Знаете ли вы, что такое Канны в середине мая, когда тут бушует кинофестиваль? Вы думаете, что это бесконечное количество кино? Или такое же бесконечное количество звезд? Бриллианты, смокинги, бабочки? Разгул гламура? Да, все это есть. Но прежде всего Канны в середине мая — это очереди. Длинные, короткие, веселые, унылые, они торчат из разных мест Дворца фестивалей, как кажется на первый взгляд, бессистемно. Но это не так: более «иерархизованного» мероприятия, чем Каннский фестиваль, мне видеть не приходилось. Тут все поделены на касты. При аккредитации тебе присваивается цвет бейджа — он может быть желтый, голубой, розовый и белый. В зависимости от цвета тебе предстоит та или иная степень мытарств. Белая аккредитация — «вездеход», это здесь редкость, и владельцы белого бейджа горя не знают вовсе. Вплоть до того, что они имеют право получать приглашения на все премьеры. Розовым похуже, но, как правило, если занять очередь на раскрученный фильм минут за сорок, есть гарантия, что ты усядешься на удобное место там, где тебе самому хочется. Голубым тоскливо. Они должны приходить за час, занимать очередь и проходить тогда, когда запустят всех белых и розовых. Садиться приходится там, где остались свободные места. Что тут делают желтые — вообще загадка. Такое ощущение, что это особое общество очередефилов, которое собирается на Лазурном берегу, чтобы вместе постоять в очередях. Обычно желтые не попадают никогда и никуда, кроме фильмов, чья ценность заранее всем представляется сомнительной.
Как правило, пресс-служба при выдаче аккредитации руководствуется периодичностью издания. Ежемесячному журналу практически нереально забраться выше голубого, журналист ежедневной газеты имеет все шансы завладеть розовой аккредитацией. Белая выдается по особому распоряжению руководства и является плодом либо внушительного послужного списка, либо феерических стараний журналиста.
Все описанное выше имеет целью лишь одно: пояснить, что каннская жизнь (кроме, разумеется, самого кино, ради которого и едешь) не есть череда радостей и светских тусовок. Тем более что о светских тусовках большинство журналистов даже понятия не имеют — они закрытые и не афишируются организаторами заранее.
Фильм Михаэля Ханеке «Любовь» показали на второй день фестиваля. И всем сразу стало ясно: это ОНО. Это ЗОЛОТО. Поняли это все и сразу. Даже те, кто по ходу фестиваля болел за Жака Одиара, или Леоса Каракса, или Сергея Лозницу. Все равно каждый в глубине души знал, что «Золотая пальмовая ветвь» уедет с этим тощим бородатым австрийцем, которого почему-то принято считать мизантропом. За время фестиваля возникали новые фавориты, они набирали больше очков в рейтингах, чем «Любовь», но все это уже было неважно. Так иногда бывает — фаворит определяется сразу и навсегда. Помнится, в 2007 году, на 60-м Каннском фестивале, проходившем, разумеется, с изрядной помпой, — юбилейнее почти некуда! — самым первым в первый же день в восемь утра при полупустом зале показали фильм никому не известного молодого румына Кристиана Мунджу «4 месяца, 3 недели и 2 дня». И весь фестиваль мгновенно утратил еще не обретенную даже интригу.
Так же получилось и с Ханеке в этом году. Так же было, кстати, и три года назад, когда показали его «Белую ленту»: стало ясно сразу же, что «Золотая пальмовая ветвь» идет «Белой ленте» как никому другому.
Как только не называют Ханеке — и мизантропом, и насильником души, и Чайльд-Гарольдом от кино... Он и правда суров — даже нынешний его фильм «Любовь», как многие сочли поначалу, вовсе не про любовь, а про смерть. Действительно, на экране почти два часа умирает старая женщина. Гаснет быстро и мучительно, полупарализованная и страдающая от того, что ее такой же старенький муж вынужден за ней ухаживать, исполняя все непривлекательные функции сиделки. А ведь когда-то эта пара Жорж (Жан-Луи Трентиньян) и Анна (Эмманюэль Рива) были блестящими интеллигентами, преподавателями музыки, вырастившими немало музыкальных звезд. Очень немногословный, неторопливый, даже будто бы приторможенный фильм — он никак не о смерти. Он — о любви. История мучительного ухода одного из любящих и любимых вырастает в драму о том, в какой момент благородство превращается в игру в благородство и сколько нужно любви и мудрости, чтобы эту игру прекратить.
Никакой Ханеке не мизантроп. Если, конечно, считать филантропией любование человеческими добродетелями и бесконечную мантру «все будет хорошо», то, да, Ханеке — мизантроп. А если считать филантропией пристальное внимание к человеку, к его душе и последовательное изучение природы человеческих пороков, то Ханеке — великий филантроп.
Как известно, самая отчаянная эмоция кроется не в крике — в молчании, самая цветистая экспрессия спрятана не в слезах — в сухом взгляде. Взгляды, которыми обмениваются Жан-Луи Трентиньян и Эмманюэль Рива, французские секс-символы 1960-х — это само по себе произведение искусства. А когда жена уже не может даже осмысленно смотреть, вся глубина и все страдание оседает в глазах Трентиньяна. Почти два часа крупных планов, подчас молчаливых, бывает ли пилотаж выше?
Вообще он был на удивление благостный, 65-й Каннский фестиваль. Ни единого скандала (где ты, Ларс фон Триер со своими милыми глупостями?!), ни журналистских ристалищ по вечерам возле пресс-боксов, где местные пикейные жилеты обычно подводят итоги уходящего дня. Даже попытки французских феминисток устроить скандал вокруг отсутствия в конкурсе женщин-режиссеров быстро растворились в атмосфере всеобщего довольства.
