятся враждебными и не хотят, чтобы их трогали. Они не хотят говорить. Они отвечают на вопросы ворчанием или односложно. Они, кажется, не могут подобрать слов. Они могут назвать вам свое имя, но не могут назвать день недели или объяснить, что с ними случилось.

«Friendship» движется сквозь облака, следуя вдоль рифтовой долины, и Моне откидывается на спинку сиденья, и теперь он, кажется, задремал... Возможно, некоторые пассажиры задаются вопросом, не умер ли он. Нет-нет, он не умер. Он движется. Его красные глаза открыты и немного двигаются.

День клонится к вечеру, и солнце опускается за холмы к западу от рифтовой долины, разбрасывая во все стороны лучи света, как будто раскалываясь по экватору. Friendship плавно поворачивает и пересекает восточный склон разлома. Земля поднимается выше и меняет свой цвет с коричневого на зеленый. Под правым крылом появляются холмы Нгонг, и самолет, снижаясь, проходит над парком, полным зебр и жирафов. Через минуту он приземляется в Международном аэропорту имени Джомо Кеньятты. Моне шевелится. Он все еще может ходить. Он встает, с него капает. Спотыкаясь, он спускается по трапу на летное поле. Его рубашка превратилась в красное месиво. У него нет багажа. Его единственный багаж —то, что внутри, груз усиленного вируса. Он превратил Моне в ходячую вирусную бомбу. Он медленно входит в здание аэровокзала и выходит на извилистую дорогу, где всегда стоят такси. Таксисты окружают его:

— Такси? Такси?

—Найроби... Больница, — бормочет он.

Один из них помогает ему сесть в машину Таксисты Найроби любят поболтать со своими пассажирами, и этот, вероятно, спрашивает, не болен ли он. Ответ должен быть очевиден. Желудок Моне теперь чувствует себя немного лучше. Он не пустой, разорванный и горящий, а тяжелый, тупой и раздутый, словно он только что поел.

Такси выезжает на шоссе Ухуру и направляется в Найроби. Оно проезжает через луга, полные медовых акаций, мимо фабрик, а потом сворачивает на развязку и оказывается посреди шумной уличной жизни Найроби. Толпы людей крутятся на обочинах дороги, женщины идут по протоптанным грязным дорожкам, мужчины слоняются без дела, дети катаются на велосипедах, мужчина чинит обувь на обочине, трактор тянет тележку с углем. Такси сворачивает налево, на НгонгРоуд, проезжает мимо городского парка, поднимается на холм и группу высоких каучуковых деревьев, сворачивает на узкую дорогу, минует ворота охраны и въезжает на территорию больницы Найроби. Оно паркуется на стоянке такси рядом с цветочным киоском. На табличке возле стеклянной двери написано: «Отделение травматологии». Моне протягивает водителю деньги, выходит из машины, открывает стеклянную дверь, подходит к окошку администратора и показывает, что ему очень плохо. Ему трудно говорить. Он истекает кровью, и они примут его через минуту Ему придется подождать, пока позовут врача, но врач примет его немедленно, волноваться не нужно. Он садится в комнате ожидания.

Комната небольшая, уставленная мягкими скамейками. Ясный, сильный древний свет Восточной Африки льется через ряд окон и падает на стол, заваленный грязными журнала ми, образуя прямоугольники на сером камне пола со стоком в центре. В комнате смутно пахнет древесным дымом и потом, она забита людьми с затуманенными глазами, африканцами европейцами, сидящими плечом к плечу. В отделении травматологии всегда есть кто-то, кто порезался и ждет наложения швов. Люди терпеливо ждут, прижимая к голове мочалку, держа повязку на пальце, и на ткани можно увидеть пятно крови. Итак, Шарль Моне сидит на скамейке в приемном покое, кое, и он мало чем отличается от других людей в комнате, если не считать его покрытого синяками невыразительного лица красных глаз. Табличка на стене предупреждает пациентов ворах-карманниках, а другая табличка гласит:

