«Маритоцци»: отрывок из сборника рассказов Оксаны Васякиной о жизни наших современниц

Потом я видела, как М. танцует.
Хоровод змейкой бежал между барными столиками. Танцовщицы были одеты в черные комбинезоны из лайкры, лица покрыты перламутровым гримом, на головах черные шапочки.
Постановщик гонял их из одного конца зала в другой, танцовщицы повиновались. После нескольких повторов он крикнул, что все могут отдохнуть. Девушки зааплодировали и направились к стойке. Одна из фигур отделилась и быстро пошла к стене, на ходу она сняла шапочку и поправила волосы. Я увидела профиль М., узнала его и испугалась. Я не хотела, чтобы она меня заметила, поэтому быстро отошла за колонну и наблюдала за ней из тени.
М. достала из рюкзака влажные салфетки и вытерла лицо. Стянула комбез. Стоя в лиловых трусах и белом лифчике, она копалась в вещах. Ее движения были размеренными, мне показалось странным, что М. не торопится, вот-вот должна была начаться вторая часть репетиции. По ее действиям я поняла, что М. не станет в ней участвовать. М. нерасторопно надела носки, джинсы и футболку. Накинула пальто и обулась в несуразные зимние кроксы. Сгребла танцевальный костюм и комком пихнула в рюкзак. М. уходила, просто уходила с репетиции. Я не удивилась, это было в ее духе.
Я вспомнила, как М. обещала камнем размозжить мне череп.
А потом вспомнила, как М. сказала, что хочет есть, и спросила, есть ли у меня деньги. Я вытащила последние пятьсот рублей, она их взяла и пошла прочь.
Вспомнила, как М. часами не могла встать с постели, чтобы пойти поработать.
М. в последний момент могла отменить запланированную встречу.
М. постоянно опаздывала.
Однажды я приехала к ней в Кунцево. Минут пять я звонила в домофон и в мессенджер, где она ответила, что не может встать. Подъезд открыл подросток с жирными волосами. Дверь в квартиру М. была не заперта. Она попросила приготовить кофе, я поставила гейзер и заварила гречневые хлопья. С тех пор я жила с М., у меня был дубликат ключей и свой матрас.
Наблюдая за тем, как она без страха быть замеченной уходит с репетиции, я вспомнила: в день рождения М. я проснулась от звонка в дверь. Она лежала под несколькими одеялами и не двигалась. Звонок не смолкал, М. попросила посмотреть, кто там. Я сползла с матраса, надела брюки, начала искать тапочки и замешкалась, М. раздраженно повторила просьбу. В мутном глазке я увидела фигуру в окружении розовых и желтых пятен. Из-за двери женский голос несколько раз произнес: мама. Мать м. прилетели утренним рейсом из Италии, чтобы поздравить дочь с днем рождения. Услышав ее, М. вылезла из под одеял, шепотом попросила меня открыть, а сама проскользнула в ванную и закрылась изнутри. На пороге стояла аккуратная седая женщина с воздушными шарами. Под мышкой она держала большой полиэтиленовый пакет.
Женщина посмотрела на меня вопросительно, я представилась. Та вошла и спросила, где ее дочь — я указала на ванную комнату. Женщина протянула мне пакет, она сказала, что в нем сладкая выпечка, салями и пара банок песто. я отнесла пакет на кухню. Вы здесь живете, спросила она из комнаты, по неприятному шороху я поняла, что она складывает на диван воздушные шары. нет, ответила я, переночевала, чтобы не тратиться на такси.
Я вытряхнула из фильтра кофеварки вчерашний жмых. Кофе будете, крикнула я, конечно, ответила женщина тихо. Пока я мыла кофеварку и спешно прятала бокалы с остатками красного вина, мать М. тихо прошла в кухню и села за стол. Я смущенно улыбнулась, в ванной шумела вода. Женщина оглядела меня и, сглотнув, строго спросила, чем я занимаюсь и как мы с ее дочерью познакомились. М. говорила мне, что ее мать — учительница, двадцать лет преподавала итальянский в школе. Потом в командировке познакомилась с мужчиной, вышла замуж и переехала в Монджибелло. У него свое дело, прокат лодок. Теперь мать М. преподает итальянский по скайпу и пишет методические материалы для преподавателей русского как иностранного.
Я старалась держаться непринужденно. Протирая посуду, сказала, что с М. мы познакомились, когда работали на музейном проекте, посвященном истории танца: я была смотрительницей, она танцевала. Учусь на последнем курсе литературного института, дописала первую книгу стихов, занимаюсь галерейным перформансом. Но вы, я полагаю, работаете, учительский тон мне был неприятен. Да, конечно, я работаю в школе, учу детей на продленке шить. Шить? Да, шить, это развивает мелкую моторику, мы шьем зайцев, медведей, всякое такое из флиса. И как, вам нравится? Я услышала в ее голосе надменность. Возможно, дело в том, что она — педагог с двадцатилетним стажем, преподает язык, серьезный предмет. Я же в свои двадцать пять еле добралась до пятого курса, выпустила книгу стихотворений тиражом двести экземпляров, еще и подрабатываю в продленке.
