Обломок Берлинской стены и Розенквист в ресторане: история глазами художницы
В самом конце 80-х, когда началась неудержимая мода на все, что made in USSR, сюда хлынули иностранцы: слависты, музыканты, певцы, литераторы, художники, галеристы, коллекционеры. Мой отчим В. П. (Владимир Цельтнер, — Forbes Life), отлично понимавший современное, концептуальное искусство, включающее в себя философию, архитектонику, текст, звук, видео, участвовал в организации практически всех экспозиций. С началом перестройки и падением железного занавеса, самые знаковые мастера с мировыми именами спешили устроить здесь свои выставки. Спешить следовало, а то неровен час, опять все закроют. Так, например, В.П. курировал выставку американского художника Джеймса Розенквиста, одного из гигантов поп-арта, художественного течения, включавшего Энди Уорхола, Роберта Раушенберга, Роя Лихтенштейна и других. В молодости тот рисовал рекламные щиты и однажды, сидя на лесах над Times Square, наблюдал, как под ним проехала открытая машина, в которой сидел Никита Хрущев. Розенквист гордился этой полу-встречей, добавляя, что «слава богу, никакая банка с краской не свалилась на голову вашего президента!». На этом его знакомство с Советским Союзом закончилось.
Продолжилось оно во время его выставки в ЦДХ. Как-то раз В.П. пригласил художника и его помощницу Беверли в гости. В лифте ей стало плохо. Кто же знал, что наш крошечный лифт вызовет у нее приступ клаустрофобии?! Почти бездыханную, ее перенесли в квартиру, и тут она воспрянула, и оба бросились к окну. Два мощных символа древнерусской и сталинской эпох встали перед глазами американцев — Новодевичий монастырь с золотыми луковицами и знаменитая высотка МГУ. (Горизонт одного из семи холмов Москвы до поры до времени оставался нетронутым, — массовое строительство развернулось позже). По чистой случайности эту атрибутику Розенквист использовал в плакате своей первой выставки в Москве, а тут, пожалуйста, — живое, дышащее, шумит, едет, звонит колоколами…
После выставки В.П. задумал написать монографию о Розенквисте. По приглашению художника мой отчим впервые оказался в Нью-Йорке, который был тогда Меккой — лучшей площадкой для исследования и погружения в современное искусство. (На Западе современное искусство «удобно» делят на два временных периода: модерн арт – 1860-1960 и современное (contemporary) с 1960 по наши дни).
Итак, в 1990 году я и В.П. оказались в Нью-Йорке и остановились в пятиэтажном доме-мастерской Джеймса Розенквиста на Чамберс стрит в Сохо. Я, как бывалая канадка, прожившая в Монреале уже несколько лет, помогала, переводила, вводила В.П. в курс американской жизни, показывала знаменитые галереи в Сохо и на 57-ой стрит. Знала я о них не понаслышке — сама сотрудничала с двумя. Розенквист был не только гостеприимным хозяином, но и, вообще, классным парнем, без европейского снобизма — настоящий крутой американец, как мы их себе представляли по глубоко советскому фильму «Последний дюйм», снятому по рассказу Олдриджа. Недаром, в те дни В.П. напевал себе под нос: «…трещит земля как пустой орех, как щепка трещит броня… Я подхватывала: «какое мне дело до вас до всех, а вам до меня…».
Джеймс катал нас на грузовом лифте с этажа на этаж, подолгу останавливаясь на каждом. У лифта вместо кнопок был штурвал, и Джеймс напоминал сразу моряка и пилота. Одна остановка — большая мастерская, но для его монументальных произведений, доходящих иногда до двадцати метров в длину, этого было недостаточно. Основные же пространства для работы находились во Флориде в ангаре, переоборудованном под студию.
Вторая остановка — мастерская жены. В помещении на третьем этаже проходил ремонт. Но Джеймс не собирался проезжать мимо. Он вышел из лифта, а мы за ним. В центре была свалена груда хлама, поломанная железная кровать, ведро из-под краски, валялся американский флаг. Уж на что мы с В.П. были насмотрены и подкованы в области современного искусства, но, когда Джеймс объяснил нам, в чем дело, мы несколько смутились. Оказывается, это была инсталляция великого поп-артиста Роберта Раушенберга, призванная обратить внимание общественности на американские тюрьмы и вообще — на относительность свободы.
На вернисаж Раушенберга, где выставлялись его знаменитые коллажи и несколько инсталляций, пришел Розенквист. Художники, оба патриархи поп-арта, дружили искренне, но, борясь за первенство, время от времени подкалывали друг друга. Роберт спросил:
— Ну как, мэн, что тебе больше всего понравилось?
А тот возьми, да и скажи, показывая на тюремную койку:
— Вот это, старик, здорово!
После окончания выставки позвонили из галереи и попросили забрать подарок от Раушенберга. Эта анекдотичная история только доказывает, что художника следует изучать во всей красе в контексте его творчества.
