Кто-то вроде драконов и единорогов: кем была первая женщина-врач на Сицилии
Первая женщина, что пришла ко мне в пещеру, должна была выйти замуж за сына раввина. Она уже получила шидух — приглашение на знакомство перед свадьбой. Приданое было оговорено. Установлено, какой моар — выкуп — нужно будет заплатить в случае развода. До ирусин — посвящения в жены — оставалось недолго.
Я услышала, как кто-то скребет ветвями, закрывавшими вход в пещеру. Сначала я подумала, что это раненый зверь. Но увидела перед собою испуганную и очень красивую девушку, чье лицо было украшено узорами, нарисованными хной. Она была из благородной семьи. Эти руки никогда не знали труда. На коже не было ни единой царапины. В ее сияющих волосах виднелись жемчужины, а легкие сандалии были украшены тонкой вышивкой.
Впервые с тех пор, как я потеряла отца, я разговаривала с человеком и потому предупредительного воскликнула: «Не смей сюда заходить!»
Спускалась ночь.
С недавнего времени я зажигала небольшой фитилек в плошке с маслом, чтобы читать записи отца. По странице в день. Я разбирала его бумаги до тех пор, пока фитиль не начинал коптить. Пока он не гас. Пока не на ступала тьма. Слова плясали в свете фитиля и строки воз вращали мне отца. Закованного, посланного на смерть.
Не этот ли слабый огонек привлек женщину? Неужто столь малого оказалось достаточно, чтобы мир живых обнаружил себя?
Меня он, мир живых, больше не интересовал. Поначалу я думала было присоединиться к нему, но то был лишь самообман. Чтобы жить, кто-то должен к тебе обращаться, кто-то должен повторять тебе: «Не бойся».
У меня такого человека больше не было.
И я закрыла вход в пещеру, обвязав ветви веревкой, я схоронилась в своей норе и умолкла, подобно ужу. Сказала чужачке: «Мне нет дела до живых. Я общаюсь лишь с мертвыми».
* * *
Но она вернулась, почтенные доктора. И стала приходить каждый день. Она молчала, облокотившись спиной обо что придется. Вышивала, читала. Ничего не просила. Ничего не требовала. А когда уходила, оставляла обломанный цветок.
Она ждала.
Ждала, пока небо не скрылось за тучами и не разразилось градом, обрушившимся на землю добрых и злых, невинных и мстительных, на тех, кто шел на поправку и тех, кому предстояло болеть.
Женщина куталась в шали, а дождь стекал по ее лицу и смывал охряные узоры. Небо сотрясалось от грома. Молнии прорезали ночь.
Но и тогда она не сдвинулась с места.
Просто сидела, словно обреченный, побитый зверь. Словно ее предали и выгнали прочь. Словно она не верила в то, что можно быть счастливой.
И тогда я сказала: «Входи».
* * *
Ее звали Закара, дочь Малуфа и Нучи. Ей предстояло стать женою Айети, сына раввина.
Малуф обещал будущему мужу, когда придет срок, передать ему дочь и приданое. Они подписали ктубу, свадебный договор.
Все это случилось, когда ей было восемь.
С тех пор Айети стал посещать их дом как будущий родственник. Он вел себя как подобает зятю и от носился к Малуфу как к тестю. Он был верным суженым, но слишком пристально следил за выполнением договора. Скрупулезно следовал каждой букве: дабы невеста не находилась в обществе нескольких мужчин, за исключением своего отца и брата. Чтобы никогда не вкушала пищу в присутствии сомнительных женщин. Чтобы жениху было уплачено по двенадцать унций за каждый предмет, если его не окажется в приданом, описанном в договоре. Чтобы невеста не пела в грязные дни.
С невестой он вел себя спокойно и целомудренно. Не настаивал на поцелуях, но часто непринужденно заговаривал при ней о том, что скоро она достигнет того возраста, когда придет пора отдать ему должное как мужу.
В договоре было сказало так: «Обязуюсь обеспечить жену кровом, питанием и одеждой, как подобает сыну Израиля, взявшего жену». Ниже предписывалось: «Обязуюсь исполнять супружеский долг в положенное время». Нотариус скрепил договор подписью и разъяснил последствия, наступающие в случае, если обнаружится, что супруга нечиста: денежный штраф, расторжение брака, изгнание.
Закара говорила об этом устало, капли дождя про должали стекать по ее рукам на влажный песок. Скоро ее передадут жениху. Скоро она станет женою Айети.
«Скоро, — добавила она, когда гром отгремел в последний раз, — он узнает, что я нечиста».
Все случилось несколько лет назад. Она была еще девочкой. К отцу прибыл гость из Палермо. Он затолкал ее в курятник и зажал ей рот так, что она не могла произнести ни звука. Боль пронзила ее точно железным прутом. От пережитого страха она два года не могла произнести ни слова. Затем потихоньку стала снова раз говаривать. Теперь она знала, что такое проклятие: муж чина, проникший в тело женщины.
