«Жизнь на каторге несладка»: мемуары женщин, которые прошли через ГУЛАГ
Тамара Петкевич «Жизнь — сапожок непарный»
В 1937 году отца Тамары Петкевич, директора торфяного предприятия, арестовали и расстреляли как «врага народа». В 1943-м саму Тамару, которой тогда было 23 года, арестовали и обвинили по статье 58-10 (антисоветская агитация и пропаганда), приговорили к семи годам в исполнительно-трудовых лагерях и трем годам поражения в правах (запрет на участие в общественной и политической жизни, проживание в определенном месте без права выезда). Одновременно арестовали и ее мужа, чей отец также был осужден по политической статье. Петкевич отбывала срок в Джангиджирском женском лагере в Киргизской ССР, где занималась сельскохозяйственными работами, но большую часть заключения провела в лагере в Коми. В 1950-м Петкевич освободили, а еще спустя семь лет реабилитировали. Она вернулась в Ленинград, работала в Доме художественной самодеятельности. Оставшуюся жизнь Петкевич прожила в этом городе, где и умерла в 2017-м.
В лагере Тамара Петкевич сначала попала в бригаду, которая собирала срезанный на полях тростник и ставила его в «суслоны» (несколько снопов, поставленных в поле для просушки), а затем играла в лагерной театральной труппе. У нее не было актерского образования, ее зарекомендовали сами заключенные «как свою актрису»: «Я к тому времени выучила и прочла своим товарищам рассказ Елены Кононенко «Жена». Рассказ этот принес мне наш бригадир Гриша Батурин. Не знаю, что двигало этим простым, деревенским мужиком, когда он протянул мне обрывок газеты со словами: «Ты у нас интеллигентная, выучи», — писала Петкевич.
Для репетиций был отведен барак, вдоль которого стояли койки, а посередине — длинный стол. Барак был одновременно репетиционным помещением и общежитием для мужчин. Позднее Петкевич будет вспоминать, что лагерная труппа помогла ей выжить в заключении: «Мы, конечно, стеснялись своей более легкой участи артистов, но и мы в любую минуту могли оказаться на общих работах в результате чисток, которые проводились среди артистов время от времени».
В мемуарах Петкевич много пишет о женщинах. Среди дневальных, которые следили за поддержанием порядка и дисциплины, встречались женщины «домовитые и услужливые» — они искренне и по-матерински заботились о заключенных: «Раз Евгения Карловна заменила мне солому на сено, чтоб голове было удобнее, другой — припрятала для меня кипяток. Встречая с работы, восклицала: «Наконец-то!», — вспоминала Петкевич.
Как и все лагерные, разными были и «мамки» — так называли заключенных женщин с детьми. «Решимость иметь ребенка в лагере была одиночным восстанием женщин, противостоянием общественной силе, наловчившейся душить и отнимать и это — одно из неотъемлемых прав жизни. Кто выигрывал, а кто был бит в схватке жизнестойких сил с социальной жестокостью — выяснялось позже. Условия поединков были преступно неравны», — писала Петкевич.
Вспоминать о своей «принадлежности к женщинам» в лагерях было стыдно и «неправильно», надсмотрщицы постоянно твердили заключенным: «Забудьте, что вы женщина». Петкевич вспоминала, как этапированный поляк на руках оттаскивал ее от оголенных проводов: «В какое-то мгновение, когда Бенюш меня выносил, крепко прижав к себе, я почувствовала… вспомнила… у меня есть грудь… Это что-то напоминало… Я — женщина? Это — неловко, неудобно… Это не нужно… Я — «забыла»!»
Евгения Гинзбург «Крутой маршрут»
Евгения Гинзбург одной из первых описала женский опыт заключения в ГУЛАГе в мемуарах «Крутой маршрут». 1937 год для нее начался в декабре 1934-го: в четыре часа утра в квартиру позвонили и велели прийти в обком, где выяснилось, что экстренный вызов связан с убийством сподвижника Сталина и одного из секретарей ЦК Сергея Кирова. По версии следствия, Гинзбург была в сговоре с контрреволюционной террористической организацией. Арест последовал только спустя два года, все это время дело рассматривало следствие. А в 1937-м году ее приговорили к десяти годам тюремного заключения с поражением в правах на пять лет и конфискацией имущества. Эти годы женщина провела в тюрьмах и колымских лагерях.
Гинзбург освободили из заключения в 1947 году, но спустя два года повторно арестовали и поместили в Магаданскую тюрьму, откуда через пару месяцев она вышла под подписку о невыезде. Только в 1955-м году ее полностью реабилитировали. Евгения Гинзбург умерла в 1977-м, ее мемуары в России вышли посмертно: власти СССР осмелились пропустить «Крутой маршрут» в печать только в 1988 году.
«Эльген — по-якутски «мертвый», — писала Гинзбург в мемуарах. Когда ее и других осужденных только этапировали в лагерь Эльген, преимущественно женскую колонию, они наблюдали за работниками и не могли определить, кто идет — мужчины или женщины: «Чем пристальнее всматриваемся в проходящие шеренги работяг, тем больше становится не до шуток. Да, они бесполы, эти роботы в ватных брюках, тряпичных чунях, в нахлобученных на глаза малахаях, с лицами кирпичными, в черных подпалинах мороза, закутанными почти до глаз какими-то отрепьями… Вот что ждет нас здесь. В этом Эльгене мы, уже потерявшие профессию, партийность, гражданство, семью, потеряем еще и пол».