ПОЖАЛУЙСТА, СОХРАНЯЙТЕ ТИШИНУ
ВАШЕ СОТРУДНИЧЕСТВО БУДЕТ ОЦЕНЕНО
ПО ДОСТОИНСТВУ

ВНИМАНИЕ: ЭТО ОТДЕЛЕНИЕ ТРАВМАТОЛОГИИ.
ЭКСТРЕННЫЕ СЛУЧАИ РАССМАТРИВАЮТСЯ
В ПРИОРИТЕТНОМ ПОРЯДКЕ.
В ТАКИХ СЛУЧАЯХ ВАМ ПРИДЕТСЯ ПОДОЖДАТЬ,
ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВАС ПРИМУТ.

Моне молчит, ожидая, когда его примут. Внезапно он переходит в последнюю фазу. Человеческая вирусная бомба взрывается. У военных специалистов по биологической опасности есть способы описать это явление. Они говорят, что жертва «разрушилась и истекла кровью». Или более вежливо говорят, что жертва «пошла ко дну».

У него кружится голова и исчезают все силы, позвоночник становится вялым и безжизненным, и он совершенно теряет чувство равновесия. Комната кружится и кружится. Он впадает в шоковое состояние. Он наклоняется, кладет голову на колени, из его желудка извергается невероятное количество крови, которую он выплескивает на пол с задыхающимся стоном. Он теряет сознание и падает и  издает только хрип, с которым у него, продолжается рвота кровью и черным веществом. Слышится звук, похожий на треск рвущейся простыни, — это разрывается кишечник, выпуская кровь через анус. Кровь смешана со слизистой кишечника. Внутренности разрушены. Слизистая оболочка кишечника отторглась и выходит наружу вместе с огромным количеством крови. Моне разрушен и истекает кровью.

Пациенты в комнате ожидания встают и отходят от человека на полу. Они начинают звать доктора. Вокруг лежащего быстро увеличивается лужа крови. Разрушив своего носителя, орячий вирус выходит из каждого отверстия, стремясь найти новую жертву

---

1 декабря 1989 года

Виргиния, США

Будильник зазвонил в половине пятого. [Майор] Джерри Джакс встал, побрился, почистил зубы, накинул одежду и вышел. Команды должны были носить гражданскую одежду. Никто не хотел привлекать к себе внимания. Солдаты в форме и камуфляже, надевающие скафандры... это может вызвать панику.

К пяти часам он приехал в Институт [химической обороны, недалеко от Абердина]. На небе не было никаких признаков рассвета. Толпа людей уже собралась у погрузочной платформы сбоку от здания, под прожекторами. Ночью был сильный мороз, и от дыхания в воздухе стоял пар. Джин Джонсон, Аякс этой биологической войны, расхаживал взад и вперед по погрузочному доку среди груды камуфляжных военных ящиков — своего запаса снаряжения из пещеры Китум. В ящиках лежали полевые скафандры, аккумуляторные батареи, резиновые перчатки, хирургические скафандры, шприцы, иглы, лекарства, инструменты для вскрытия, фонарики, один или два хирургических набора для человека, тупые ножницы, пакеты для образцов, пластиковые бутылки, консерванты для маринования, пакеты для биологической опасности, помеченные красными цветами, и ручные садовые опрыскиватели для опрыскивания скафандров и предметов, нуждающихся в дезинфекции, отбеливателем. Держа в руке чашку кофе, Джин ухмыльнулся солдатам и пророкотал:

— Не трогайте мои ящики!

Появился белый фургон снабжения без опознавательных знаков. Джин сам погрузил чемоданы в фургон и отправился в Рестон. Он был первой волной.

К этому времени на подъездные дорожки по всему региону уже падали номера «Вашингтон пост». На первой полосе была статья про обезьянник.

В лабораторной обезьяне в штате Виргиния обнаружен смертоносный вирус Эбола.

Один из самых смертоносных известных вирусов человека впервые обнаружен в Соединенных Штатах, в партии обезьян, импортированных с Филиппин исследовательской лабораторией в Рестоне.

