Радоваться моментам нормальности: как себя чувствуют дети людей с зависимостями
Друзей у Лены не было. Ее не отторгали ни в одной школе, но крепкой дружбы не завязывалось. Училась хорошо, лучше всего шли английский и русский с литературой. Мама иногда проверяла дневник и помогала с домашкой, и тогда Лена умилялась нормальности их с матерью жизни. Это ощущение согревало ее надолго.
Годам к пятнадцати Лена осознала, что мать пьет. Не то чтобы она не видела, как та смакует на кухне рюмочку наливки или наливает себе коньяку в чашку — бокалов у них не водилось. Просто бутылки, раньше стоявшие в шкафу или в нише, перекочевали на стол. Первое время все выглядело прилично — красивая дама отдыхала после работы. Лена поняла, что мать начала пить, в первую очередь из-за бутылок в мусорном ведре. Выносить его было Лениной обязанностью. Дело было в поселке под Омском. Мусорных баков и мусоропровода в доме не было, во вторник, четверг и субботу приезжал трактор. Стекло мусорщики собирали отдельно, выставляли коробку у кабины. К каждому приезду трактора у Лены была пустая бутылка из-под наливки или пузатая из-под коньяка, могла быть из-под водки, если задерживали зарплату. При этом мать никогда не напивалась, уходила на работу накрашенной и свежей, никто бы и не поверил Лене, что она пьет, и только соседи, разговаривавшие с Леной в ожидании трактора, с сочувствием смотрели на бутылки в ее руках.
Мать пока еще не падала со скалы, а катилась вниз по пологой горке. Она засыпала, уронив голову на руки, прямо за столом, потом дергалась во сне, и на пол летели и разбивались драгоценные рюмки. Бутылки валились с тихим гулом и проливали повсюду коричневую кровь. Лена в панике прибегала на кухню. Она каждый раз боялась, что мать порежется, выбросится в окно, что произойдет что-то ужасное. А само пьянство терпеть было вполне можно. Мать просыпалась, удивленно смотрела на разбитую посуду и лужу на полу, извинялась, бросалась прибираться, но делала только хуже. Лене было жаль мать в такие моменты — шатается, стоя на коленях, промокает лужу грязной тряпкой, поднимает глаза и улыбается.
Иногда мать задерживалась на работе, и Лена знала, что это значит. Она доделывала уроки, одевалась потеплее и шла забирать ее. Всегда заставала остатки праздника — коробка из-под торта, пустые бутылки из-под газировки и водки. Поздно вечером оставались только мать и ее коллега Анна Валентиновна — необъятная женщина с одышкой. За ней приходил взрослый сын. Лена вела шатающуюся мать домой окольным путем, где было меньше всего фонарей, и каждый раз боялась, что их увидит кто-то из одноклассников. Знакомую они встретили только один раз. Это была учительница. Она узнала Лену, но деликатно опустила глаза и сделала вид, что не заметила. Мать по дороге помалкивала, но однажды обругала Лену — когда упала в сугроб, а дочь тащила ее за руку. Мать потребовала оставить ее здесь, потому что хотела сдохнуть в этом сугробе. Лена пришла в ужас, такая перспектива могла вполне стать реальностью, стоило только оставить мать и дать ей уснуть в объятиях этой огромной и пушистой снежной горы. Шел снег, и, если бы не Лена, мать осталась бы в сугробе до весны. Пришлось самой залезть в сугроб по пояс и откопать мать — у той не было сил самостоятельно выбраться. Материнские пьянки Лена воспринимала как скучную, но необходимую работу, которую приходится делать, чтобы жить дальше.
В поселке они задержались дольше обычного. Может, оттого, что алкогольный дурман притормаживал ее темперамент и примирял с действительностью, да и сил на переезды стало меньше. Может, из-за звонка тетке в ее день рождения. Мать позвонила, чтобы поздравить, а тетка начала расспрашивать о школе и оценках Лены, куда Лена планирует поступать, ведь выпускной класс на носу. На переговорный пункт мать с Леной пошли поздно вечером, мать подвыпила перед выходом. Она успокаивала тетку, что все сложится и большой город близко. Тетка спрашивала, на какие шиши племянница будет учиться, даже если дадут общагу, то как жить? И для поступления нужны репетиторы, деньги, подготовка. Мама отвечала, успокаивала сестру виляющим голосом, и тетка поняла, что мать пьяна, и стала кричать на нее, а мать кричала в ответ.
Мать разозлилась и не звонила тетке несколько месяцев, но потом успокоилась и позвонила летом, чтобы сообщить, что ее позвал в Ленинград старый знакомый и они с Леной переезжают. Там Ленка окончит школу, там и поступит в институт. По слухам, в Ленинграде много вузов, и можно бесплатно попасть если не в лучший, то в захудалый — точно. А «вышка» — она везде «вышка», главное — чтобы корочка.
Впервые на памяти Лены переезд был запланированным. Никаких суетливых сборов. Они раздали ненужные вещи, купили кое-какую одежду, даже чемодан — такого богатства еще не было. Накануне мать подзаработала уходом за лежачей соседкой. Ее сын, работавший на Севере, не поскупился и заплатил хорошо. Они взяли билеты в плацкартный вагон и ехали как положено: спортивные костюмы, доширак, курочка в фольге. Лена краснела за плацкарт и за курочку, ощущая при этом приятную нормальность.
