«Поняла, зачем на этот свет родилась»: как Людмила Алексеева занималась правозащитой
Героизм и смирение
Людмила Алексеева родилась в Крыму в семье убежденных коммунистов. Детство она вспоминала с теплотой — родители старались ее баловать. Однажды отец, вернувшись из ленинградской командировки, вручил Людмиле «Книгу джунглей» Киплинга с красивыми иллюстрациями. А в 1937 году выписал для дочери шеститомник Пушкина, выпущенный к 100-летию со дня смерти поэта. Вспоминая то время, Алексеева предполагала, что саму эту круглую дату отмечали торжественно и с размахом, чтобы «меньше люди думали об арестах вокруг».
К тому моменту семья будущей правозащитницы перебралась из Евпатории в Москву. Семья жила в коммунальной квартире, и Людмила начала замечать, что их соседи бесследно исчезали один за другим. Правда, тогда еще не придавала этому особого значения, потому что, как позже писала в мемуарах «Поколение оттепели», — «не знала другой жизни». Взрослым подражали дети — уклонялись от разговоров, сводили к минимуму совместные игры. «Однажды ночью пришли за соседкой, женой арестованного чиновника. Смутно помню звуки тяжелых шагов в коридоре, хлопанье дверей, плач девочки <…> В освободившуюся комнату поселили семью из пяти человек. В том году подобные переселения произошли еще в 29 квартирах нашего дома. Это был пик сталинских репрессий против членов партии», — вспоминала правозащитница в мемуарах. Отцу Людмилы, сотруднику Центросоюза (объединение обществ кооперации) удалось избежать ареста. Однако всего через четыре года его забрала война — 6 июля 1941 года он ушел добровольцем на фронт. Людмиле было без двух недель 14 лет.
Сначала подробные письма приходили от него регулярно, затем все реже, а потом прекратились. «Никто не рассказывал нам, как погиб отец — от бомбы, снаряда или пули. Если от пули, то это могла быть пуля из его собственного пистолета. Сталин приказал солдатам стоять насмерть, и они стояли до последнего. Мог он и сгореть заживо — нацисты подожгли лес, чтобы уничтожить очаг сопротивления. Сначала отец числился в списках без вести пропавших, затем «погибших в военных действиях», — писала Алексеева в мемуарах.
Сама она до весны 1943 года вместе с матерью находилась в эвакуации в Казахстане. Прошла курсы медсестер, добровольцем записаться не смогла, но вместе с другими школьниками регулярно встречала санитарные поезда и помогала переносить раненых к трамваю, который следовал до госпиталя. Образцом для подражания в те годы для Людмилы была Зоя Космодемьянская, чью историю она прочитала в газете, — настолько, что когда во время работы на колхозном поле у девушки на брюках расстегнулась булавка и впилась ей в бок, она не спешила вынимать иглу: проверяла, способна ли вытерпеть пытки. А после окончания войны, уже будучи студенткой истфака МГУ, под эгидой Московского обкома комсомола начала выступать с лекциями о Космодемьянской. И все больше задумывалась о природе героизма.
«…Что сделала Зоя? Ну, подпалила пару лошадей. Даже если не пару, а больше, разве стоило ради этого умирать? Я была уверена, что — да, стоило, потому что есть ситуации, когда невозможно высчитывать, за что стоит умирать, а за что не стоит», — писала позже Алексеева в мемуарах «Поколение оттепели». Она видела разницу между мужеством солдата и мужеством гражданина. Если на войне человек мог стать героем по воле обстоятельств, то в мирной жизни гражданская смелость проявлялась иначе, в том числе в несогласии с генеральной линией партии.
