(окончание. Начало см. здесь)
Волошин и Абрамович
Что касается Александра Волошина, то я ему доверял и просил уточнить у Путина, хочет ли он, чтобы мое выступление (а его основное содержание было известно Волошину) на той встрече бизнесменов с президентом прозвучало при журналистах. Я видел, как он обсуждал что-то с президентом, прежде чем подойти и подтвердить мне порядок проведения мероприятия.
Подставлял ли он меня тогда? Не знаю. Но сам я отдавал себе отчет, что вопрос острый, что противостояние серьезное, что проигрыш может быть чреват. Однако мне казалось необходимым добиться изменений в государственном подходе к бизнесу, перехода от «крышевания» к нормальным, цивилизованным взаимоотношениям. Мне казалось, что время «первоначального накопления» подходит к концу и пора менять подходы. Да, я осознавал, что «голодных» чиновников много, но ведь и возможностей оставалось море. Достаточно вспомнить «Газпром».
Еще раз повторю: представить, что госчиновники при прямом попустительстве главы государства будут прямо и неприкрыто действовать вопреки серьезным экономическим интересам России, я не мог. Считайте меня идиотом, но такое находилось за гранью моего понимания.
В то же время против направления в политике, олицетворением которого стал Сечин, я играл осмысленно.
Постарайтесь понять: деньги, акции — все это, конечно, важно. Но 15 лет мы шли к демократическим ценностям, рисковали всем, в том числе жизнью. Ошибались, спотыкались, спорили, однако были едины в видении — куда идем. Идем к современному демократическому государству, к европейским ценностям.
И здесь вдруг появляется сила, пропихивающая неприкрытую азиатчину, полицейское государство, «совок». Я никак не мог на такое согласиться. Ни за какие деньги.
Опять же, поймите, в моем представлении и «азиатский» взгляд на вещи имеет право на жизнь, и его выразители имеют право отстаивать свою точку зрения. Но между цивилизованным спором и затыканием оппонента силовыми методами есть существенная разница.
Относительно Романа Абрамовича. Я знаю, что у Леонида Невзлина есть своя точка зрения на то, какую роль сыграл Рома во всей этой ситуации. Он считает ее негативной. У меня нет аналогичной информации.
Надежный ли Рома партнер? Как все, не более и не менее того. В определенных рамках надежный. Когда жизнь выходит за рамки, он думает прежде всего о себе и своих интересах. Впрочем, не более и не менее, чем все остальные.
Если бы все шло нормально, думаю, мы смогли бы сработаться. Хотя проблем было много из-за разницы в характерах. Возможно, если бы Роман стал во главе компании после моего ареста, он и смог бы что-нибудь изменить в ее судьбе, но только не в моей личной. Хотя сомневаюсь. Скорее, он упростил бы жизнь только акционерам «Сибнефти» или осложнил бы себе, в зависимости от развития ситуации.
Гром среди ясного неба
Когда стало понятно, что «не рассосется» — а это случилось осенью 2003 года, — всем коллегам было повторно предложено решить вопрос с отъездом. Тогда мы еще не представляли, что речь идет о разрушении компании. Думали: возможно, ее отнимут. Угрозу рассматривали лично нам, как акционерам и менеджерам «политического» блока (то есть отвечавшим за PR и GR) в компании.
Понимал ли я, что суд будет настолько безразличным к закону? Нет! Я не сомневался, что в тюрьме в рамках «предварительного следствия» меня могут продержать достаточно долго. Но осудить? Без каких-либо доказательств нарушения уголовного закона? Никогда!
Существует миф, что мы в свое время «крутили судами как хотели». Это абсолютная неправда. Недаром за восемь с лишним лет после моего ареста ни одно судебное решение, принятое в бытность моего руководства компанией ЮКОС, не отменено. То есть каких-то нарушений, которые вызывали бы возмущение своей несправедливостью, не было.
Более того, утверждаю, что и Ельцин относился к судам достаточно бережно. Ситуаций, когда он или по его указанию «прожимали» бы суды на явно противоправные решения (во всяком случае, в сфере экономики), я вообще не помню.
То есть моя наивность в отношении судебной власти, возможно, непростительна, но во всяком случае объяснима.