Вчера оперативная группа высшего уровня разработала детальную программу для отслеживания пути распространения редкого вируса Эбола и тех, кто мог контактировать с ним. Сюда входят интервью с четырьмя или пятью лабораторными работниками, ухаживавшими за животными, позже уничтоженными в качестве меры предосторожности, и с любыми другими людьми, которые были рядом с обезьянами.

Федеральные и государственные чиновники здравоохранения преуменьшили вероятность того, что люди контактировали с вирусом, смертность от которого составляет от 50 до 90 % и может быть очень заразным для тех, кто вступает в непосредственный контакт с его жертвами. Вакцины не существует.

«Всегда есть некоторое беспокойство, но я не думаю, что кто-то паникует», — сказал полковник Си Джей Питерс, врач и эксперт по вирусу.

Си Джей знал, что, если люди узнают, на что способен этот вирус, то на выезде из Рестона возникнут пробки, а матери будут кричать в телекамеры: «Где мои дети?» Разговаривая с репортерами «Вашингтон пост», он старался не обсуждать более сложные аспекты операции. («Я подумал, что не стоит говорить о скафандрах», — объяснил он мне много позже.) Он был достаточно осторожен, чтобы не использовать страшные военные термины, такие как амплификация, смертельная цепь передачи, разрушение и кровотечение или главный фактор беспокойства. В пригороде Вашингтона вот-вот должна была начаться военная биологическая операция, и он чертовски не хотел, чтобы пресса узнала об этом.

Половиной этой операции по биоизоляции должно было стать сдерживание новостей. Комментарии Си Джея Питера в «Вашингтон пост» были рассчитаны на то, чтобы создать впечатление, что ситуация находится под контролем, безопасна и не так уж интересна. Си Джей недооценивал серьезность ситуации. Но он мог быть очень спокойным, когда хотел, и с репортерами он применил свой самый дружелюбный голос, уверяя их по телефону, что на самом деле нет никаких проблем, просто обычная техническая ситуация. Каким-то образом репортеры пришли к выводу, что больные обезьяны были «уничтожены в качестве меры предосторожности», хотя на самом деле кошмар и причина для задействования войск состояли в том, что животные не были уничтожены.

Важнейшей частью операции должно было стать сдерживание шумихи в прессе. Офицеры делали вид, что ситуация под контролем.

Что касается того, безопасна ли операция, единственный способ узнать это — попробовать. Питерс чувствовал, сидеть сложа руки и наблюдать, как вирус сжигает обезьян — опасность куда большая. В здании были 500 обезьян. Около 3 т. обезьяньего мяса — биологический ядерный реактор с расплавленным ядром. По мере того как ядро обезьян горело, агент усиливался с кошмарной скоростью.

Си Джей прибыл на погрузочную площадку Института в пять часов утра. Он должен был сопровождать группу в обезьянник, проследить, как входит команда Джерри, а затем вернуться в Институт, чтобы разобраться с прессой и правительственными агентствами.

В половине седьмого он отдал приказ выдвигаться, и колонна машин покинула главные ворота Форт-Детрика и направилась на юг, к реке Потомак. Колонна состояла из ряда обычных автомобилей — семейных машин офицеров, в которых сидели офицеры в гражданской одежде, похожие на пассажиров пригородных поездов. Вереница машин следовала за двумя военными машинами без опознавательных знаков. Одна из них была фургоном оборудования, а другая — белоснежной скорой помощью. Это была безымянная санитарная машина биоизиоляции 4-го уровня. Внутри находились армейская команда медицинской эвакуации и биоизиоляционная капсула, известная как пузырьковые носилки. Это были боевые медицинские носилки, заключенные в биоизиоляционный пузырь из прозрачного пластика. Если кого-то укусит обезьяна, он отправится в пузырь, а оттуда его переведут в Тюрягу. Фургон оборудования был белым рефрижератором без опознавательных знаков. Здесь должны были находиться мертвые обезьяны и пробирки с кровью.