Тетка приехала проводить их. За время, прошедшее с общего Нового года, она постарела, как-то поникла, и Лена, сравнивая ее с матерью, нашла, что мать держится бодрее. Было заметно, что тетка тревожится за сестру и племянницу, и Лена с несвойственной ей откровенностью несколько раз заверила тетю: все в Ленинграде будет хорошо, пообещала учиться и не выскакивать замуж после школы. На вопрос, кем Лена хочет быть, она ответила, что хочет делать праздники и даже узнала, что есть такая профессия — режиссер театрализованных представлений. Мать удивленно глянула на Лену, но на словах поддержала ее: хорошая, мол, профессия, всегда при деле — и в школе, и в садиках, и в городе, поди, много всяких праздников, ведь как-никак Ленинград. Тетя успокоилась, тем более что мама до ее приезда выбросила все бутылки — уважала старшую сестру и хотела показаться ей в хорошем свете.
В поезде ехали двое суток, и их закуток был самым многолюдным — зависали и молодняк, и постарше. Мама опять не пила, на людях было неприлично. Настроение у Лены было приподнятое, будущее представало в розовом свете: окончание школы, поступление в институт, подработка во время учебы, выпуск, престижная работа после. Сболтнув тетке о режиссере театрализованных представлений, Лена так и поставила себя на это место: она размахивала руками и бегала среди декораций и актеров, говорила всем, что следует делать, настраивала свет и музыку.
Ленинградский знакомый устроил маму в кассу небольшого театра. Поселились они сначала в однокомнатной квартире на Гражданке, но, не прожив и месяца, решили рвануть в центр и снять комнату в коммуналке, на большее денег не хватало. Пришлось поменять школу. Они поселились в Коломне. Поначалу район не понравился Лене: муторно-серые лабиринты, казалось, за каждым поворотом поджидает мужик с топором. Но она быстро привыкла, потому что, как оказалось, жизнь становилась интереснее, проще и понятнее, когда будущее предсказуемо. Они с матерью выбрали университет — на специальность режиссера театрализованных представлений почти не было конкурса.
Коммуналку она воспринимала спокойно, в своих путешествиях они с матерью видали и не такое. Мать навела шороху в сонной квартире, и жильцы быстренько скинулись и перекрасили коридор и кухню, потравили подъездом, вернее, всей парадной тараканов. Платили в театре неплохо, и с гречки на макароны перед зарплатой теперь не перебивались. Приходилось растягивать на два раза куриный окорочок, но было терпимо.
Еще в класс Лены вернулся «старенький». Где-то в октябре заскочил на литературу с криком «Я вернулся!» парень в красном свитере, и одноклассники зашумели, парни бросились обниматься, девчонки переглядывались. Оказалось, семья «старенького» переехала в другой район, но он решил вернуться и ходить в старую школу. В классе обрадовались его возвращению.
— Привет, новенькая, будем знакомы, — поздоровался с Леной «старенький» на первой перемене.
После его приветствия Лену как бы приняли, а до этого вежливо сторонились. Гимназия считалась приличной, все дети были из хороших семей. Лена впервые побывала в театре, попробовала крепкого пива на дискотеке. Впервые ей кто-то звонил на общий телефон, и она с замирающим сердцем неслась — вдруг не дождутся, повесят трубку, пока она бежит из комнаты в противоположном конце коридора?
У Лены даже случился роман с парнем из другого класса — тот провожал ее до дома, они целовались в подъезде, и он так сильно прижимался, что они опасно отклонялись над лестничным пролетом, Лена боялась, что когда-нибудь они вместе свалятся с четвертого этажа. Его она назвала «школьная любовь номер один».
Со «стареньким» Мишей они особо не общались, так — «привет-пока, дай списать». Он тоже встречался с девчонкой из параллельного класса. Девочки из класса за ним почему-то не гонялись, хотя Миша был симпатичным, смешно шутил и был свободным. Лене, зажатой в тиски меняющихся планов изменчивой матери, привыкшей прилежно учиться и поступать хорошо, правильно и не высовываться, было интересно наблюдать за ним. Захотел — и вернулся в старую школу. Захотел — и не пошел на факультатив. Захотел — и сказал, что думает о «Войне и мире».
Мать худо-бедно отработала в кассе испытательный срок, ни с кем не поссорилась и не уволилась — удивительно, потому что чувствовавшая каждое изменение настроения матери Лена давно заметила, что той надоели театральная касса и Петербург. Ближе к Новому году мать высказывала вслух свое разочарование покорной слушательнице — дочери. Ей не нравился климат, не нравилось, что темнело уже в четыре дня, не нравились разруха, бомжи и алкоголики, которыми оказался перенаселен центр. Мать в своих фантазиях, которыми заразила и Лену, представляла Ленинград обиталищем интеллигентов, ученых и просто хороших людей. В воздухе города обязана была висеть вежливость, ее хрустальный звон манил маму и обещал новую, прекрасную жизнь. В реальности оказалось, что тут живут самые обыкновенные люди, а алкашей даже в их квартире было — две комнаты из шести, интеллигенции не водилось. Центр города был, конечно, красивым, но каким-то помятым, словно человек, проснувшийся с похмелья.
Мать не увольнялась, но снова начала пить.