«Хочу потрясти их как следует»: как эскадрон шпионок работал на Екатерину Медичи
«Если они будут править так мало, это значит… Нет, я не дам им умереть! Я сберегу их».
И раз уж судьба предназначила им править, да, она найдет для них престолы в других странах. С Марго все просто, она выйдет за наследного принца. Осталось решить, за какого.
«Она уже теперь такая чертовка!»
Насчет Карла Екатерина попробует договориться о свадьбе с Елизаветой Английской. Получится красивый союз. И лучший способ примирить католиков и еретиков. Для Генриха она подыщет королевство, где бы он правил, не вызывая недовольства братьев.
В зеркальной раме вновь возникло лицо Екатерины.
Она решительно встала.
— Я родила десятерых детей, а вы хотите сказать, что мое потомство может меня не пережить? Этому не бывать! Слушайте меня внимательно, Нострадамус: мои дети будут править и оставят обильное потомство. Клянусь в этом. Если нужно, я буду биться с самим Господом Богом.
— Государыня, довольно и тех ваших врагов, что ходят по земле.
Екатерина больше не слушала чародея. Отныне она знала, что выбора у нее нет. Вопреки прежним намерениям она не сможет посвятить свое время милой сердцу долине Луары. Ей теперь нельзя оставаться блеклой, незаметной королевой, какой она была, пока царствовал супруг. Сын ее Франциск, только что нареченный королем Франции, уже нуждался в ее защите. Она не будет королевой матерью, мнения которой спрашивают, только когда выбирают пеленки для будущих наследников сына. Она обречена биться за собственных детей, пусть даже ради этого ей придется выйти на поприще власти. Оказавшись всего лишь матерью короля, она будет куда большей королевой, чем когда французская корона венчала ее главу. Осталось только найти способ это сделать.
* * *
Екатерина, вся в белом, стояла в собственных покоях Луврского дворца перед большим венецианским зеркалом — тем самым, в каком некогда, прибыв ко французскому двору, разглядывала себя, совсем юную, в карминно-красном свадебном платье.
После несчастного случая с Генрихом волосы у нее поседели.
— Осталось лишь прибавить вуаль, государыня, — сказала Луиза, появившись в отражении за спиной Екатерины.
Она открыла сундучок, взяла из него диадему и, прикрепив к ней траурную белую вуаль, возложила затем на голову королевы. Та смотрела в зеркало искоса, как будто не хотела встречаться с собой взглядом.
— Вам не кажется, Луиза, что из-за белого у моей кожи какой-то оливковый оттенок?
— Вовсе нет, государыня.
Екатерина протянула руку.
— Дайте мне другую вуаль, вон ту.
— Фиолетовую?
— Нет, черную.
Луиза нахмурилась, но повиновалась. Екатерина сама приколола ее к волосам, надвинув на лоб.
— Что думаете, Луиза?
— Государыня, цвет королевского траура — белый.
— Больше нет, — возразила Екатерина твердо. — Принесите мне черное платье, я хочу потрясти их как следует. Не в первый раз мне попирать нравы этого королевства.
Луиза вернулась с черным как смоль платьем и помогла королеве переодеться.
— Вы еще были слишком юны, Луиза, но я помню, в какое смятение пришел двор, когда я придумала эти седла-амазонки. К большому неудовольствию Генриха, все видели мои ноги.
Вспомнив это, Екатерина искренне рассмеялась.
— Об этом, государыня, толкуют до сих пор. Как и об изобретенных вами cаlzoni!
— Я приказала, чтобы они спускались до колен, потому что иначе ветви деревьев хлестали так, что по возвращении бедра у меня были исполосованы в кровь.
— Так значит, это не для того, чтобы скрывать ваши ноги от чужих взглядов? — спросила Луиза, заканчивая туалет королевы.
— Вовсе нет, дорогая! Но я поддержала эту легенду.
Обе они посмеялись.
— Хотела бы я, чтобы мне их подвязывал король.
— Наследник, ваш супруг?
— Нет, его отец, — спокойно уточнила Екатерина.
— Франциск Первый?! — воскликнула Луиза.
— Да, и мне нравится думать, что он тоже нашел бы это приятным, — прибавила она со вздохом. — Он заботился обо мне больше, чем его сын.
— Вашему Величеству не стоит жить в сожалениях о прошлом.
— Мне это и не близко! Знаете, Луиза, я застала Флоренцию в ее золотые годы, изведала горечь изгнания. Были и надежды, когда выходила замуж за короля, и унижение оказаться второй, уже будучи супругой. И мерзость плотского соития, сменившаяся тоской. Я изведала муки родов, обещанные Господом; сам Он явно не женщина, иначе не вынес бы такой несправедливый приговор. Все это, к счастью, позади. И я смотрю лишь в будущее.