«Еще на первом курсе я сформулировала такую простенькую теорию: в партию проникли люди, лишенные нравственных принципов, единственной их целью является личная выгода. Хорошие коммунисты, такие люди, как мои родители, никогда не рвались к власти», — писала позже Алексеева. Подтверждения этой теории она видела в событиях послевоенных лет. Например, в 1946 году в газете «Правда» опубликовали Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», «направленное на борьбу с безыдейностью и аполитичностью в литературе». В официальном документе Секретарь ЦК партии Жданов окрестил Анну Ахматову «представительницей пустой, салонной поэзии, реакционного литературного болота» и «старорежимной барынькой». Людмила совершенно не понимала, чем поэтесса не угодила власти: «Ахматова, кто бы она ни была, понимала все трудности моей жизни, как будто находилась здесь, в нашей комнате, где мама говорила мне, что я совсем не красавица. Как будто понимала мои попытки быть похожей на всех, быть похожей на Зою [Космодемьянскую]».
Потом Людмила стала свидетельницей институционального антисемитизма: на волне «борьбы с космополитизмом» начальника ее матери по МВТУ имени Баумана сместили с должности заведующего кафедрой. «Маме предложили занять эту должность, но она отказалась. Ее совсем не привлекала перспектива стать администратором и председательствовать на заседаниях, где решается вопрос об увольнении коллег. Но деканат и партком рекомендовали ее кандидатуру: русская, кандидат физико-математических наук, член партии — и в сложившихся условиях ей пришлось согласиться», — вспоминала Алексеева.
Хотя все это вызывало у Людмилы внутренний протест, она выбирала смирение. В 1951 году вступила в партию; преподавала историю (само собой, в русле марксизма-ленинизма). К тому моменту она уже была замужем за военным Валентином Алексеевым, вместе с которым воспитывала маленького ребенка. «Мое бегство в семейную жизнь — не является ли оно капитуляцией перед карьеристами? Да, является, честно признавала я. Столкнувшись со злом, я уклонилась от борьбы с ним. Но интуиция подсказывала, что подобные мысли — не для публики. Было бы слишком большим упрощением сказать, что моя внутренняя цензура появилась из-за страха репрессий. Скорее, она была следствием осознания общественного устройства с его правилами и табу и поддерживалась инстинктом самосохранения. Сдерживало меня и стадное чувство — я боялась оторваться от других, от коллектива», — писала Алексеева в книге «Поколение оттепели».
Самиздат и помощь политзаключенным
5 марта 1953 года — в день смерти Сталина — Алексеева проснулась с первыми лучами солнца. «Я плакала, но не от любви к Сталину, а от страха. Я думала о тех безликих функционерах, которые стояли рядом с ним на трибуне Мавзолея во время парадов. Я никогда не могла отличить их друг от друга. Теперь один из них станет великим вождем», — рассказывала она в мемуарах. Однако началась оттепель. В кругу знакомых Алексеевой все чаще встречались люди, прошедшие лагеря, а теперь вышедшие на свободу, в обиход быстро вошли тюремные песни и блатной жаргон. А студенты на семинарах заваливали Алексееву одними и теми же вопросами: «Как вы могли нас обманывать? Почему вы нас так долго обманывали?».
«Они читали Пушкина и Ахматову, не любили Павлика Морозова, игнорировали партийных активистов и считали себя аутсайдерами. Выросшие с ощущением, что они какие-то не такие и не вписываются в «здоровый коллектив», теперь они обнаружили, что они не одни — многие люди похожи на них, а отклонения-то на самом деле были у товарищей Ленина, Сталина, Берии и иже с ними — у тех, кто загонял всех и каждого в коллектив, как в стадо. В коллективе воля одного подчинялась воле группы. В компаниях ничего подобного не было — там собирались люди, которые нравились друг другу и которым хотелось общаться», — так описывала она в мемуарах свой тогдашний круг общения. С компанией единомышленников Алексеева занялась самиздатом.