У группы не было униформы, хотя несколько членов бригады скорой помощи были одеты в камуфляж. Караван пересек реку Потомак у Пойнт-оф-Рокс и въехал на Лисберг-Пайк как раз в тот момент, когда начался час пик. Движение стало плотным, и офицеры начали нервничать. Им потребовалось два часа, чтобы добраться до обезьянника, всю дорогу они спорили с раздраженными пассажирами. Наконец колонна свернула в офисный парк, который к тому времени уже заполнялся рабочими. Фургон оборудования и скорая помощь проехали вдоль стены обезьянника, въехали на лужайку и припарковались позади здания, чтобы их не было видно. Задняя часть здания представляла собой кирпичную стену, несколько узких окон и стеклянную дверь. Точкой входа была дверь. Фургон оборудования припарковали поближе к двери.

На краю лужайки, за зданием, тянулась полоса подлеска и деревьев, спускавшихся по склону холма. Кроме того, рядом с детским садом была детская площадка. В воздухе были слышны детские крики, и, кроме того, сквозь подлесок были видны группы четырехлетних детей, которые качались на качелях и бегали вокруг игрушечного домика. Операция будет проводиться рядом с детьми.

Джерри Джакс изучал карту здания. Они с Джином Джонсоном решили, что все члены команды наденут скафандры внутри здания, а не на лужайке, чтобы, если появятся телевизионщики, снимать было нечего. Мужчины прошли через входную дверь и оказались в пустой кладовой. Это был плацдарм. За шлакоблочной стеной слышались слабые крики обезьян. В обезьяннике не было никаких признаков присутствия человека.

Джерри Джакс должен был стать первым вошедшим, ключевым человеком. Он решил взять с собой одного из своих офицеров, капитана Марка Хейнса, бывшего сотрудника школы подводного плавания «зеленых беретов». Ночью он выпрыгивал из самолета в открытое море, надев акваланг. («Я скажу тебе одну вещь, — сказал мне однажды Хейнс. — Я не занимаюсь подводным плаванием на гражданке. Большинство моих погружений произошло на Ближнем Востоке».) Капитан Хейнс был не из тех, кто может страдать клаустрофобией и впасть в панику в скафандре. Кроме того, капитан Хейнс был ветеринаром. Он понимал обезьян.

Джакс и Хейнс забрались в фургон, натянули на заднюю дверцу пластиковую простыню и разделись догола, дрожа от холода. Они надели хирургические скафандры, затем пересекли лужайку, открыли стеклянную дверь и вошли в складское помещение, где группа армейской поддержки — бригада скорой помощи во главе с капитаном по имени Элизабет Хилл — по- могла им надеть скафандры. Джерри ничего не знал о полевых биологических скафандрах, как и капитан Хейнс.

Это были оранжевые скафандры, предназначенные для работы с воздушно-капельными биологическими агентами в полевых условиях, и они были того же типа, что использовались в пещере Китум — на самом деле, некоторые из них вернулись из Африки в чемоданах Джина Джонсона. У этого костюма шлем сделан в виде прозрачного, мягкого пластикового пузыря. Костюм находится под давлением. Электрический двигатель поддерживает давление, всасывая воздух снаружи и пропуская его через фильтры от вирусов, а затем впуская его внутрь скафандра. Таким образом в скафандре создается положительное давление, так что любым частицам вируса в воздухе будет затруднительно проникнуть внутрь. Скафандр Racal выполняет ту же работу, что и тяжелый скафандр Chemturion. Он защищает все тело от горячего агента, окружает тело тщательно отфильтрованным воздухом. Армейцы обычно не относятся к Racal как к космическим скафандрам. Они называют их скафандрами, или полевыми костюмами биологической защиты, но на самом деле это скафандры биологической защиты.

Джакс и Хейнс надели резиновые перчатки, вытянули руки вперед, и команда поддержки приклеила перчатки к рукавам костюмов. На ногах у них были кроссовки, а поверх кроссовок — ярко-желтые резиновые сапоги. Команда поддержки прикрепила ботинки скотчем к скафандрам, чтобы герметично их запечатать выше лодыжки.