— Я тотчас же займусь подготовкой вашего сорокадневного траура, государыня.
— Нет, Луиза. Хотя моему Франциску и пятнадцать, он еще слишком молод, чтобы править. Вы видели, как он смотрит в рот своей супруге?
— Возможно, государыня, однако у Марии Стюарт больше зрелости.
— Но недостаточно, чтобы править королевством, Луиза. К тому же через нее де Гизы вхожи в покои короля. И, пригубив королевский кубок, они на этом не остановятся.
— Де Гизы понимают в делах государства. Как-никак их сестра — королева-регент в Шотландии.
Екатерина Медичи раскрыла черный кружевной веер.
— Мой сын Франциск подобен мне: он желает, чтобы королевство жило в мире — и подданные-католики, и гугеноты. А де Гизы — нет.
— А что, если де Гизы правы?
— Новый король должен стать поводом для согласия, а не размолвки между подданными.
— Уверены ли Ваше Величество, что гугеноты разделяют те же надежды? Не боитесь ли вы, что они потребуют себе свой кусок, вплоть до свободы вероисповедания?
— Если такая мысль посетит их умы, нужен будет кто-то имеющий вес, кто их охладит. У де Гизов же теперь развязаны руки, и они не оставят мне никакой власти, кроме как выбирать, что подадут к королевскому столу.
— Не забывайте, государыня, что есть еще Монтгомери.
— Монтгомери, будь он проклят! Герцог де Гиз послал за ним отряд, но я знаю от надежных людей, что сделал он это лишь для очистки совести. Ему сейчас важнее продвигать свою политику в Королевском совете.
Королева помахала веером.
— Неужели я одна хочу торжества правосудия? Это мой долг королевы перед Генрихом.
— Мне это так же важно, как и вам, государыня!
Екатерина воззрилась на камеристку, удивившись пылу в ее тоне.
— Ах, если бы у меня была собственная гвардия, я бы лично послала в погоню целый эскадрон.
Луиза расправила плечи.
— Вы можете, государыня.
Екатерина отложила веер.
— Что вы хотите сказать, Луиза?
— Если вы доверяете мне, я могла бы найти фрейлин, которые будут столь же преданы вашему делу, как и я, — сказала она с многозначительным взглядом. — Они полетят точно бабочки с цветка на цветок и соберут сведения. Так у вас будет ваш эскадрон.
— Летучий эскадрон, что ж, задумка мне нравится. Но как вы доставите Монтгомери сюда? Ведь, бедная моя Луиза, под вашим началом будут лишь женщины.
— Мы можем задействовать и доверенных мужчин. Набрать их из числа стражи невозможно, тем более что некоторые, вероятно, по-прежнему верны своему капитану. Душой они остаются преданы той мужской дружбе, с какой относился к ним Монтгомери, пока это не нарушает их служебного и иного долга. Зато наемники подойдут.
Королева покачала головой.
— Нет, Луиза, повторяю: сама мысль мне нравится, но она остается чистой фантазией. Никакой полицейской власти у меня нет, а траты моего дома полностью подотчетны Королевской казне. Однако вы можете набрать девушек и добыть через них сведения. Если вам удастся выяснить, где укрылся Монтгомери, де Гизам придется послать туда солдат. Но имейте в виду, им потребуются доказательства. Словом, Луиза, я полностью доверяю вам снарядить этот летучий эскадрон. А я, в свою очередь, просто не могу себе позволить сорокадневное уединение.
— Но ни народ, ни двор не поймут, если вы откажетесь чтить традицию траура.
Екатерина улыбнулась.
— Не беспокойтесь, я буду чтить ее так, как они и не думали.
Она сняла с пальцев кольца и встала, чтобы собственноручно убрать их в шкатулку, затем достала оттуда золотое кольцо с гранатово-красным кабошоном и залюбовалась на него в лучах солнца.
— Этот рубин носила моя умершая в родах мать. Отец, который, без сомнения, любил ее истинной любовью, не пережил ее смерть. Я никогда не решалась носить его, думая, что он меня старит. Но теперь пришло время для него.
Решительным движением она надела кольцо на правый указательный палец и повернулась к Луизе.
— Я хочу и повелеваю перекрасить всю мою одежду в черный, и пусть занавески и ткань обоев во всех моих покоях заменят, чтоб они стали того же цвета.
Вновь встав перед зеркалом, королева-мать надви нула на лицо черную вуаль, скрывая не слезы, но улыбку.