Мать М. была мне никем, но это не было поводом не бояться показаться жалкой. Я постаралась как можно шире улыбнуться и медленно проговорила, что работа мне очень нравится. И что вы будете делать дальше, кем вы станете, когда окончите институт? Я и сама не знала, кем я стану, поэтому начала перечислять дисциплины, которые изучала: античная литература, философия, историческая грамматика… и подытожила, что могу быть журналисткой, редактором в издательстве, преподавать. А писательницей вы стать не хотите, вы же учитесь в литературном институте, а не на журфаке. В ванной затихла вода. Я изо всех сил пыталась понравиться этой незнакомой женщине, в то время как М. отмокала. Это был день рождения М., мать приехала к ней. Рассчитывая, что М. вот-вот выйдет, я перестала улыбаться: я просто почищу зубы и сбегу. Но вода снова зашумела. У меня больше не было сил быть приятной, и я спокойно ответила, что сегодня писательским трудом много не заработаешь. Мать М. согласно кивнула.
Гейзер зашипел, я разлила кофе по чашкам. Женщина скорее из вежливости попросила меня не стесняться и угоститься выпечкой. Мне показалось, она надеялась, что я откажусь. Но я хотела попробовать итальянские слоеные пирожки и съесть кусок колбасы. Не только потому, что была голодна, но и потому, что мне просто хотелось попробовать то, что утром купили на итальянском рынке, а теперь лежало на столе в Кунцеве. В конце концов, мне пришлось развлекать мать М., поэтому я буду есть и колбасу, и пирожки, и вообще все, что захочу, подумала я.
На подогретый хлеб я положила четыре кусочка колбасы и откусила. А вы, Оксана, в литературном институте изучали итальянскую поэзию? Я поторопилась ответить, изо рта выпал катышек хлеба. Вы ешьте, ешьте, я подожду. Жуя свой бутерброд, я судорожно вспоминала все, что когда-либо знала об итальянской литературе: римская Античность, Вергилий, Овидий, Паллиата, Плавт, «Письма с Понта», «Два Менехма». Эпоха Возрождения, Петрарка, Данте, «Гаргантюа и Пантагрюэль», Боккаччо, чума. Лицо античницы, которая вела семинары по Риму и Возрождению, ее терпеливое снисхождение и отложные воротники, изящные серебряные броши. Я сделала глоток кофе и спокойно ответила, что итальянской литературы как дисциплины у меня не было, но Античность и Возрождение я проходила до третьего курса. Мать М. удовлетворил ответ, взгляд потеплел.
Вы знаете, Оксана, немного торжественно обратилась она ко мне, здесь, в моей московской библиотеке, есть прекрасный экземпляр «Божественной комедии». Билингва, думаю, вы, как литератор, сможете оценить. Она ушла в комнату, вода в ванной по-прежнему шумела, я закинула в рот кусок салями и тут же проглотила. Мать М. вернулась с небольшой книгой, я вымыла руки с Fairy, вытерла насухо. Это и правда было хорошее издание, подарочное, но не вычурное. Книга была легкой, тиснение на матовой обложке, аккуратный шнурок-закладка. Я с удовольствием ее пролистала и хотела вернуть. Нет, ну что вы, это подарок вам, вам она пригодится, а у нас тут лежит мертвым грузом. Мне значение этого жеста было неясным: зачем она дарит книгу? Скорее всего, из жалости, подумала я, она заметила, с какой жадностью я ем колбасу. Или из благородства, что, впрочем, для меня всегда было синонимом жалости. Но отказаться от подарка мне казалось совсем не уместным, поэтому я поблагодарила и положила книгу в рюкзак, висевший в коридоре.
Я глянула на часы, шла вторая пара, а я пила кофе, ела салями и ждала, когда мать М. откроет пакет со сладкой булочкой. Прямо сейчас я могла встать, прибрать свой матрас, обуться и успеть на историю искусств.
Вы знаете, обратилась я к матери М., мне пора бежать, иначе я опоздаю на историю искусств. О да, конечно, Оксана, поспешите, этот предмет ни в коем случае нельзя пропускать. Я бросила взгляд на пакет с выпечкой, мать М. заметила. И да, добавила она, обязательно возьмите с собой сладкое, полезно для мозга. Она вскрыла пакет и в салфетку завернула булочку со взбитыми сливками. Я приняла и с благодарностью спросила: как это называется по-итальянски? Маритоцци. Ма-ри-то-цци? Именно, маритоцци, она вздернула подбородок, словно всю дорогу я была самой отстающей в классе, а тут пришла и без ошибок выдала спряжения латинских глаголов.
Теперь я смотрела на спину М., и меня подмывало окликнуть ее. Сделать подлость — обратить всеобщее внимание на то, что она вот-вот уйдет. Что тогда будет? Танцовщицы нервно переглянутся, пара из них сделает выражения лица, по которому все прочтут: ну вы что, не знаете М.? Она всегда так делает. Постановщик возмущенно попросит ее объяснить, что происходит, и напомнит, что по договору М. получит гонорар только в случае посещения всех подготовительных мероприятий, то есть репетиций. Она с недовольным кряхтением залезет в рюкзак, вы тащит костюм и швырнет его на пол, под ноги постановщику. На прощанье пренебрежительно махнет своей узкой кистью. А я выйду из укрытия, чтобы М. меня заметила.
Но я просто смотрела, как М. толкает тяжелую дверь. В тамбуре задерживается, чтобы поправить капюшон, и выходит на улицу. Просто так. Как всегда.