«Три истории на моих поминках»: роман об эмиграции и диалоге с теми, кто остался
Перед эмиграцией я составляла список своих потенциальных грехов, тревожно смакуя, как сломаются все налаженные процессы и связи, если я уеду. Как мир перестанет функционировать без меня.
Думала о бабушке с дедушкой, которые так хорошо подружились с интернетом, что вместо похода к врачу стали забивать свои симптомы в поисковую строку. Бабушка жаловалась на ноги, я предлагала ей записаться к хирургу, а она говорила, что уже все выяснила по первой ссылке «Яндекса». Тогда я вела ее в платную клинику и тихо договаривалась на ресепшене, что чек на оплату отдадут мне, а ей не покажут. Всю обратную дорогу бабушка выпытывала, сколько стоила консультация: «ну-мне-просто-любопытно». Под конец я сдавалась и говорила, что две тысячи, хотя на самом деле это были три тысячи, а она округляла глаза. Обещала, что в следующий раз съездит сама: «деньги-то-у-меня-есть-ты-не беспокойся», — и не ездила. Дедушку она направляла уже сразу в районную поликлинику, с записью на месяц вперед.
Я приносила бабушке дорогие шампуни для чувствительной кожи головы. Объясняла, что покупала для себя, но мне они не подошли, просила их спасти. Такая схема работала. Если бы я заказала ей тот же шампунь по интернету, она бы увидела цену и стала бы использовать его экономно. Или передарила бы кому-нибудь. И так было не только с шампунями. Возьми это постельное белье, мне оно не по размеру. Мне не понравился этот крем. Да что угодно.
Я оплачивала бабушке с дедушкой такси корпоративной картой. Это было единственное условие, при котором они соглашались на нем ездить. Когда я подписала заявление об увольнении перед переездом, бабушка сказала: «Халява закончилась». Я предложила и дальше заказывать им такси, за свой счет. Бабушка заверила меня, что они и сами умеют. Но, конечно, больше они его не заказывали.
Так бабушка с дедушкой стали реже ездить на кладбище.
Последнюю неделю перед эмиграцией я забила делами, которые нужно было успеть сделать до отъезда. Сдать экзамен на водительские права, получить их, оформить международные. Попрощаться с коллегами и забрать барахло из офиса. Упаковать вещи, раздать книги, которые я не хочу везти с собой. Найти жильцов в свою квартиру, заключить с ними договор. Сходить к нотариусу за доверенностью. Устроить прощальную вечеринку с друзьями, на следующее утро убраться в квартире после вечеринки, тем же днем пригласить на обед всю семью, свою и мужа, после — еще раз убраться в квартире.
Боже.
Пока я сидела в очереди к нотариусу, бабушка позвонила и сказала, что я должна съездить на могилу к маме. Я отмахнулась, что мне некогда. Бабушка переживала, что я совсем не езжу на кладбище.
Нет, иногда я ездила. С бабушкой и дедушкой за компанию. Раз в пару лет. Потому что им это было важно, а мне было важно быть хорошей и не расстраивать их. Я никогда не ездила на кладбище одна. Я вообще смутно помнила, куда ехать. Однажды бабушка позвонила мне ночью и начала подробно описывать, как добраться до маминой могилы, чтобы я рисовала схему на бумажке под диктовку. Доезжаешь до северного входа. По главной дороге до огромного белого памятника с армянином во весь рост. Сворачиваешь. Дальше не помню. Схему я потеряла. Через неделю после этого звонка я случайно узнала, что бабушка тогда тайком от меня на пару дней ложилась в больницу. Биопсия показала, что опухоль доброкачественная, можно не переживать. Если бабушка мне не соврала.
Наверное, бабушка должна была сказать прямо, что им тоже хочется съездить на кладбище в этом году. Тогда я бы позлилась, пораздражалась, но как-нибудь впихнула бы кладбище в свой график.
На самом деле на кладбище мне просто не хотелось. Вместо кладбища я поехала в Чертаново, на улицу, где я жила первые девять лет своей жизни. До тех пор, пока мама не умерла и я не переехала к бабушке с дедушкой.
В Чертаново мы с мамой и папой жили на первом этаже панельного дома типовой серии II-68 01/16ю-2/78, в коммунальной квартире.
Сначала из трех комнат нам принадлежала только одна, самая маленькая, девять квадратных метров. В доме постоянно что-то было не так: стены в туалете пропитывались влагой сантиметров на тридцать от пола, мама рассказывала, что периодически на первый этаж заливалась вода из канализации, а из подвала могли прибегать крысы. Однажды загорелась проводка, отец выбивал окна и помогал всем выпрыгивать на улицу. Где-то на этом этапе сдалась и съехала первая соседская семья: вторая комната, тринадцать квадратных метров, досталась нам.
Семья Носовых (мать, отец и дочь-подросток) занимала самую большую комнату, и я никогда не была у них в гостях. Мы делили общую прихожую, санузел, ванную и кухню. Кухня была рассечена невидимой линией на две части, и у каждой из семей все было свое: своя мебель, свои холодильники, свои столы. Никогда в жизни мне не пришло бы в голову открыть дверцу их холодильника или порыться в их шкафах. Территория соседей была неприкосновенной.
