«Она является формой сопротивления катастрофам»: что происходит с модой в кризисах
— Глянцевые журналы на протяжении XX века писали о моде и красоте в условиях войн и революций. С одной стороны, это создает мощный контраст, а с другой — показывает, что мода не оторвана ни от жизни, ни от политики. В этой связи моды и жестокой повседневности есть какие-то законы? Как она будет реагировать на кризис, вызванный «спецоперацией»*?
— Когда мы говорим «мода», мы далеко не всегда имеем в виду исключительно одежду, подиум и глянцевые развороты. Скорее это феномен, который в современную эпоху управляет всеми этими процессами и напрямую зависит от социально-политического и экономического контекста. Мода меняется и перестраивается в зависимости от тех обстоятельств и условий, в которых она существует. Чаще всего это символическое оформление каких-то серьезных сдвигов: реакция на войны и катастрофы выражается в стилистических, конструктивных изменениях и цветовых решениях.
Одновременно мы наблюдаем за тем, как одежные практики и повседневные ритуалы поддерживают нас в трудные времена. В одной из своих работ британская исследовательница Ребекка Арнольд приводит цитату из британского Vogue, публикации которого она анализировала. Я часто о ней думаю в последние месяцы. Во время Второй мировой войны в журнале вышел текст, в котором говорилось, что мода, хотя мы ее воспринимаем как нечто легкомысленное и эфемерное, в действительности — базовая потребность и «неотъемлемая часть развития цивилизации». Она является формой сопротивления катастрофам и помогает преодолевать сложности. И в лагерях, и во время войн и революций мы все же одеваемся — и таким образом заботимся о человеческом в себе.
Меня очень поддерживает эта идея из Vogue 1940 года и осознание исключительно гуманистической функции моды. Даже базовая забота о себе оказывается невероятным по силе инструментом поддержки и преодоления.
— Вы сказали, что мода становится символическим оформлением серьезных сдвигов. Как это происходит?
— К примеру, Французская революция 1798 года ввела в мужской гардероб брюки, которые до этого носили исключительно представители непривилегированных сословий, закрепив на вестиментарном (от лат. vestimentum — одежда. — Forbes Woman) уровне серьезные социально-политические сдвиги. Или возьмем недавний пример — маску, ставшую символом эпохи пандемии. Ношение масок оказалось нешуточным вызовом для мира, в котором наличие маски на лице за пределами маскарада почти всегда было связано с трансгрессивными практиками и очень часто криминализировалось и наделялось антисоциальными коннотациями. Защитные маски в очередной раз продемонстрировали нормализующую работу моды, когда предмет из одного поля (в случае с масками — медицинского) перемещается в поле модное, превращаясь в непременный атрибут модного образа.
И совсем про сегодня, когда многие из нас отменили любые заимствования из милитаристского модного словаря. С конца февраля я отложила в сторону любимые камуфляжные штаны и с тех пор ни разу их не надела. Нынешняя ситуация у многих людей отбивает желание носить вещи с прямой отсылкой к милитаристскому содержанию, потому что в мирное время это просто игра, безобидный элемент стиля, а сейчас уже выбор или какое-то заявление.
Теперь приходится каждый день отвечать себе на вопрос, насколько вообще уместен разговор о моде после 24 февраля. С другой стороны, мода, будучи цивилизующим механизмом и пространством эксперимента, предлагает, как мне кажется, идеальный контекст и повод для важных разговоров о большом и малом. Говоря о моде, мы всегда говорим о чем-то гораздо бóльшем, чем глубина декольте или длина подола. Для меня мода была и остается поводом говорить об инклюзии, гендерном равенстве, деколонизации — одним словом, о том, о чем в такие времена необходимо продолжать говорить с удвоенной силой.
— В связи с темой деколонизации хочу спросить обо всех тех ситуациях, когда дизайнер использует в своей работе элементы чужой культуры. Есть ли в моде сейчас консенсус по поводу того, что делать с культурной апроприацией?
— Мне кажется, что как раз сейчас мы находимся в процессе формирования нового консенсуса. Пока все решается скорее в жанре скандала: оступился, извинился, работаем дальше с учетом полученного фидбека. Очевидно, что согласие относительно «можно» и «нельзя» на предмет культурных заимствований (пресловутой оппозиции cultural appropriation vs cultural appreciation — культурной апроприации или признания ценности другой культуры) еще не достигнуто. Поэтому дизайнеры далеко не всегда понимают, что и как можно, а что нельзя. С другой стороны, нельзя отрицать, что скандал по-прежнему является хоть и не бесспорным, но инструментом, который привлекает дополнительное внимание к фигуре дизайнера и модному бренду.