Кстати, насчет Триера. В прошлом году этот неистовый датчанин был официально отлучен от Каннского фестиваля (объявлен персоной нон грата) за брошенную вскользь реплику «Я понимаю Гитлера». Скандал случился грандиозный, однако все понимали, что следующий триеровский фильм все равно будет приглашен в Канны. Но похоже, что все оказалось серьезнее. В снятом президентом фестиваля всесильным Жилем Жакобом документальном фильме о том, как создавался альманах к 60-летию фестиваля, единственным режиссером, участвовавшим в создании альманаха, но не упомянутым в фильме, оказался Ларс фон Триер. Поразительная для европейской толерантности мстительность…
В этом году жюри, возглавляемое итальянским режиссером, обладателем здешнего «золота» («Комната сына», 2001) Нанни Моретти, умудрилось лавировать, лавировать да и вылавировать — всем потрафили, всех пригрели. Всерьез недовольными остались лишь поклонники многомудрого француза Леоса Каракса и его фильма «Божественные моторы». Многие ставили на него, восприняв эту картину как новое арт-откровение художника, которого называют самым безумным режиссером мирового кино. Не все поняли и присуждение приза за режиссуру мексиканцу Карлосу Рейгадасу с его «Post tenebras lux». На протяжении двух часов мы становимся свидетелями очень красивых и странных событий, смысл которых понять не в состоянии даже самый опытный зритель. Такое тоже часто бывает на фестивалях: не понимают многие, признаются единицы. У тех же пресс-боксов по вечерам понимающие устраивают мастер-класс непонимающим. С Рейгадасом понимающие отказались от проведения мастер-класса, заставив заподозрить себя в лукавстве. Зато в свете описанного небывалый ажиотаж вызвала одна из последних сцен фильма, когда герой собственноручно отрывает себе голову и отправляет ее катиться по чистому полю.
Хитрый Моретти, раздавший главные призы фильмам традиционным, понимал, что оставить обиженными поклонников «тяжелого артхауса» он не вправе. Лучше всего для этого подошли экспериментальные головоломки Рейгадаса. И присуждение двух престижных призов фильму румына Мунджу «За холмами» тоже отдает легким интриганством. Невыносимо долгий, почти на три часа фильм о попытках православной общины изгнать бесов из мирской девушки, закончившихся смертельным исходом, стал обладателем приза за лучший сценарий и «малой пальмы» за лучшую женскую актерскую работу сразу двум девушкам — исполнительницам главных ролей. Почему вдруг такое внимание к румыну? Скорее всего, Моретти хотелось дать ему главный приз, но что-то помешало — может, не нашел достаточной поддержки внутри жюри и согласился на Ханеке при условии, что ему позволят обнаружить свое особое внимание и симпатию к румынскому фильму, выдав ему сразу две награды. Ситуация довольно прозрачная, для Канн (впрочем, как и для Берлина с Венецией) — почти обычная.
В этом году несколько национальных павильонов — российский, белорусский, нидерландский, германский — были украшены плакатом фильма Сергея Лозницы «В тумане». Каждая из стран, участвовавших в создании фильма, объявляла его своим. Справедливости ради надо отметить, что участие России в производстве было минимальным. Но так как это было единственное упоминание России в конкурсных списках, то остается довольствоваться этим. «В тумане» оказался едва ли не единственным фильмом, вызвавшим довольно жесткие дискуссии. В этой ленте и правда есть большое очарование для синефила: необычайно точное построение сцен, великолепная камера (один из лучших операторов современного кино румын Олег Муту снимал и предыдущий фильм Лозницы, и ленты Мунджу). «В тумане» — экранизация одноименной повести Василя Быкова, одного из первых в Советском Союзе демифологизаторов партизанского движения в Великую Отечественную. Три главных героя — путевой обходчик Сущеня, партизан Буров и его коллега Войтик — каждый по-своему понимают, что такое долг и что такое достоинство. Быков (а вслед за ним и Лозница) отлично показывают, что одной-единственной правды нет, тем более на войне. Но если повесть Быкова построена на внутренних монологах героев, то Лозница начинил свою картину бесконечными флешбэками, понять которые можно не сразу. Получается довольно запутанно и оттого досадно.
Но все же главная причина разногласий по поводу фильма лежит вне профессиональной сферы — здесь уже вступают вопросы эмоционального восприятия. Холодный интеллектуал, Лозница не вступает со зрителем в эмоциональный диалог — он предпочитает холодным скальпелем препарировать проблему, вкладывая душу на уровне математических формул. Его кино — это искусство головы, искусство человека талантливо мыслящего, но не позволяющего эмоциям овладеть ни единым миллиметром кадра. Однако именно Лозница и получил самый независимый и самый профессиональный приз — приз критики. Это, знаете ли, дорогого стоит.
Но, пожалуй, самым сильным (хоть и не кинематографическим) впечатлением на 65-м Каннском фестивале стала погода. Проливные дожди под порывы холодного ветра ломали зонты отчаянно переплывающих через лужи фестивальцев на радость местным чернокожим торговцам, выскакивающим, как черти из табакерки, целыми гроздями с букетами зонтов. Это было их время. Несколько дней природа волновалась, несколько дней она своими косыми потоками гнала людей прочь с улиц, с пляжей — в кино, в кино, в кино! Залы ломились, очереди мимикрировали в толпы, выдержанные французские охранники не выдерживали и смачно ругались. А попавшие в залы счастливчики, совершенно мокрые, высиживали фильм за фильмом, втайне благодаря строгую погоду за то, что отняла все соблазны. И за то, что помогла понять: несмотря на обещания, европейское кино живо и даже — поверьте, это так! — здорово. А закат Европы вовсе не означает заката ее кинематографа. Который, похоже, начинает жить отдельно, вне границ и национальностей.