Как-то Джеймс пригласил нас на ужин в самый дорогой ресторан Нью-Йорка. Ресторан на Парк авеню открылся в 1959 году в небоскребе, построенном Мисом Ван Дер Роэ по заказу семьи бывших канадских бутлегеров Бронфманов.
Отправились мы туда втроем на пикапе — Джеймс за рулем. Хотя в кабину спокойно помещалось три человека, он сказал мне:
— Езжай в кузове, не пожалеешь.
Там я легла на одеяло, видно специально приготовленное для этой цели, и мы влились в нью-йоркский трафик. На каждом светофоре нас задерживали молодые наркоманы, пытаясь помыть ветровое стекло и заработать доллар-другой. Машина едва продиралась через пробки узких аллей небоскребов, и вершины их, словно гигантские зубные щетки еще одного поп-артиста Класа Ольденбурга, скрещивались и качались у меня над головой. Я вспомнила слова Джеймса, что Нью-Йорк — город наэлектризованный и жить в нем трудно даже неработающим, а уж работающим — так это за гранью воображения.
На Park avenue Джеймс отдал ключи швейцару, и мы вошли в фойе. Перед входом в зал рядом с внушительным занавесом Пикассо для Дягилевского ballet russe висело несколько пиджаков для нерадивых гостей, не соблюдающих дресс-код. Двухуровневый зал с фонтаном посредине не поразил роскошью; он был выдержан в духе скупой эстетики Миса Ван Дер Роэ. На втором уровне во всю стену висела огромная, яркая и дерзкая картина Джеймса Розенквиста «Цветы, Рыба и Женщины». Она доминировала над всем пространством и просматривалась отовсюду. Нам подали меню, и я не увидела цен. Это был особый шик — приглашенным гостям полагалось ни о чем не беспокоиться. Харизматичный Джеймс, которого все здесь знали, шутил с менеджером, официантами, представлял их нам, спрашивал о реакции посетителей на картину. Делал он это, конечно, для В.П., что называется, показывал будущему автору первой монографии о нем в России товар лицом. Менеджер отчитывался:
— Картина всем нравится, но иногда нарекания вызывает скользкий рыбий глаз. Женщины и цветы нравятся безоговорочно!
— Главное, чтобы нравилось этому парню! — сказал Джеймс, указывая на В.П.
Я переводила… Это был первый визит В.П. в Америку, и он смотрелся здесь на все сто! Американская непринужденность пришлась ему по вкусу, хотя сам он выглядел здесь чистокровным европейцем, кем, собственно, и был.
После аргентинского стейка с лесными грибами, русского салата, который оказался нашим оливье, десерта для меня и сигар для мужчин Джеймс вскользь упомянул, что стена, на которой висит его картина — знаковая.
Тут он на минуту отвлекся с официантом, а В.П. сказал мне:
— Кстати о знаковой стене… Совсем забыл… Ведь у меня для тебя подарок — кусок хорошо тебе знакомой Берлинской стены! (Падение стены произошло за год до этого разговора в 1989 году. Обломками торговали в сувенирных лавках). Напомни, когда мы вернемся в Монреаль.
Как рассказал Джеймс, с самого начала стена в ресторане предназначалась для серии картин мэтра абстрактного искусства — Марка Ротко. (Через полстолетия его выставка прошла в Москве, в галерее «Гараж», принадлежавшей Дарье Жуковой и Роману Абрамовичу). Отношения у художника с заказчиком не сложились. Как я узнала позже, история эта оказалась трагичной.
А в тот вечер Джеймс не был расположен говорить о другом художнике. Ему хотелось говорить о себе, о своих планах, о будущей книге. Время от времени мы поглядывали на панно, дивясь колоссальной энергии из него исходящей. В. П. спросил, как сам Джеймс понимает свою картину. Тот на секунду задумался, а потом начал хохотать и хохотал долго:
— Извините ребята, — сказал он, отдуваясь, — я тут кое-что вспомнил. Однажды мы здорово надрались в мастерской у Боба (Раушенберга), и он вдруг вздумал показать мне свои новые работы. Мне понравилось, но я сказал, что не уверен, что понимаю их. Тут Боб разразился каким-то инфернальным смехом. А потом говорит:
— Ты что, всерьез думаешь, что я их понимаю?!
Джеймс опять стал покатываться, и В. П. вместе с ним. И так это у них дружно получалось, что я подумала, что книга обязательно будет издана. (Книга действительно появилась на свет, но уже после смерти В. П.).
Посетители за соседними столиками сначала вежливо улыбались, но смех заразителен, и скоро они присоединились к общему веселью. Официанты едва удерживали подносы. Над головами плавало облако сигарного дыма и, хотя известно, что означает смех без причины, это только подливало масло в огонь, а с картины пялилась рыба, смотрели женщины и цвели цветы.