Другой культурой важно вдохновляться ответственно и уважительно
Сейчас важно договориться о новых правилах игры между всеми участниками процесса, которых стало заметно больше. Прежде дизайнеры брали все, что нравилось. Казалось, что все общее и всем (ну окей, представителям доминирующей культуры) все можно. Раньше система была простой и прямолинейной: дизайнер вдохновился, представил работы публике, а мнение тех, чьей культурой он вдохновился, было никому не известно, потому что не видно и не слышно.
Теперь появились площадки, которые, по сути, предоставили право голоса тем культурам и людям, у которых прежде такого права не было. Ситуация кардинальным образом изменилась: представьте, вы играли в песочнице, наивно полагая, что все игрушки вокруг ничьи, а оказалось, что еще как чьи и что далеко не все владельцы готовы ими просто так делиться. Все это требует пересмотра условий прежней сделки с учетом интересов всех участников, включая тех, кто впервые за долгое время обрел право голоса. Не исключено, что скандалы служат своего рода тренингом, в процессе которого складывается новая система отношений и новая риторика и которые со временем позволят сформулировать что-то вроде нового общественного договора.
Если запретить творческим людям вдохновляться культурами или ремеслами других народов, это будет сильным ограничением возможностей и в конечном итоге приведет к обнищанию визуального языка и консервации, причем с обеих сторон. Но важно вдохновляться ответственно и уважительно, что, безусловно, требует дополнительных усилий и упражнений. Причем это касается не только культурной апроприации, но и всех вопросов, так или иначе связанных с равноправием и инклюзивностью, будь то возраст, гендер, телесность. Хочется верить, что путем проб и ошибок люди научатся навигации в этом изрядно трансформировавшемся поле. В новом мире жить сложнее, но и интереснее.
— Придя к какому-то консенсусу, может ли мода транслировать его обществу? Быть образцом уважительного межкультурного диалога, иметь такой образовательный аспект?
— Думаю и верю, что да. Мода — уникальный феномен. С одной стороны, она воспроизводит устоявшиеся нормы, с другой — неустанно работает на границах культуры, вводя в оборот новые смыслы и образы, что в конечном итоге приводит к постоянному обновлению и обогащению. Мода формирует и транслирует колоссальное многообразие смыслов, не произнося ни единого слова. Одежда способна сказать то, что мы не решаемся произнести вслух.
Кроме того, мода (если расширительно — одежда) — очень материальная и тактильная практика, которая оказывает невероятно мощное воздействие на человека изо дня в день. Одеваясь, мы буквально кожей ощущаем на себе непосредственное воздействие одежды. Выбирая одежду в офлайн-магазине, мы ее непременно трогаем; характеризуя одежду, мы обязательно говорим о том, приятная она или нет на ощупь; одеваясь и раздеваясь, мы всем телом переживаем эти встречи и прощания с выбранным костюмом. Ситуация пандемии поставила под сомнение базовые потребности человека в общении, наложив ряд ограничений на привычные тактильные практики: рукопожатия, объятия, когда банальное прикосновение превратилось в потенциальный источник угрозы и повышенного беспокойства. Соблюдение дистанции и вынужденный переход в онлайн, где, кажется, можно все, кроме прикосновений, стали причиной нарастающей тоски по соприсутствию. Кинестетики обнаружились среди самых образцовых визуалов.
— От моды многого ждали, когда говорили про бодипозитив, о том, как важна представленность на подиумах разных тел. Есть ощущение, что эту тему действительно подхватили, она стала мощным трендом. Но при этом вне подиумов размерные сетки и лекала все еще часто не учитывают даже не какие-то «избыточные», а даже обычные тела.
— Расширение нормы идет в авангарде моды, где постоянно происходит взаимодействие с новыми смыслами и работа с маргиналиями. Процессы, связанные с размерной линейкой и прочей полевой работой (расширение размерной линейки, адаптивная одежда для людей с особыми потребностями, разнообразие одежды для беременных и пр.), ведутся медленно.