Она подготовилась к неминуемому позору. К расторжению брака.
И ждала, когда все случится.
Но однажды двоюродная сестра рассказала ей, что у моря, на сайе, живет некий маэстро Урия, врач и святой. Что он умеет сращивать сломанные кости, помогает отчаявшимся, потерявшим голову от любви. И тогда к ней стала возвращаться надежда. Вдруг этот человек сумеет помочь ее беде? Вернуть ей честь и достоинство. Спасти ее от неминуемой гибели.
И она поспешно вымолвила: «Скажи же, где маэстро Урия?»
* * *
Когда я рассказала, что уже год, как моего отца схватили и увели, она расплакалась.
Ей было жаль не себя, а меня.
Я же плакала, ибо мне было жаль ее, считавшую единение мужчины и женщины злом. Я вспомнила, как мы с отцом препарировали трупы и рассматривали внутренние органы, и я увидела плод слияния мужчины и женщины, и Урия сказал: «Смотри, Вирдимура, двое стали единым целым».
Мне было известно, что должен сделать мужчина, чтобы произвести потомство. Урия объяснил мне, как мужской орган разрывает женскую плеву, как выбрасывает семя, как оно разлетается по органам женщины.
Но все это обратимо, сказала я Закаре. И я могу тебе помочь, как это сделал бы Урия.
Она с удивлением поглядела на меня. Никто прежде не слыхал, чтобы женщина владела хирургическим искусством и умела сшивать утраченную плеву. Не слыхал, чтобы женщина занималась мужской работой. Чтобы женщина управлялась с загадочными инструментами.
«Вы — ведьма?» — выдохнула она.
* * *
После Закары пришли другие женщины. Все они приходили тайно. И всех я оперировала по ночам.
Я снимала боль, усыпляя их морской губкой, высушенной на солнце и пропитанной опием, беленою, соком неспелых ягод тутовника, ежевики, плюща, белладонны, латука и мака.
Прежде чем женщины засыпали, я старательно следовала советам Йосефа, который занимался умалишенными: нужно улыбаться не меньше трех раз, улыбаться как можно чаще, улыбаться всегда.
Не верилось, что стольких женщин мужчины брали силой, а потом несчастных ждали позор и изгнание. Большинству из них не было и двенадцати лет.
Они приходили, одни или с сестрами, с родственницами, с кормилицами. Все они были похожи: отчаявшиеся, сломленные и прекрасные.
Чтобы провести сшивание плевы, нужна твердая рука и в то же время большая аккуратность. Когда я будила женщин и говорила, что все прошло хорошо, я чувство вала себя опустошенной и подавленной, одиночество растекалось по моим венам.
Имя мое передавалось из уст в уста, его шептали, про износили лишь намеком, говорили по секрету, от женщины к женщине. Все знали, что если мужчина, будь то жених, муж или священник узнает о том, чем я занимаюсь, меня ждет костер.
* * *
Когда я не работала, я читала записи Урии. Но я так и не открыла второй сундук, в котором, как сказал отец, он спрятал мое прошлое и с познанием которого велел не торопиться. И ждать, когда придет время.
Но я даже не знала, чего именно ждать.
Шли годы. Я так ничего и не разузнала об отце. Вся моя жизнь протекала в пещере. Внутри я обустроила себе дом, снаружи умело маскировала вход растительностью. Я просыпалась на рассвете, кланялась солнцу, как учил меня отец, мылась в морских волнах. Питалась корнями и пшенной лепешкой или поджидала отлива, когда крабы выходили на сушу и их можно было наловить и приготовить на огне. Мне нравилось лежать неподвижно, в лучах солнца, чувствуя, как от мыслей сдавливает лоб. Море накатывало на меня и разливалось, украшая меня светящимися сполохами, точно платьем. Как прекрасно было дремать, не зная ни времени, ни ожидания, ни смерти. Как легок был этот морок, сотканный теплом, на этой безлюдной земле.
Но потом на меня накатывал страх. А если кто-то меня увидел? А если на меня нападут? И я снова укрывалась в пещере, пряталась среди мешков с плодами рожкового дерева. И хоть меня никто не искал, я продолжала скрываться.
Я чувствовала себя загнанной не только из-за опасности. Меня преследовали вопросы, на которые не было ответов. Меня пожирала жажда правды. Кто я? Я не могла стать врачом, ибо никакие законы — ни израилевы, ни прочие — не дозволили бы женщине считаться врачом. Не была я и повитухой. Не была ни невестой, ни матерью, ни дочерью. Я была местной и в то же время чужой. У меня было имя, но его было некому произнести.
Быть может, я была одним из тех незримых пророков, кто — подобно Иеремии — возвещал о том, что на всех нас кровь младенцев?
Нет, я была просто женщиной. Невиданной тварью, кем-то вроде драконов и единорогов.