Взрослые постоянно говорили о том, кто в каком году встал в очередь на улучшение жилищных условий. Все пытались придумать, как получить квартиру от государства побыстрее, делились историями друзей, прописывающих по десять человек в одну комнату. Но квартиры от государства никто из них не получал. Слышалось только: «стою в очереди уже семь лет», «глупая бабка подохла, теперь нас трое всего в этой комнате прописано, лет десять очереди нам накинула». Единственным действенным способом перестать жить в коммунальной квартире было вытеснить из нее соседей.
Этим и решил заняться мой отец. Подвыпив, он избил соседа. Уже через три дня Носовы собрали вещи и съехали навсегда. Квартира на первом этаже панельного дома типовой II-68 01/16ю-2/78 района Чертаново Центральное перестала быть коммунальной.
Потом в ней заболела мама. Умерла. Квартиру решили продать. Десятилетняя, я помогала риелтору показывать квартиру потенциальным покупателям: молодой паре, они ждали ребенка. Я носилась из комнаты в комнату, рассказывая, как у нас все было устроено. Квартира им понравилась. Они обсудили, что надо обновить пол, побелить потолок, поменять обои, купить новую кухню. Переложить плитку в ванной. Ну в общем, сделать небольшой косметический ремонт, никаких капитальных вложений, радостно подвел итог риелтор. «Они здесь все переделают», — в ужасе думала я. Надеялась, им не дадут ипотеку. Ипотеку им дали. Они купили нашу квартиру.
Я до сих пор постоянно оказываюсь в этой квартире в своих снах. Сомневаюсь, что ключ подойдет, но он всегда подходит.
Экскурсоводка по Чертанову из меня получилась бы самая бесполезная.
Видите эти деревянные мостики на прудах? В моем детстве здесь была пластиковая сине желтая детская площадка — продакт-плейсмент больше не существующего магазина «Седьмой континент». Сюда мы убегали играть с мальчиком, который был в меня влюблен в начальной школе. В пятом классе он начал курить, когда узнал, что я ушла из школы и переехала в другой район — неожиданно, без прощаний и объяснения причин.
Вот это Битцевский лес, здесь новости из телевизора встречались с реальностью, я боялась сюда ходить из-за битцевского маньяка.
Это перекресток, на котором бабушка нашла меня, когда я потерялась, хотя на самом деле сидела дома у Леры.
Рядом — отделение милиции, в котором папа давал взятки, когда избивал соседа или маму, чтобы не заводили дело.
Мой дом и его важные приметы: лавочка у входа в подъезд, где раньше сидели местные бабки, шпионившие за соседями, балкон моей бывшей квартиры.
На месте рынка «Ашхабад», где мы с мамой брали свежий хрустящий лаваш у армян, пока ждали автобус до дома, построили торговый центр, обитый ярко-зеленым сайдингом. Помещение хозяйственного магазина у моего дома поделили «Пятерочка» и отделение «Озона».
Один из малых бизнесов времен девяностых выжил. Из единственного магазина поблизости, в который меня посылали за сметаной и хлебом, он превратился в неказистый продуктовый на задворках «Пятерочки», теперь хлеб и сметана здесь только маскировали преобладающие стенды с пивом в полуторалитровых бутылках.
Магазин интересовал меня сильнее кладбища. Но бабушку с дедушкой кладбище впечатляло сильнее магазина. А я проделала весь этот путь, унижалась в рижском обменнике, провела ночь в автобусе и на границе без паспорта, сутки добиралась в Россию ради поминок. В этот раз все будет образцово.
Вызывая такси для нас с бабушкой и дедушкой, я удивляюсь незнакомому китайскому названию машины. Водитель слушает «Камеди радио» все полтора часа дороги, а я стесняюсь попросить его переключиться на другую волну.
Чтобы дойти до маминой могилы, нам приходится пробираться через слякоть земляных тропинок и протискиваться между грязными ржавыми заборами вокруг чужих участков.
Наш участок завален жухлыми листьями. Этой осени, прошлой осени, любой осени, когда меня не было рядом, чтобы их разгрести. Под листьями видны посеревшие искусственные розы, уже несколько лет впитывающие принесенную ветром землю. Бабушка протягивает мне старые тряпичные рабочие перчатки, под надзором я собираю руками листья и вываливаю их за забор. Бабушка подсказывает мне через плечо, где я пропустила листик или лишнюю веточку, а я отвечаю: «ага», «да», «угу», «конечно», слабо скрывая раздражение. Старые розы она просит переложить на соседнюю могилу, куда никто никогда не приходит, памятник на ней уже покрылся то ли плесенью, то ли мхом, имя не разобрать. Бабушке почему-то кажется, что в этой могиле похоронен мужчина.
Закончив уборку, я ухожу к колонке на перекрестке набрать воды в пустую пятилитровку, которую мне выдала бабушка. Я обмываю памятник с выгравированной на нем маминой фотографией. Памятник организовал отец. Мама была на себя не похожа. Так говорила бабушка. Для меня за двадцать лет поездок на кладбище мама с фотографии на памятнике успела превратиться из нелепой пародии, точечно выбитой по камню не знавшим ее мастером, в оригинал. Может, она так и выглядела.
Отмыв памятник, я срываю растущий на обочине папоротник и втыкаю его в землю. Наверное, он простоит пару дней, а потом завянет. Я этого уже не увижу.