«Это будет поколение свободных полубогов или самонадеянных монстров»: писательница Марина Степнова о воспитании современных детей
Степнова также известна по романам «Хирург», «Безбожный переулок» и сборнику «Где-то под Гроссето». Ее новая книга выходит после долгого ожидания в «Редакции Елены Шубиной» в последний день лета, 31 августа. Литературный обозреватель Forbes Woman Наталья Ломыкина первой прочла роман и поговорила о нем с автором.
В 1869 году княгиня Надежда Александровна Борятинская покупает новое имение в воронежской губернии и начинает его обустраивать. Она купила имение не в последнюю очередь из-за дивно устроенного сада — «почти непристойного» в своей пышности. Сад и сыграет с ней злую шутку: пробудит инстинкты и страсти, казалось бы, навсегда отшлифованные высшим светом и запертые благопристойностью. На сорок четвертом году жизни княгиня неожиданно и, по меркам света, совершенно неприлично забеременеет поздним ребенком. Княжна Наталья Борятинская, Туся, появится на свет вопреки желанию родителей и во многом благодаря стараниям уездного врача Мейзеля. Бобыль Мейзель, яростный противник деревенских методов лечения, тугого пеленания и прочих, по его мнению, опасных предрассудков, полюбит слабенькую девочку как родную и, заполучив в союзники познавшую упоение материнства княгиню, получив от нее карт-бланш, воспитает Тусю вопреки правилам и сословия, и рода.
Марина Степнова написала мощный сложноустроенный роман в пяти частях, показав изнутри XIX века сегодняшний день и ту свободу, которую получают дети XXI века, не задумываясь, что может быть иначе. В «Саду» Степновой, где все вроде бы предопределено, бушуют сдерживаемые условностями страсти, которые прорываются наружу неожиданным образом. Нет ни одного героя, которого трудно понять, но ни одного из них невозможно любить от начала до конца. Когда почти обезумевший князь ночью бежит за врачом, чтобы спасти жену, себя и то немногое, что держит семью, — невозможно не чувствовать его боль. Так же как невозможно не чувствовать его отвращение при взгляде на нелюбимую, неаккуратную, не умеющую говорить, нежеланную дочь. Героям сопереживаешь, с ними споришь — и не можешь оторваться от истории, независимо от того, что описывает Марина Степнова — вечернюю прогулку в саду, студенческие опыты в Симбирске или холерный бунт в Санкт-Петербурге. Все это рифмуется, перекликается и складывается в сложный узор, как на драгоценной кашемировой шали княгини Борятинской, которую так вожделела ее старшая дочь, — и чувствуешь, что роман вот-вот закончится, а ты так и не заглянешь за занавесь их судеб. Но вместе с тем прекрасно знаешь, что их ждет впереди, — и счастлив, что не заглянешь.
Марина, насколько я помню, новый роман должен был стать историей свободной женщины с сильным характером в жестких социальных условиях. И главная героиня, княжна Борятинская, именно такая. Но «Сад» получился о другом, это история о родительстве и воспитании. Что произошло?
Я стала мамой. Это изменило все абсолютно, включая, разумеется, роман. Свобода, равенство, братство, а заодно и сестринство потеряли всякий смысл, пока мы везли дочь из роддома, а уж когда начались колики, я, по-моему, даже грамоту кратковременно забыла. Изменилась я сама, весь мой мир. Это было и величественно, и поучительно, и необыкновенно интересно. К счастью, я волевым усилием сохранила и остатки здравого смысла, и даже чувства юмора. Но зато обнаружила себя на самом настоящем минном поле — как, впрочем, почти любая современная мать. Родители в принципе понятия не имеют, каковы будут отдаленные последствия их поступков. Вот сейчас я запретила своему ребенку рассыпать муку по полу или визжать благим матом — и что? Загубила будущего гения. Или, наоборот, породила будущего гения? Как правильно? Как лучше? Этого не знает никто. Зато все уверены, что отсутствие запретов и всеобъемлющая любовь помогут вырастить счастливого и хорошего человека. Но сработает ли это? А что, если эксперимент породит абсолютное зло?
Я просто опробовала перенести модель современного осознанного родительства в XIX век, когда детство было совсем другим, особенно детство девочки. И роман о женской свободе очень быстро стал романом о воспитании — причем о воспитании как родителей, так и ребенка.
Герои романа совершенно живые люди и действуют они не шаблонно. И, удивительное дело, ни одного героя невозможно любить от начала до конца. Вам вообще кто-нибудь из них близок?