Джерри был ужасно взвинчен. В прошлом он читал Нэнси лекции об опасностях работы с Эболой в скафандре, а теперь он ведет команду в ад Эболы. В данный момент ему было все равно, что случится с ним лично. Он был расходным материалом и знал это. Возможно, там он сможет на какое-то время забыть о Джоне. Он включил электрический вентилятор, и его костюм раздулся. Было не так уж плохо, но заставляло его обильно потеть. Дверь была прямо перед ним. Он взял в руки карту обезьянника и кивнул капитану Хейнсу. Хейнс был готов. Джерри открыл дверь, и они вошли внутрь. Крики обезьян становились все громче. Они стояли в коридоре из шлакоблоков — без окон, без света. По обе стороны коридора были двери: это был импровизированный воздушный шлюз, серая зона. В воздушном шлюзе действовало правило, что две двери — дальняя и ближняя — никогда не должны открываться одновременно. Это было сделано для того, чтобы предотвратить обратный поток загрязненного воздуха, поступающего в помещение для постановки. Дверь за ними закрылась, и в коридоре стало темно. Непроглядная тьма. Ай, вашу мать! Мы забыли взять с собой фонарики. Теперь уже поздно. Они двинулись вперед, ощупью пробираясь вдоль стен к двери в дальнем конце.

Нэнси Джакс разбудила детей в половине восьмого. Ей пришлось, как всегда, встряхнуть Джейсона, чтобы вытащить его из постели. Это не сработало, и она напустила на него одну из собак. Пес запрыгнул на кровать и навалился на Джейсона всем телом.

Нэнси надела спортивные штаны и футболку, спустилась на кухню, включила радио, включила рок-н-ролльную станцию и взяла диетическую колу. Музыка развеселила попугая. Герки начал кричать вместе с Джоном Кугуаром Мелленкампом. «Попугаи действительно реагируют на электрогитару», — подумала Нэнси.

Дети сидели за кухонным столом и ели овсянку быстрого приготовления. Нэнси сказала им, что будет работать допоздна, так что к ужину они останутся одни. Она заглянула в морозилку и нашла тушеное мясо. Детям прекрасно подойдет. Они могут разморозить его в микроволновке. Она смотрела из окна кухни, как они спускаются по подъездной дорожке к подножию холма, чтобы дождаться школьного автобуса... «Эта работа не для замужней женщины. Вы будете либо пренебрегать своей работой, либо пренебрегать своей семьей», — так давным-давно сказал ей старший офицер.

Она отрезала себе рогалик, взяла яблоко и съела его в машине по дороге в Рестон. К тому времени, когда она добралась до обезьянника, Джерри уже оделся и вошел внутрь.

Работа в зоне биологической опасности не для замужней женщины. Придется пренебрегать либо работой, либо семьей.

В комнате подготовки было многолюдно, тепло, шумно, сумбурно. Эксперты по использованию космических скафандров давали советы членам команды, надевающим скафандры. Сама Нэнси никогда не носила скафандр Racal, но принципы те же, что и в случае с тяжелым Chemturion. Главный принцип заключается в том, что скафандр — это кокон, в котором находится обычный мир, и человек несет его в горячую зону. Если скафандр порвется, нормальный мир сольется с горячим миром и исчезнет, и человек останется беззащитным. Нэнси заговорила с одевающимися солдатами.

— Ваши скафандры находятся под давлением, — сказала она. — Если у вас в скафандре образовалась дыра, вы должны немедленно заклеить ее скотчем, иначе исчезнет давление и загрязненный воздух может проникнуть внутрь скафандра.

Она подняла рулон коричневой липкой ленты.

— Прежде чем войти, я обматываю дополнительную ленту вокруг лодыжки, вот так.

Она продемонстрировала, как это делается: несколько раз обмотала рулон вокруг лодыжки, словно фиксируя бинтом растяжение.