Сначала Алексеева вместе с соратниками печатала и распространяла ранее не издававшиеся стихи Гумилева, Мандельштама, Ахматовой и Цветаевой, а затем начала публиковать мемуары политзаключенных: «Старые большевики, меньшевики, анархисты, эсеры торопились записать то, что могли вспомнить из времен революции, Гражданской войны, чисток и лагерей». Не менее востребованными в самиздатовской среде были переводы запрещенных цензурой иностранных романов — «По ком звонит колокол» Эрнеста Хемингуэя и «1984» Джорджа Оруэлла. В 1957 году в интеллигентских кругах зачитывались «Доктором Живаго» Пастернака, а после него в самиздате вышли книги Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом». С 1968 по 1972 год Алексеева была машинисткой и редактором-составителем альманаха «Хроника текущих событий».
Она не скрывала своих занятий от родных, в том числе детей: «Пока они были маленькие, существовал риск, что в один прекрасный день, придя в детский сад или в первый класс школы, они могут сказать что-нибудь вроде «А вчера мама слушала «Голос Америки» (признано СМИ-иноагентом. — Forbes Woman). Но если понижать голос, чтобы поговорить на «запретные темы», и запирать самиздат, чтоб не увидели дети, они вырастут чужими». Но то, чем занималась Алексеева, было по-настоящему опасным делом. В 1965 году начался процесс над ее друзьями, писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Их судили за то, что они издавали свои книги за рубежом, тем самым минуя советскую цензуру. Во время судебного процесса, на котором в том числе присутствовала Алексеева, Синявский и Даниэль не отрицали, что публиковали свои произведения на Западе, но не признавали вину и требовали снисхождения. После приговора (семь лет в исправительно-трудовой колонии строгого режима дали Синявскому, пять лет лагерей — Даниэлю) Алексеева вместе с женами Даниэля и Синявского, Ларисой Богораз и Марией Розановой, организовала сбор посылок осужденным.
Со временем Алексеева с подругами по просьбе Даниэля и Синявского стали отправлять письма и продукты и другим арестантам. «В своем кругу мы называли помощь заключенным «Красным Крестом». Работа добровольцев «Красного Креста» состояла в беготне по магазинам и «доставании» всего, что можно переслать в лагерь, — теплой одежды, книг и журналов, непортящихся продуктов (сухого молока, яичного порошка, суповых концентратов, твердокопченой колбасы). Все добытое нужно было разложить и упаковать в несколько посылок, после чего оставалось поехать на главпочтамт и отстоять там в очереди», — вспоминала Алексеева в мемуарах «Поколение оттепели».
Московская Хельсинкская группа
Алексееву исключили из партии, допрашивали в КГБ, угрожали ей арестом за «систематическое изготовление и распространение антисоветских произведений», но останавливаться она не собиралась. «Я, наконец, поняла, зачем я на этот свет родилась, и, собственно, пришла в полное согласие и гармонию с самой собой. Это то, что мне нужно было в жизни. К сожалению, я нашла это, когда мне было 38 лет, но слава богу, что я это нашла хотя бы в 38 лет. И я была очень счастлива все это время, несмотря на то что я была очень занята, нас выгнали с работы, и меня, и мужа, мы жили бедно и все такое, но... обыски, допросы, почти неминуемый лагерь впереди, но эта была нормальная жизнь», — вспоминала Алексеева в интервью «Ельцин Центру».
В 1976 году в ее квартире состоялось первое заседание только что созданной Московской Хельсинкской группы (МХГ) — свое название правозащитная организация получила от заключенных в 1973 году Хельсинкских соглашений, которые, в частности, накладывали на СССР обязательства соблюдать права человека и основные гражданские свободы. Основная миссия МХГ состояла как раз в том, чтобы обращать внимание советских функционеров на нарушения этих обязательств. Первый документ МХГ содержал протест против осуждения Мустафы Джемилева, активиста крымско-татарского движения. Второй касался перлюстрации почты и прослушивания телефонов в квартирах диссидентов и отказников (так в СССР называли тех, кому отказали в разрешении на выезд за рубеж). Третий был посвящен условиям содержания узников совести в тюрьмах и лагерях. «В среднем мы выпускали по два документа в месяц», — писала Алексеева в мемуарах.
