— Как появилась эта идея — снять сериал про вашу жизнь?

— Это все Лена Красильникова. Именно ей пришло в голову придумать сериал про жизнь стендап-комика. Она закончила Московскую школу кино как сценаристка, потом училась как шоураннер, и это была ее дипломная работа. Списывала она ее с моей жизни потому, что мы подружки.

Когда я в первый раз это прочитала, мне очень не понравилось, я думала, что это вообще никуда не пойдет, что это неинтересно, никому не нужно. Я сама веду сценарные курсы и рассказываю, как должен выглядеть сценарий. По канонам он должен выглядеть с точностью до наоборот. Герой обязательно должен чего-то добиваться, трансформироваться по ходу сюжета, меняться. В «Я не шучу» ничего этого нет. История не прописана как положено. Сначала я сильно сопротивлялась, потом махнула рукой: ладно уж, оставим это в качестве учебного упражнения.

И вдруг все стали смотреть — родные, друзья. Люди реагируют, отклики получаю или совсем негативные, или прекрасные. Как это все получилось? Вот сейчас сериал закончится, тогда я поговорю с профессионалами, чтобы они мне объяснили, что это было. Я как будто жду, что мне скажут: «Ну, это вообще говно», а я отвечу: «Ну, я так и думала».

— Как от идеи перешли к ее реализации? Сколько времени заняло производство сериала?

— Сценарий был написан три года назад. Лена, как бронепоезд, не сдавалась, искала, обивала пороги. И вот «КиноПоиск» нами заинтересовался, нам дали отмашку, и мы сели писать первый драфт. Начали снимать 18 июля, было 36 игровых смен, и еще записали три концерта стендапа.

Мне все дико не нравилось. Не нравились сцены, которых на самом деле не было в моей жизни, и их приходилось как-то оправдывать и адаптировать. Например, сцена с бывшим мужем: у меня нет бывшего мужа, у меня есть настоящий муж. Он не уходил ни к какой молодой бабе и живет со мной. У меня более смешная ситуация: мы не развелись, мы разошлись, но живем вместе, мы соседи. Мы живем на отдельных территориях, и это очень сильно помогает нашей семье. Теперь у нас идеальные отношения, без этого бесконечного бэкстейджа: «Где носки? Где трусы?» Теперь меня все устраивает.

Или вот сцена секса с бывшим мужем. Мне непонятно, почему это происходит на территории, где живут дети? Для меня это невозможная ситуация. Мы очень долго спорили, я говорила: пусть они хотя бы гостишку снимут, пусть это в лифте будет, пусть это будет в машине, где угодно, только не на территории, где находятся дети. Меня очень долго убеждали. И когда мы снимали эту сцену, все внутри меня сопротивлялось, до чесотки. К тому же моего бывшего мужа играет актер Алексей Розин, лучший друг моего мужа и крестный моих детей. То есть это секс с кумом, понимаете?

— Что в съемках было самым сложным?

— Тяжелее всего было снимать первые смены, потому что было непонятно, что это за киноязык, где тут комедия, как мы играем. До этого были только репетиции по зуму, читки. Но на самом деле мы просто встречались онлайн и говорили, как мы любим друг друга и что у нас обязательно будет кино — и все, больше мы ничего сделать не могли. И вот когда съемки начались и мы действительно встретились, начались бесконечные притирки друг к другу.

Первые съемочные сцены, к сожалению, получились не очень удачными. Там лес, массовка, дождь бесконечный. Мы то снимаем, то не снимаем. Собраны люди, дети, пиротехники. Костер не разжигался, потому что земля мокрая, пиротехники просто подводили горелку, чтобы было какое-то подобие пламени. Помню, как мы стояли с Красильниковой: это был третий съемочный день, три часа ночи, вокруг этого самодельного костра сидит куча продрогшего народа в термобелье, нет даже капли алкоголя, чтобы согреться, потому что мы не подготовились вообще. И вдруг на скай-лифте (автоподъемнике. — Forbes Woman) с неба спускается корова. И кто-то из массовки говорит: «Ну сценаристы, конечно, совсем идиоты, такого понаписали!», и мы с Красильниковой смотрим друг на друга — это же мы написали. Мы написали корову, и вот она спускается. Это было очень смешно.

— Я думала, вы скажете, что самыми сложными были обнаженные сцены.

— Физически они были не то чтобы сложными, но психологически было непросто. Пока ты в халатике, ты с партнером ржешь, веселишься, а потом снимаешь халат — и юмор заканчивается. Ты даже хочешь сказать что-то смешное, но это совсем не весело. С кумом было легче, кроме того, что мы не могли начать сцену секса, потому что смеялись. А Николай Шрайбер все время беспокоился из-за жены, что она это все увидит. Я ему говорила: «Да не беспокойся ты так, я же старая, а она красотка у тебя».