— Можно оторвать кусок скотча от своей лодыжки и залатать им дыру в костюме, — сказала она. — Костюм может порваться по сотне причин.

Она рассказала об Эболе у обезьян.

— Если эти обезьяны заражены Эболой, то вируса в их организме настолько много, что укус одной обезьяны будет разрушителен, — сказала она. — Животные, больные Эболой, выделяют много вируса. Обезьяны двигаются очень быстро. Укус может стать смертным приговором. Будьте предельно осторожны. Всегда знайте, где находятся ваши руки и тело. Если вы запачкаете свой костюм кровью, прекратите то, что вы делаете, и немедленно очистите его. Не позволяйте крови остаться на ваших перчатках. Промывайте их сразу же. В окровавленных перчатках дырки не видно. И еще кое-что. Вам действительно не стоит пить много кофе или других жидкостей, прежде чем войти, — в скафандре вы будете еще долго.

Срок службы батарей, питавших скафандр, составлял шесть часов. Покинуть горячую зону и пройти дезинфекцию следует до того, как батареи сядут, иначе будет беда.

Джерри Джакс и капитан Марк Хейнс на ощупь пробирались по темному коридору к двери, ведущей в горячую зону. Они открыли ее и оказались на пересечении двух коридоров, купающихся в какофонии обезьяньих криков. Вентиляционное оборудование все еще не работало, и температура в помещении, казалось, была выше 35 градусов. Пузырь вокруг головы Джерри затуманился. Он прижал пластик к лицу, чтобы стереть конденсат с лицевого щитка, и теперь мог видеть. Стены были из серого шлакоблока, а пол — из окрашенного бетона.

В этот момент он заметил какое-то неясное движение слева от себя, повернулся и увидел двух рабочих «Хэзлтона», идущих к нему. Они не должны были быть здесь! Предполагалось, что этот район будет оцеплен, но они вошли в него другим путем, ведущим через склад. На них были респираторы, но на глазах защиты не было. Увидев двух мужчин в костюмах биологической защиты, они застыли, лишившись дара речи. Джерри не видел их ртов, но видел широко раскрытые от изумления глаза. Как будто они вдруг обнаружили, что стоят на Луне.

Джерри не знал, что сказать. Наконец он спросил:

— Как пройти в комнату Н? Ему пришлось кричать, чтобы шум вентиляторов не заглушал голос.

Рабочие повели его по коридору в зараженную комнату. Она находилась в дальнем конце коридора. Затем они вернулись к фасаду здания и обнаружили Дэна Дальгарда, сидевшего в кабинете, ожидая прихода армии. Через несколько минут он появился в комнате Н в респираторе, чтобы выяснить, что происходит. Джерри посмотрел на него, как на сумасшедшего. Словно пошел на встречу с кем-то, а тот появился голым.

Дальгард был недоволен скафандрами. Очевидно, он не представлял себе, как будет снаряжена армия. Дальгард устроил им экскурсию по комнате Н, чувствуя себя крайне нервно.

— Похоже, у нас тут несколько больных обезьян, — сказал он. Некоторые обезьяны пришли в бешенство, увидев скафандры. Они кружились в своих клетках или прятались по углам. Другие смотрели на людей с застывшим выражением на лицах.

— Вы видите клинические признаки, — сказал Дальгард, указывая на обезьяну. — Я уверен, что могу определить, когда обезьяна заболевает. Они стали подавленными, перестали питаться и через день или два умерли.

Джерри захотелось посмотреть на всех обезьян в обезьяннике. Они с капитаном Хейнсом вышли в коридор и стали переходить из комнаты в комнату по всему зданию. Они нашли других обезьян, выглядевших подавленными, с таким же застывшим выражением на лицах. Джаксу и Хейнсу, знавшим толк в обезьянах, не понравилось все здание. Здесь обитало нечто иное, нежели обезьяны и люди.

