К сожалению, сайт не работает без включенного JavaScript. Пожалуйста, включите JavaScript в настройках вашего браузера.

Признание и обвинение: почему общество не верит рассказам женщин о пережитом насилии

Фото Zoonar / Imago / ТАСС
Фото Zoonar / Imago / ТАСС
В мае поэтесса Вера Полозкова (включена Росфинмониторингом в перечень причастных к экстремизму и терроризму) публично рассказала о пережитом абьюзе. Реакции разделились: одни сочувствовали, другие не верили, третьи переключили внимание на «перевернутые» роли в ее семье (жена зарабатывает, муж занимается хозяйством). Все это — типичные реакции на подобные признания. О том, как общество относится к рассказам женщин о травматичном опыте и почему жертв обвиняют в том, что они «неправильно страдают», рассказывает ведущий научный сотрудник Социологического института ФНИСЦ РАН, автор Telegram-канала «Женщина, у которой накопилось» Жанна Чернова

Согласно оценкам Всемирной организации здравоохранения, почти каждая третья женщина в мире сталкивается с насилием со стороны партнера: физическим, сексуальным или психологическим. 

Когда в мае известная поэтесса Вера Полозкова публично рассказала о многолетнем опыте эмоционального абьюза, в медиа и социальных сетях одни поддерживали и сочувствовали, другие сомневались и требовали доказательств, третьи осуждали и обвиняли в «монетизации боли». Как возникает этот раскол и почему, несмотря на кажущуюся открытость публичных разговоров о насилии, реакция на женское высказывание остается столь противоречивой?

Telegram-канал Forbes Woman
Про женщин, которые меняют мир
Подписаться

Когда женщина говорит, одни узнают себя, другие не верят

Первая волна откликов была волной солидарности. Женщины делились своими историями об ограничении доступа к деньгам, попытках установить полный контроль над бюджетом, унизительных «шутках» партнеров, газлайтинге. Это коллективное распознавание травмы — то, что исследовательница цифровых медиа Зизи Папахарисси называет affective publics («аффективная публичность»): сообщества, формирующиеся вокруг эмоционального переживания и создающие пространство для свидетельства.

 

В первые сутки после публикации истории Полозковой в социальных сетях начали появляться десятки репостов и комментариев с репликами вроде «и у меня было так же», словами поддержки, рассказами о схожем опыте. Обсуждение быстро распространилось в медиа — от феминистских каналов и экспертных блогов до новостных изданий, где история активно комментировалась и в отдельных случаях становилась поводом для более широкого разговора о формах насилия. 

Но, как это часто бывает в публичных женских признаниях, по мере расширения поддержки возникала и встречная реакция — ambient misogyny, так называемая фоновая мизогиния. Исследовательницы Дебби Гинг и Юджиния Сиапера описывают ее как повседневное недоверие к женским словам и переживаниям, встроенное в язык, юмор и нормы публичного общения. С ростом внимания к истории в публичном пространстве все чаще звучали стандартные формулы сомнения: «слишком эмоционально», «слишком поздно», «слишком выгодно» — реплики, давно ставшие частью фона, на котором обсуждаются женские свидетельства о насилии.

 

«Ненадежная рассказчица»

Следующая волна реакции — скепсис и недоверие. Реплики «почему молчала? терпела? не ушла?» — типичный пример testimonial injustice, или недоверия к опыту, то есть систематического занижения доверия к рассказчику из стигматизированной группы. Женские свидетельства о насилии вызывают сомнение и неодобрение по умолчанию.

Организация Women’s Aid подчеркивает: ложные обвинения в домашнем насилии крайне редки. Тем не менее миф о «женщинах, которые преувеличивают», остается устойчивым.

Исследования показывают, что сочетание высокого социального статуса и гендера усиливает подозрения: женщинам на руководящих или публичных позициях доверяют меньше, особенно, когда речь идет о свидетельствах уязвимости. Исследователи определяют этот феномен как gender–status mismatch («несоответствие гендера и статуса»), при котором женщины с высоким статусом воспринимаются как менее надежные источники информации, особенно в ситуациях, где ожидается демонстрация слабости или страдания. Важно, что недоверие не связано с содержанием признания: просто успешная женщина априори вызывает больше скепсиса.

 

И чем выше социальный статус женщины, тем сильнее установка, что «ей нельзя верить». Это связано с культурно закрепленным в массовом восприятии представлением о том, какой должна быть «настоящая жертва» — беспомощной, зависимой, молчаливой. Когда эти признаки отсутствуют, сочувствие уступает место недоверию. Чем выше автономия, статус или публичность женщины, тем сильнее подозрение, что ее рассказ — не просто признание, а часть какой-то стратегии. 