Травмоопаснее, чем трюки и бои: интервью с координатором интимных сцен в кино Лиззи Тэлбот

Сложно, потому что вокруг много людей, мне 50 лет, и очень хочется, чтобы это не выглядело отстойно. Поэтому я все время звала девушек из гримерного цеха и просила: «Посмотрите, какая поза лучше смотрится? Чтобы люди не плевались!» Испанского стыда не было. А сейчас я смотрю и думаю: все-таки 10 секунд секса — это много. Раз, два, три, а они все трахаются, четыре, пять, шесть, а все еще сиськи, восемь, девять, десять. Нет, много. Пяти секунд было бы вполне достаточно.

Как мы должны одеваться в 50 — из церковной коробки? Всем плевать, кто как выглядит

Я еще думала: «А нужны ли были эти сцены? До какой степени они были нужны? Можно же было сделать, как обычно в кино, — они лежат под одеялом, и мы понимаем, что все случилось». Но мне все время приводили в пример сериал «Девочки», где бесконечная обнаженка. Иначе, объясняли мне, будет банальная мелодрама, а для моей героини сам секс очень важен, поэтому на нем такой мощный акцент. Наверное, в этом есть истина. Многие женщины мне пишут, что после этих сцен они разделись и встали перед зеркалом, чтобы сами на себя посмотреть и понять, как они выглядят. Для меня это тоже было неожиданностью.

— После какого момента все наладилось и процесс пошел легко?

— Не было такого, чтобы все было хорошо, ни одного гармоничного дня. Я очень вредный человек, я все время приходила с переписанными сценами, говорила, что эту сцену снимем по-другому, эту шутку говорить не будем и так далее. На съемочной площадке вот какие трудности: ты представляешь себе одно, а когда доходит до съемки, все не так, как на бумаге. Перед тобой конкретный актер, конкретная обстановка, и ты понимаешь, что это надо учитывать. И надо все менять, а рабочий день не резиновый. У меня с режиссером были конфликты до слез, иногда продюсеры звонили и говорили: «Приди в себя!» Была сцена, когда я весь день прорыдала, не могла остановиться, потому что все было не так, как я хотела. А я обычно плачу раз в год, и даже реже.

Оттого, что было так трудно, все были так заточены на результат, все бились за то, что считали нужным, были так неравнодушны, — все и получилось. Как в не очень благополучной большой семье, когда все с трудным характером, все хотят, чтобы закончилось хотя бы не мордобоем, но все друг друга в глубине души любят. И когда не было ни одного ножевого — уже выдыхаешь: нормально прожили день.

— Что сейчас вам больше всего нравится в сериале?

— Мне очень нравится саундтрек. Мне нравится все, что я писала про себя. Мне нравятся метафоры, которые Красильникова создала: когда женщина лежит в постели, к ней ложатся сначала дети, потом бывшие мужья, свекрови, соседи, собака…

Лена хорошо ориентируется в киноязыке, а я отвечала за правду. Круто, когда после бытовой сцены идет иррациональная, где героиня просто гладит кошку или просто курит. Вот это мне нравится — соединение киноязыка и бытовой истории.

Мне очень нравятся мои сериальные мужья — Анатолий Белый и Алексей Розин — и дети. Дуся (Таисия Битюкова) очень хорошо сыграла. И Артем (Артем Кошман) — сам очень спокойный и адекватный парень — смог показать неуравновешенность и боль, эмоциональный срыв своего героя.

Может быть, в 60, когда дети свалят из дома и у меня появится свободное время, я стану человеком индустрии

Я не могу на себя смотреть как на актрису. Вижу, что я иногда так плохо играю! Я думаю: «Нельзя так относиться к профессии, надо было собраться, не заниматься всем подряд на съемочной площадке, а сосредоточиться на актерской истории». Прямо вижу эти свои ошибки, неровности в актерской игре.

Иногда вижу, как плоха массовка, но на монтаже это умело скрыто.

«Не рецензии, а набор стендап-шуток»: кем была Дороти Паркер, самый яркий и едкий публицист довоенной Америки

— А вы себе нравитесь на экране?

— Нет. Объясняла же, что левая сторона у меня рабочая, с правой нос острее, вылезает бровь и подбородок висит. Нет, он все равно снимает! От этого невозможно абстрагироваться.

— У вас в сериале яркий стиль, эти рыжие волосы, кеды, крутые футболки — вы так выглядите в обычной жизни?

— Я бы хотела так одеваться, но я одеваюсь немного не так кэжуал, у меня все-таки вещи подороже. Но наш художник Сергей Шичкин абсолютно точно угадал: у меня есть такой же плащ, джинсы, кеды — все это я ношу. Моя собственная одежда не подошла, потому что камера любит вещи определенного цвета и фасона, не во всякой одежде в кадре ты будешь нормально выглядеть. Надо и выпрямить силуэт, и руки где-то убрать. Футболки с «Тату», женщинами в боксе, [комиком] Ленни Брюсом — я их все забрала себе. Сергей мне подсказал такое направление в стиле, мы назвали его «пофиг». Теперь я им активно пользуюсь.

— Вас не критиковали за яркий стиль, за кеды? Не говорили, что «женщина должна одеваться прилично»?