Нэнси Джакс приготовилась войти внутрь. В фургоне она переоделась в хирургический костюм, пробежала через лужайку и вошла на площадку. Команда поддержки помогла ей одеться. Она собрала несколько коробок со шприцами и вошла вместе с капитаном Стивеном Денни. Они прошли по коридору шлюза и подошли к дальней двери. Она открыла дверь и оказалась в длинном коридоре. Коридор был пуст. Все были в комнате H. Джерри подумал, что его жена похожа на символ Pillsbury — человечка из теста. Костюм был слишком велик для нее и развевался от движения.

Нэнси заметила слизь и выделения на носах некоторых обезьян. Это испугало ее, потому что это было очень похоже на грипп или простуду, при этом не являясь ими. Дэн Дальгард, одетый в респиратор и комбинезон, выбрал для жертвоприношения четырех больных обезьян, выглядевших, по его мнению, самыми больными. Он залез в клетки и сделал обезьянам уколы. Когда они рухнули на землю и заснули, он сделал им вторую порцию уколов, и это остановило их сердца.

Комната была забита людьми в скафандрах. Они продолжали прибывать парами и слонялись без дела. Одним из них был сержант Кертис Клэджес. Он повернулся к кому-то и сказал:

— Ну, это полный Чарли Фокстрот. Charlie Foxtrot, CF — это код для CF, cluster fuck, что означает «полная катастрофа». Чарли Фокстрот — это армейская операция, превратившаяся в беспорядок, когда люди сталкиваются друг с другом и требуют знать, что происходит.

Нэнси случайно взглянула на сержанта, инстинктивно проверяя его скафандр, и увидела, что на бедре у него дыра.

Она коснулась руки сержанта и указала на него, а затем дотянулась до лодыжки, где держала запасную ленту, и заклеила отверстие на скафандре.

Кодовое слово «Чарли Фокстрот» употребляется в армии для обозначения операции, которая превратилась в хаос.

Она вытащила из клеток четырех мертвых обезьян, держа их за лапы, и переложила трупы в пластиковые пакеты для биологически опасных грузов. Затем она отнесла сумки к входной двери, где, помимо пакетов, стоял садовый опрыскиватель, полный хлорокса. Она упаковала обезьян в двойные пакеты, опрыскивая каждый пакет отбеливателем, а затем загрузила пакеты в картонные контейнеры для биологической опасности — шляпные коробки — и опрыскала их, чтобы обеззаразить. Наконец, она загрузила каждую шляпную коробку в третий пластиковый пакет и опрыскала его. Она постучала в дверь.

— ЭТО НЭНСИ ДЖАКС. Я ВЫХОЖУ.

Дверь открыл сержант, стоявший с другой стороны, член команды дезинфекции. Он был одет в скафандр Racal, и у него был насос-распылитель, наполненный отбеливателем. Она вошла в шлюз, толкая перед собой «шляпные коробки».

В темноте и под вой их вентиляторов он крикнул ей:

— ПОДНИМИТЕ РУКИ В СТОРОНЫ И МЕДЛЕННО ПОВОРАЧИВАЙТЕСЬ.

Он опрыскивал ее в течение пяти минут, пока шлюз не провонял хлоркой. В шлюзе было прохладно, но запах просачивался сквозь фильтры и вызывал жжение в горле. Сержант опрыскал и мешки. Затем он открыл дверь в зал подготовки, и Нэнси вышла, моргая от яркого света и толкая сумки перед собой.

Команда поддержки сняла с нее скафандр. Она была вся мокрая от пота. Ее хирургическая пижама промокла насквозь. Теперь было очень холодно. Она пробежала через лужайку и в фургоне переоделась в гражданскую одежду.

Тем временем люди сложили пакеты в коробки, погрузили их в рефрижератор, и Нэнси с водителем отправились в Форт-Детрик. Она хотела, чтобы эти обезьяны попали на 4-й уровень и как можно быстрее были вскрыты.