Включение тел, которые прежде маргинализировались и стигматизировались, стало возможным во многом благодаря усилиям моды. Яркие перформансы и театральные жесты, предъявленные на подиуме, постепенно усваиваются широкой аудиторией. Сегодня мы видим, как появляется все больше брендов, которые изготавливают адаптивную одежду для людей с особыми потребностями, медленно, но верно расширяется размерная линейка, становится более разнообразной одежда для беременных.
Модная индустрия десятилетиями ориентировалась на жесткую рамку нормативной телесности, единственно возможной и крайне далекой от реальности, которая транслировалась через весьма ограниченное и жестко цензурируемое количество каналов. Такие альтернативные каналы, как Instagram (принадлежит компании Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена. — Forbes Woman), предложили людям со всего мира площадку для демонстрации других тел и других голосов, что привело к диверсификации и глобализации представлений о модной фигуре. Благодаря философии бодипозитива мы стали терпимее относиться к телесному разнообразию, хотя российские комментаторы в соцсетях традиционно отличаются большей консервативностью в суждениях, когда дело касается разнообразия, телесного в том числе.
— Как вы думаете, в чем причина такого различия?
— Подозреваю, что во многом это связано с нашим историческим опытом и культурным бэкграундом. Долгие годы советского человека приучали к тому, что правда одна, партия и ее нерушимая линия одна; наконец, и идеал красоты, обязательный для всех, — единый и нерушимый. После стольких лет веры в светлое будущее и нерушимый идеал непросто примириться с разнообразием мира и научиться терпимости, это требует немало времени и усилий.
Рубашка в цветочек на мужчине точно не приведет к концу человечества
В последние годы после очередной Недели моды, в особенности мужской, приходится читать комментарии, в которых проговариваются все страхи бывшего советского человека о разрушении порядка, в том числе гендерного. Это происходит еще и потому, что наши знания об истории мужской моды весьма ограничены. Тем не менее мужской гардероб менялся, как и женский. К примеру, в XVII–XVIII веках в нем можно было обнаружить не меньше кружев, бантов и рюшей, чем в женском. Такого рода пышность и декоративность мужского платья ни в коем случае не смущала современников, просто потому, что водораздел между мужским и женским в те времена пролегал иначе и иным способом обозначался в одежде. Конструкции гендера вообще подвижны, в конечном итоге это просто-напросто набор общественных конвенций, зависящих от социально-культурного и политического контекста, изменчивых, как фасон модного платья.
Очевидно одно: рубашка в цветочек на мужчине точно не приведет к концу человечества. Точно так же, как в свое время к нему не привели брюки на женщине.
— Бодипозитив, помимо прочего, снимает табу с телесности как таковой, вплоть до физиологии.
— Разумеется, ведь бодипозитив в том числе и про принятие меняющегося тела (к примеру, беременного), травмированного, нездорового, увядающего.
Но не только с телесности. В последнее время, в том числе в модном контексте, возникает большое количество дискуссий на тему ментального здоровья представителей модной индустрии: выгорающих дизайнеров, переживающих нервные срывы моделей, но также и тех, кто традиционно остается за пределами глянцевой картинки, — невидимых миру работников фабрик по пошиву одежды в Китае и Бангладеш.
Сегодня мы наблюдаем серьезные сдвиги в модной географии, когда под влиянием идеологии ответственной моды происходит перемещение интереса с потребления и модных столиц к центрам производства и в страны, которые до недавнего времени не фигурировали на глобальной карте мировой моды. География моды расширяется, и теперь в ее поле попадают страны и города, прежде никогда не фигурировавшие в модных новостях, поскольку до недавнего времени мы не интересовались, кто, где и в каких условиях производит нашу одежду. Нас не очень заботила реальная цена моды, когда можно было купить футболку за 500 рублей.
— Сегодня бренды часто обращаются к микроинфлюенсерам, у которых узко сегментированная аудитория, поскольку ищут искренности и доверительного диалога. При этом символом того же Instagram становятся всевозможные маски и фильтры, которые эту искренность убивают тем, что показывают нас не такими, какие мы есть, а такими, какими мы хотим казаться. Это разнонаправленные тренды или две стороны одной медали?
— Я не вижу здесь противоречия. Кто-то готов говорить с миром без фильтров, кому-то комфортнее это делать, укрывшись фильтром. В конце концов инклюзивность и многообразие — это про выбор и про принятие и возможность разных стратегий и сценариев.