Принципиальная разница между первым и вторым делом для меня заключалась в том, что в первом процессе я верил судебной системе. Но, понимая возможности административного давления, я не предполагал, как мощно и без оглядки на закон будет продавливаться нужное власти решение. Я еще был в плену иллюзий о наличии каких-то судебных правил, считал, что адвокаты знают их лучше. Оказалось, что таких правил просто нет.
Осознание того, что прежние правила остались в прошлом, пришло ко мне позже, когда первый этап окончился.
Второй процесс начинался при полном осознании мною условий беспредела. Однако я также уже понимал, как мои оппоненты будут истолковывать те или иные мои шаги. В частности, принципиальный отказ от защиты был бы ими истолкован как отсутствие возражений «по существу».
Именно поэтому «политическую составляющую» я вынес за пределы зала суда (кроме последнего слова) и жестко играл на правовом поле. Причем в отличие от первого процесса, где по совету адвокатов моя позиция делилась между процессуальными и материальными (по существу) вопросами, здесь я вообще ушел от процессуальных аспектов, оставив их всецело адвокатам и Платону, и раз за разом бил в одну точку: бред, абсурд, фальшивка, вы сами не способны объяснить то, что написали.
У меня было заготовлено несколько сценариев, но, посмотрев на судебную и общественную атмосферу, я решил остановиться именно на этом.
Скажу откровенно: если бы на первом процессе я настолько же глубоко осознавал ситуацию, результат (в смысле общественного мнения) был бы другим. Слишком многих уважаемых людей на первом процессе убедили, что «что-то было». Хотя там такой же бред, как и на втором. Но увы. Был неопытен.
Если бы знал, что оппоненты выйдут «за пределы поля», наверное, применил бы иную тактику. Но на суд «по себе» все равно бы приехал. Это для меня дело чести, мое понимание патриотизма. Просто психологически было бы тяжелее решиться, но знаю: решился бы.
Непокорный
Мне свойственно воспринимать превратности судьбы как испытания. Испытания, которые куют что-то внутри меня. Иногда за огромную цену.
Но я бы сказал неправду, если бы говорил о своей сосредоточенности на внутреннем поиске. Он часть. Другая часть — отношение людей. Тех людей, которых я уважаю. Представление обо мне. То, что останется.
Но есть и третья часть. Может быть, вам сложно будет поверить, но это не громкие слова. Я люблю свою страну, наш народ. У нас очень хорошие люди. Но эмоциональные. Им неохота мыслить рационально. Они ориентируются на Веру и символы. Символами являются человеческие поступки.
Сегодня Россия стоит на краю. Мы богаты, но, возможно, именно поэтому ближе всего к самоуничтожению как историческая общность.
Значит, пришло время Героев. Символов. Должности вакантны. Дорога через тюрьму или кладбище открыта. Времена, как говорят, не выбирают.
Предполагал ли я, что вопрос встанет именно так? Вел ли линию осмысленно?
Нет. Просто возникали ситуации, и нужно было делать выбор. Возможно, никто бы не осудил, если бы выбор был иным. Возможно, с этим даже можно было бы жить. Я так не смог. Иногда хотел, когда становилось совсем «горячо», но не смог.
Я всю сознательную жизнь жил «на предельных скоростях». Всегда рисковал. Ставить не все, оставлять запас, играть вполсилы — не для меня. Я и сейчас так живу. Жена переживает, но никогда, ни разу не просила меня остановиться. Она знает: это невозможно.
То, что будет падение в каком-то виде, знал, предвидел. Более того, мои аналитики считали такой сценарий (с провалом) неизбежным. Он же не первый. Я всегда шел «через кризис».
То, что будет так жестоко, не предвидел никто. Выход наших оппонентов «за пределы игрового поля». Бывает, когда соперники переворачивают доску. Вот и эти перевернули...
Свою вину перед теми, кто «не подписывался», ощущаю постоянно. Оправдание одно: я действительно не верил, что такое возможно. Не предполагал, что правил не будет настолько. Что репрессии будут настолько заведомо избыточными. Мне действительно горько. Стоит ли цель цены? Не стоит так вопрос. Иную жизнь мог бы жить иной человек. Адекватен ли я? Соответствую ли норме? Не знаю.
Оценку дадут другие.
Надеюсь, я ее не узнаю.
Текст: Михаил Ходорковский. При участии Наталии Геворкян