Джерри Джакс насчитал в комнате 65 животных за вычетом тех, которых забрала Нэнси. Джин Джонсон привез из Африки специальный шприц-инъектор. Джерри делал уколы обезьянам с его помощью. Это был шест с гнездом на одном конце. Шприц вставляется в гнездо, шест вводится в клетку и делает укол обезьяне. Кроме того, нужен инструмент, чтобы прижать обезьяну, потому что обезьяны не любят, когда в них вонзаются иглы. Они использовали ручку швабры с мягкой U-образной прокладкой на конце. Капитан Хейнс прижал ручку швабры к обезьяне, чтобы обездвижить ее, а Джерри запустил шест в клетку и вколол ей в бедро двойную дозу кетамина, общего анестетика. Они ходили по комнате от клетки к клетке, вводя наркотик всем обезьянам. Довольно скоро обезьяны в клетках начали терять сознание. Как только обезьяны засыпали, Джерри делал им укол успокоительного под названием «Ромпан», вводившего их в глубокий сон.

Когда все обезьяны заснули, они установили пару столов из нержавеющей стали, а затем, по одной обезьяне за раз, взяли образцы крови у обезьян без сознания и сделали им третью инъекцию, на этот раз смертельного препарата Т-61, средства для эвтаназии. После клинической смерти обезьяны капитан Стив Денни начал вскрытие. С помощью ножниц он взял образцы печени и селезенки и бросил их в пластиковые бутылки.

Они упаковали мертвых обезьян, погрузили их в «шляпные коробки» и поставили их вдоль коридора. Тем временем Дэн Дальгард вышел из комнаты и до конца дня оставался в кабинете в передней части здания.

К концу дня все обезьяны в комнате Н были убиты. Позади здания, между деревьями и вниз по склону холма, дети бегали кругами вокруг своего детского сада. Их крики далеко разносились в декабрьском воздухе. Матери и отцы приехали на машинах и забрали их. Команда вышла из горячей зоны парами и стояла на траве, одетая в штатское, бледная, слабая и задумчивая. Вдалеке прожекторы начали освещать памятники и здания Вашингтона. Это был вечер пятницы в конце недели после Дня благодарения, начало спокойного уик-энда, предшествующего Рождеству. Ветер усилился, и по парковке закружились бумажные стаканчики и пустые сигаретные пачки. В больнице неподалеку Джарвис Парди, рабочий из обезьянника, перенесший сердечный приступ, отдыхал с комфортом, его состояние было стабильным.

Казалось, что к моменту вскрытия животные были мертвы уже три-четыре дня: за несколько часов они превратились в массу из жидкости и костей в мешке из кожи.

Вернувшись в Институт, Нэнси Джакс снова не ложилась спать до часу ночи, препарируя обезьян вместе с коллегой по горячей зоне Роном Троттером. Когда они надели скафандры и вошли внутрь, в воздушном шлюзе их ждали пять обезьяньих туш.

На этот раз признаки лихорадки Эбола были очевидны. Нэнси увидела у некоторых животных то, что она описала как «ужасные поражения кишечника», вызванные отслоением слизистой оболочки кишечника. Такое вздутие живота было классическим признаком. Кишечник был разрушен, полностью заполнен несвернувшейся жидкой кровью, и в то же время в мышцах кишечника обезьян кровь массивно сворачивалась. Свертывание крови остановило кровообращение в кишечнике, и клетки в кишечнике умерли, то есть кишечник умер, а за- тем он наполнился кровью. Мертвые кишки — то, что можно увидеть в разложившейся туше. По словам Нэнси, «казалось, что животные были мертвы в течение трех или четырех дней». Но ведь они были мертвы всего несколько часов. Некоторые обезьяны были так сильно разжижены, что им с Троттером даже не пришлось вскрывать животное: они смогли просто вы- сосать у него образцы печени и селезенки. Некоторые из обе- зьян, умерших в комнате Н, превратились в кучку жидкости и костей в кожном мешке, смешанную с огромным количеством усиленного вируса.

Последние новости о пандемии коронавируса

«Оберег от коронавируса»: что построили в Новой Москве за 10 дней, за которые в Китае возвели больницу для лечения COVID-19