Перевернутые роли

Следующая тема, вызвавшая напряжения в обсуждении, — распределение гендерных ролей в паре. Вера обеспечивала основной доход семьи, в то время как ее бывший партнер занимался домом и детьми. Нарушение привычной модели вызвала волну резких откликов в соцсетях, включая критику, ироничные замечания и сомнения в ее «женственности». Все потому, что она нарушила устойчивую норму, в которой мужчина считается кормильцем, а женщина — в первую очередь матерью и хранительницей домашнего очага. Это явление обозначают термином Vanguard WEE (Vanguard Women Economic Empowerment — «женский авангард по расширению экономических возможностей»).

Большое международное сравнительное исследование данных из 44 стран, опубликованное в 2024 году, показало: если женщина зарабатывает больше мужчины или становится основным кормильцем в семье, вероятность контроля и эмоционального давления со стороны партнера существенно возрастает. Ответная реакция со стороны партнера срабатывает как защитный механизм: возвращение власти за счет ограничений или обесценивания партнерши.

Мизогиния здесь проявляется как инструмент поддержания устоявшегося статус-кво. Если женщина нарушает гендерную иерархию — например, зарабатывает больше, чем партнер, — общественное мнение увидит в их конфликте «ее проблему». Скорее, ее обвинят в нарушении баланса, чем его в стремлении к проявлению власти. Экономически автономная и социально успешная женщина становится угрозой, а ее попытка говорить о насилии — поводом усомниться в ее «нормальности». 

Экономика внимания и обвинения в «маркетинге боли»

Еще одна типичная реакция на публичные заявления женщин о пережитом насилии — подозрение в том, что признание сделано не ради проработки травмы, а с целью участия в экономике внимания: «она продает свою боль», превращая ее в охваты, репутацию и капитал.

 

Если история о насилии вызывает интерес, она быстро превращается в контент, приносящий охваты и повышающий вовлеченность. В цифровой среде, где внимание — ценный ресурс, любое женское признание автоматически вызывает подозрение. 

Этот механизм не случаен. Он встроен в культуру мизогинии, которая превращает женскую боль в предмет публичного внимания, но не признания или доверия. Например, по данным Internet Matters, британской организации, которая ставит целью создание безопасной среды в интернете, 35% родителей мальчиков полагают, что «жестокость по отношению к женщинам преувеличена», и более половины молодых отцов (56%) поддерживает инфлюенсеров вроде Эндрю Тейта, которые позиционируют себя как антифеминистские лидеры мнений. 

Кибербуллинг женщин функционирует как форма символического насилия. Он направлен не только на унижение и обесценивание опыта, но и на подавление желания о нем говорить, создавая среду, в которой женский голос девальвируется. Парадокс в том, что чем откровеннее признание, тем больше вероятность того, что оно станет ресурсом (вовлеченности, капитализации и власти), но, как правило, выгоду извлекают из этого не женщины, а алгоритмы, платформы и публика.

История Веры Полозковой — это не исключение и не отклонение, а симптом системной мизогинии, которая превращает сочувствие в подозрение, откровенность — в упрек, признание — в повод для сомнений. В этой системе слушают не чтобы понять, а чтобы проверить. Возможно, пора начать видеть эту систему, которая требует все новых доказательств, но не признает сам женский опыт как достоверный.

 

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора

Наименование издания: forbes.ru

Cетевое издание «forbes.ru» зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций, регистрационный номер и дата принятия решения о регистрации: серия Эл № ФС77-82431 от 23 декабря 2021 г.

Адрес редакции, издателя: 123022, г. Москва, ул. Звенигородская 2-я, д. 13, стр. 15, эт. 4, пом. X, ком. 1

Адрес редакции: 123022, г. Москва, ул. Звенигородская 2-я, д. 13, стр. 15, эт. 4, пом. X, ком. 1

Главный редактор: Мазурин Николай Дмитриевич

Адрес электронной почты редакции: press-release@forbes.ru

Номер телефона редакции: +7 (495) 565-32-06

На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети «Интернет», находящихся на территории Российской Федерации)

Перепечатка материалов и использование их в любой форме, в том числе и в электронных СМИ, возможны только с письменного разрешения редакции. Товарный знак Forbes является исключительной собственностью Forbes Media Asia Pte. Limited. Все права защищены.
AO «АС Рус Медиа» · 2025
16+