Я провела с этими героями столько лет, что они мне уже как родственники. И надоели, и творят что хотят, и жалко их, — а куда деваться? Родные. Но, конечно, у меня есть свои любимцы — это доктор Мейзель и Арбузиха. На Арбузиху я хотела бы сама быть похожей, хоть немножечко. О таком чувстве собственного достоинства я могу только мечтать.
Вместе с тем каждый из героев убедителен, и все они, кроме Туси и ее матери (мироощущение которой эта девочка перекраивает), определены своей средой. Чувствуется, что вы хорошо понимаете, как мыслит и ведет себя человек XIX века. Тяжело далось такое погружение?
Да, это было сложно. Я специализировалась в свое время по русскому XVIII веку, а XIX век, признаться, знала весьма посредственно — по классическим романам и только. Поэтому понять, как было устроено это столетие — очень разнообразное именно в последней своей четверти, — как люди разных сословий жили, о чем думали, это была громадная для меня задача. Пришлось перелопатить тонны материала, начиная с мемуаров и заканчивая диссертациями, которые, кстати, оказались великолепным источником. Прекрасное было приключение и сотни прекрасных, просто прекрасных книг.
«Сад» прикидывается классическим русским романом: самая первая сцена и вовсе связана с только что вышедшим романом Толстого «Война и мир», — при этом вы и ваши герои сразу начинаете канон нарушать. Пять частей «Сада» связаны с людьми, которые играют ключевую роль в жизни Туси, при этом саму Тусю мы видим исключительно их глазами. И это каждый раз немного разная Туся. Но все эти оценки объединяет одно — она иная. Вместе с тем она нам, читателям, совершенно понятна и кажется ближе к XXI веку, чем к XIX.
Прикидывается — очень точное слово. Конечно, это современный роман, написанный современным языком, который только притворяется языком XIX века. Это была отдельная работа — стилизация. Я изначально ставила задачу написать исторический текст, который читатели все равно воспринимали бы как современный, и, надеюсь, хоть немного справилась. Забавно, что при этом я последовательно нарушила с десяток сугубо ремесленных правил и сама не сразу это поняла. Например, и вы совершенно верно это заметили, Туся, главная героиня, вообще не существует в тексте как самостоятельный рассказчик. Вернее, она появляется всего один раз, буквально на пару предложений, и снова исчезает бесследно. Так вообще-то нельзя, главный герой в тексте присутствовать просто обязан. Ну и таких «так вообще-то нельзя» в книге довольно много.
Один из главных персонажей романа — врач Мейзель. В его личной истории есть страшный эпизод — холерный бунт. Читать об этом было жутко, особенно сейчас, в пандемию. Откуда вообще появилась врачебная тема у вас, и не страшно ли было погружаться в историю холеры?
Врачи — это мой конек, они у меня есть во всех текстах, потому что я сама не состоявшийся, к несчастью, врач. И очень об этом жалею. Так что Мейзель был неизбежен. История холеры в Петербурге появилась в книге давно, несколько лет назад, когда никто и не думал ни про какую пандемию. И читать об этом времени, и писать о нем было действительно страшно, к тому же, как только я подступалась к этой части романа, в моей семье случалась беда, настоящая, нешуточная. Я, совершенно не склонный к конспирологии человек, начала чувствовать себя просто королевой зла. Впору было бросать роман к чертовой матери, и я честно уже было к этому готова. К счастью, у меня муж врач, естественник, и у него, в отличие от меня, в голове не филологический кисель, а внятная рациональная картина мира. Он меня и успокоил, предложив поставить телегу позади лошади. То есть это не я начинаю писать про холеру — и приключаются несчастья, а, наоборот, я, предчувствуя несчастья и волнуясь (по волнениям я настоящий чемпион), сажусь писать про холеру. На том и порешили. Но все равно я откладывала эту часть романа всеми силами. И дописала главу только в декабре 2019 года. А в январе 2020-го грянула пандемия коронавируса. Такая вот бытовая мистика.
Одна из моих ассоциаций в процессе чтения — это свечи. Все герои, кроме Туси, горят ярко, но постепенно словно истаивают, догорают и исчезают из жизни главной героини. Это просто особенность восприятия героиней мира? Люди в какой-то момент перестают для нее существовать, потому что выполнили свою функцию, как, например, уехавший отец? Или какая-то особая авторская задумка?