Работа активистов заинтересовала сотрудников КГБ, которые контролировали каждый их шаг. Квартира Алексеевой прослушивалась, в ней регулярно проходили обыски, в дверь постоянно кто-то звонил. В конце концов в 1977 году Алексееву вызвали на Лубянку и объявили, что на нее готово дело по статье об «Антисоветской агитации и пропаганде с умыслом разрушения советского общественного и государственного строя» — за это грозило до семи лет лагерей. Вместе со вторым мужем, диссидентом Николаем Вильямсом, и младшим сыном Михаилом, она была вынуждена эмигрировать в США. В эмиграции консультировала Американскую Хельсинкскую группу, работала над исследовательской книгой «История инакомыслия в СССР. Новейший период», в составе делегации США принимала участие в конференциях ОБСЕ.
Возвращение
Людмила Алексеева, по ее признанию, не хотела уезжать и с началом перестройки подала документы, чтобы получить разрешение вернуться. «Но мне отказывали — я была в черном списке КГБ. И шесть раз мне отказывали», — рассказывала она в интервью. Приехать в Россию ей удалось только в 1993 году.
К тому моменту Алексеева стала консультантом по рабочему движению СССР, которое хотели поддерживать американские профсоюзы. Массовые забастовки советских шахтеров, начавшиеся в 1989 году, привлекли внимание западных правозащитников. Хотя у Алексеевой «не было ни одного знакомого рабочего», она, руководствуясь примером Польши, где профсоюзное движение объединило рабочих и представителей интеллигенции, с энтузиазмом взялась за эту работу и стала директором Центра по обучению и поддержке независимых профсоюзов.
В мае 1996 года Алексееву избрали председателем Московской Хельсинкской группы, а в 1998 году — президентом Международной Хельсинкской федерации. МХГ публиковала доклады о состоянии прав человека в стране (в том числе с фокусом на отдельные уязвимые группы), проводила мониторинг соблюдения прав человека, оказывала помощь независимым фондам и учреждениям в разных регионах.
Жизнь Людмилы Алексеевой в XXI веке приобрела странную двойственность. С одной стороны, ее авторитет признавали во власти — она была членом Комиссии по правам человека при президенте (с 2002 по 2004 год), членом Совета при президенте по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека (с 2004 по 2012 год), входила в Общественный совет при Министерстве внутренних дел. В 2017 году Владимир Путин вручил ей государственную премию за выдающиеся достижения в правозащитной и благотворительной деятельности.
С другой — она даже в эти годы продолжала выходить на акции протеста, за что иногда оказывалась в ОВД. Алексеева поддержала «Стратегию 31» — гражданское движение в защиту 31-й статьи Конституции, которая гарантирует гражданам России свободу собраний. С 2009 по 2015 год 31 числа (если это число присутствовало в текущем месяце) участники движения выходили на митинги — в Москве местом их проведения была выбрана Триумфальная площадь. Когда в декабре 2009 года не удалось согласовать проведение акции из-за того, что на площади установлена новогодняя елка, Алексеева написала в своем блоге, что в таком случае придет туда в костюме Снегурочки: «Ни в одном законе не прописано, что Снегурочке возбраняется добавить к своему наряду аксессуар с надписью в защиту 31-й статьи». В канун Нового года ее вместе с другими участниками акции задержали (спустя три часа правозащитницу освободили, составив протокол об административном нарушении). Спустя год она снова надела на акцию тот же костюм: «Это уже стало для меня традицией 31 декабря. Буду ее поддерживать».
Людмила Алексеева умерла в 2018 году. До конца своей жизни она добивалась соблюдения базовых прав и свобод человека и верила в торжество гуманизма.