— Нет. Я уверена, что сейчас нет определенного стандарта, как мы должны выглядеть. А как мы должны одеваться в 50 — из церковной коробки? Нам кажется, что до сих пор бабушки у подъезда сидят в вязаных беретах и говорят: «Ну куда, сними!» Но это все в нашей голове. Всем плевать, кто как выглядит.

— Большинство зрителей знакомы с вами по ТНТ, где вы выступали как комик. Куда вы пропали?

— Я была резидентом Comedy, три года назад выиграла шоу «Открытый микрофон» и получила работу в «Stand Up на ТНТ». Я проработала с ребятами три года, пыталась влезть в телеиндустрию, которую ненавижу. У меня уже несколько раз был этот опыт, я не телевизионный человек, я не могу там ужиться никак. Я не дружу с дедлайнами, я не могу к 15 числу выдать готовый материал. Это гонка, деньги, гастроли, мало самостоятельности, много ответственности перед каналом, перед индустрией в целом. Я считаю, что этим могут заниматься мужчины, на которых возложено мало домашних обязанностей.

Стендап-культура — это не телек. Надо ходить в клубы. Это настоящий андеграунд — эти смелые девочки

Такие женщины, как я, не могут себе это позволить: у меня двое детей, мать-пенсионерка, собака, ипотека, кредиты. Я не могу ходить каждый день в офис на работу. Кто будет водить мою дочь на сольфеджио, кто будет разруливать рабочий день моего сына, чтобы он не сидел возле компа, а писал курсовую? Я на 80% мама и только на 20% посвящаю себя тому, чем зарабатываю деньги. Может быть, в 60, когда они все свалят из дома и у меня появится свободное время, я стану человеком индустрии.

— Поэтому в комедии мало женщин?

— Да полно женщин, куда ни гляньте. В России, Беларуси и Украине сейчас около 30 хороших женщин-комиков. Просто на телеке складывается ощущение, что их три. Чтобы видеть истинную картину, надо ходить в клубы. Стендап-культура — это не телек. На телеке — это эстрада. Надо ходить в клубы, где комики каждый день бьются, нарываются на совершенно разную аудиторию, неподготовленную. Это настоящий андеграунд — эти смелые девочки. Что женщина о чем-то не может говорить — такого уже давно нет.

Вот, например, Наталья Гарипова: она так говорит про секс, настойчиво и яростно, напалмом сжигает, рассказывает о самых откровенных и интимных вещах. У всех сначала шок, но потом ей веришь, потому что видишь, что она говорит о сокровенном.

«Я многим пожертвовала, чтобы в 35 лет попасть в список Forbes». Екатерина Варнава — о том, как женщины отвоевывают свое место в юморе и жизни

— Каким человеком надо быть, чтобы вот так выходить и говорить о сокровенном?

— Это очень страшно. Когда я увидела в первый раз стендап-комиков, то подумала: «Я бы так не смогла». Вот я с парашютом прыгала, с тарзанки в Сочи прыгала, но выйти на сцену и вот так о себе рассказать я бы в жизни не смогла. И это я еще занималась речевыми практиками. Кому-то просто это дано: рефлексировать, стоя перед публикой. Серега Орлов, [Алексей] Щербаков — они могут просто километрами говорить, это заточенные под вербальность люди. Это талант, это могут не все.

Стендап-комик больше всего на свете хочет рассмешить. Ты можешь выйти к публике и три минуты выступать в тишине. И это самые страшные три минуты. Как только кто-то хохотнет — все, ты сегодня вышел не зря. А когда дружный, сочный смех — хочется просто взлететь. Это как наркотик — когда люди смеются.

— Какая ваша проверенная шутка никогда не подводит?

— Ну сейчас, например, у меня такой заход: «Привет, я Лена, мне 51 год, я комик. Сегодня расскажу свои шутки, а потом про продукцию Amway». Но даже проверенные шутки не всегда работают. Я думаю иногда, что сейчас я зайду с проверенного, а никто не смеется. И вот ты продолжаешь говорить, а в голове паническое: «Блин, блин, почему не зашло?» Бывает, люди смеются только в самом конце, когда говоришь: «Ребята, извините, в следующий раз будет смешнее».

Если шутку никто не понимает — это не классная шутка, в этом и проблема. У меня есть недокрученные заходы, и они вызывают не ту реакцию, на которую я рассчитываю. Когда я рассказываю, что с мужем живу отдельно, как соседи, все не так понимают, думают, что я несчастлива. Значит, я пока не придумала, как правильно донести, почему это смешно. Надо добиться, чтобы люди не жалели меня, а ржали вместе со мной.

Самая моя первая шутка была про возраст, мне тогда было 45 лет, и я шутила, что возраст — это как неизлечимая болезнь. До 45 лет смешно, а потом начинается вот это вот: «Помните Лену, ей уже 45! — Да вы что, я же ее только вчера видел! — Да, 45, ей уже не выжить».

Она еще и шутит: 10 женщин, которые смогли построить карьеру и заработать состояние на юморе