Это специально, да, — исчезновение героев, которых можно было еще и так и эдак в лапах покатать. Дело в том, что я, страшно сказать, очень хочу написать вторую книгу. Не продолжение «Сада», а роман с теми же героями, но спустя энное количество лет. Там, надеюсь, наконец сумеет высказаться и Туся, которую в этом романе мы действительно видим только чужими глазами. И многие исчезнувшие герои появятся вновь. Я бы вместила все в «Сад», но тогда пришлось бы писать его еще сто лет, и книжка получилась бы слишком толстой.
Совсем неожиданным персонажем «Сада» стал для меня Саша Ульянов. Предчувствие революции у читателя, конечно, возникает сразу — конец XIX века, сад, дворяне, потом видишь в тексте Симбирск… Но никакого Ленина не будет, будет студент Виктор Радович и его товарищ Саша Ульянов. Как эта линия появилась?
Саша Ульянов — едва ли не любимейший мой персонаж. Потрясающий, удивительный. И ведь мы практически ничего про него не знаем. Ему страшно не повезло: во-первых, влипнуть в эту террористическую историю, во-вторых, с братом. Когда стали энергично канонизировать Ленина, Саша Ульянов превратился в мертвую икону прежде, чем мы хоть что-то узнали про него, как про живого человека. А ведь он действительно мог стать незаурядным ученым. И, судя по тем немногочисленным оговоркам и свидетельствам, что я сумела найти, в жизни Александра Ульянова была какая-то большая личная трагедия, которая и толкнула его на фактическое самоубийство. Он так и вел себя после задержания — как самоубийца, и настоятельно просил товарищей валить все на него. То, как я интерпретировала эту трагедию, чистый художественный вымысел, но, думаю, если я и ошиблась, то не очень сильно.
А появился в романе Саша сам. Я просто попала в Ульяновск впервые в жизни и, оказавшись на полностью законсервированных улицах-музеях, обомлела. Это было невероятно — живьем оказаться в конце XIX века. Тогда я и решила, что у меня непременно будет в романе Симбирск, и немедленно переселила туда Радовича, который прежде просто висел в воздухе. Почти сразу же я выбрала в герои Сашу, который подходил и по возрасту, и по характеру. Но только когда я — сильно потом — обнаружила, каким образом связана холера и братья Бланки (родной и двоюродный дедушки Саши Ульянова), стало ясно, что это не я его выбрала, а он меня.
Почему вдруг «Сад»? Мы говорили с вами о романе в конце прошлого года, когда Forbes составлял список самых ожидаемых книг. Никаким садом в названии и не пахло.
Это особый талант — уметь дать книге название, у меня такого нету и в помине. Обычно я присылаю Елене Данииловне Шубиной список, и она его последовательно и справедливо громит. Потому что Шубина как раз книги умеет называть просто блестяще. В этот раз я тоже составила список, и, что поразительно, одним из моих собственных вариантов был как раз «Сад». Но мне самой «Сад» не нравился совершенно, я хотела назвать роман «Иначе» — потому что все герои в нем поступают иначе, не так, как все. И мне казалось, что такое название просто идеально передает саму суть книжки. Елена Даниловна сказала, что «Иначе» — это безобразие, а «Сад» — ровно то, что нужно. Я уперлась, едва ли не впервые в жизни, и довольно долго вела себя как гормонально нестабильный подросток: спорила с человеком, авторитет которого непререкаем для меня же самой. К счастью, я догадалась посоветоваться с Майей Кучерской, моей коллегой, другом и прекрасным писателем. Она читала роман еще в рукописи, одна из первых. «Вы знаете, Марина, — сказала мудрая Майя. — Я вас очень понимаю. Это, конечно, все про Иначе. Но в иначе не хочется войти. А в сад — хочется». И всю мою дурь как рукой сняло.
Что вы теперь, после своего романа, думаете о свободе? Насколько ребенку нужна абсолютная свобода и безграничная любовь?
Если бы я знала, Наташа. Если бы хоть кто-то знал. Я абсолютно уверена, что любовь близких — это все, что ребенку действительно необходимо, причем физически. По большому счету все остальное — игрушки, развивашки, дизайнерские маечки, собственная комната, путешествия на Луну и фильдеперсовое образование за миллионы рублей — ерунда, чесалка для самолюбия родителей. Ребенок, которого любят, будет счастлив в картонной коробке, лишь бы мама и папа были рядом.
Но вот нужна ли нашим детям абсолютная свобода? Узнаем, когда они наконец вырастут. Может, это будет первое поколение гармоничных и свободных полубогов. А может, эгоистичные и самонадеянные монстры. Осталось подождать каких-то 10-15 лет.