Анна Ларина-Бухарина «Незабываемое»
В феврале 1937 года мужа Анны Лариной — члена Политбюро Николая Бухарина — арестовали, а 23-летнюю девушку как жену изменника родины отправили на время следствия из Москвы в ссылку в Астрахань. Спустя семь месяцев Ларину приговорили к восьми годам в исправительно-трудовых лагерях после отказа письменно отречься от мужа и в 1938-м году отправили этапом в Новосибирск. Самого Бухарина расстреляли.
По воспоминаниям Анны Лариной, почти все женщины после обвинений и этапирования отбывали срок в лагере. Почти все они были ЧСИРами — членами семьи изменника родины: «ЧСИР — звучало менее оскорбительно, чем «член семьи изменника Родины», а для малограмотных — были среди нас и такие — и вовсе ничего не значило. Они с трудом запоминали свое клеймо». Некоторых женщин использовали как тягловую силу: «В обязанности Дины входило грузить продукты на телегу и доставлять их к кухне. Она подвозила картошку, капусту, крупу и тощие мясные туши», — описывала Ларина в мемуарах. В лагерях жили и арестованные матери с новорожденными детьми. Другие заключенные женщины называли матерей по именам детей и шили для новорожденных одежду.
Больше всего Лариной запомнилась астраханская тюрьма — не столько потому, что она была первой в череде мест заключения, сколько потому, что была «безрежимной»: тюремными надзирателями работали исключительно женщины. Некоторые из них помогали держать связь между камерами. «Надзирательница перед отправкой из Астраханской тюрьмы в этап могла пожелать нам всего хорошего, а меня, как самую молодую, даже поцеловать», — вспоминала Ларина в мемуарах. В томском лагере «Сиблаг» работы как таковой не было, книг и газет не давали, женщины изнывали от безделья. Единственным оживленным местом была площадка возле кухни: там кололи дрова, выносили бочки с баландой и кашей, обменивались оптимистичными слухами о готовящейся амнистии.
В сибирских лагерях Ларину-Бухарину снова арестовали и поместили в тюрьму. К ней подселили соседку, чтобы «дополнить» дело. «Наседка» передавала следователям рассуждения Анны о том, что все признания заключенных добиваются пытками, запоминала или записывала ее стихи о политических репрессиях. В результате Анну приговорили к расстрелу, однако приговор в итоге отменили. В 1942 году Ларину перевели в Москву в Бутырскую тюрьму, а затем отправили в лагерь в Новосибирской области, где она провела еще четыре года. После Ларину отправили в ссылку — снова в Сибирь, — где она создала новую семью. Умерла она в 1996 году в Москве.
Ольга Адамова-Слиозберг «Путь»
Ольга Адамова-Слиозберг родилась в 1902 году в семье портного, получила специальность экономиста в Москве и вышла замуж за доцента Юделя Закгейма. В 1936 году Закгейма арестовали по обвинению в контрреволюционной террористической деятельности и спустя несколько месяцев расстреляли. В том же году Ольгу обвинили в участии в заговоре с целью убить Лазаря Кагановича — близкого сподвижника Сталина. Женщину приговорили к восьми годам тюремного заключения и четырем годам последующего поражения в правах с конфискацией имущества. За это время Ольга побывала на Соловках и в нескольких тюрьмах в Казани и Суздале.
В мемуарах «Путь» Ольга отмечала, что ей еще повезло: следствие проходило в начале 1936 года, когда женщин били, только если их дела считались очень важными для следствия. «В 1937 году методы следствия стали еще более жестокими», — писала она. В качестве пытки использовали семисуточный допрос или, как его еще называли, «конвейер». Следователи менялись, а обвиняемая в течение семи суток должна была отвечать на вопросы. Под конец бессонной недели женщина была готова подписать любой документ. «Самое трудное в заключении — это научиться спать», — писала она.
В 1939 году Ольгу отправили на Колыму — там она работала в Магаданском лагере бригадиром землекопов, рабочей на лесозаготовках, в поле. В 1944 году, после отбывания восьмилетнего заключения, Адамову-Слиозберг определили в «вечную ссылку» на Колыме. В 1946-м Ольга тайно переехала в Москву, но в августе 1949 года ее арестовали повторно и после заключения этапировали в ссылку в Караганду. Только в 1955-м она смогла окончательно вернуться в Москву, где прожила до смерти в 1991 году.
Евфросиния Керсновская «Сколько стоит человек»
Евфросиния Керсновская родилась в Одессе в 1907 году, а в 1919-м семья переехала в Бессарабию (сегодня территория Румынии) в родовое поместье. В 1940-м СССР присоединил Бессарабию, Керсновскую с матерью выгнали из дома как бывших помещиков, а затем Евфросинию и вовсе сослали в Сибирь. Она решила бежать и успела пройти по тайге 1500 км перед тем, как ее задержали. За попытку бегства из ссылки ее приговорили к расстрелу, но в итоге заменили его на десять лет лагерей, обвинив ее по 58 статье.
«Наверное, это от мамы я унаследовала неисправимый оптимизм: хочется надеяться, хочется во всем видеть хорошее, но как-то на душе смутно. Оттого ли, что сама процедура при нашем прибытии меня возмутила? Раздетые догола мужчины и женщины были заперты в «собачьи будки», что-то вроде шкафа без крыши — босиком, на замерзших экскрементах… Или в душе поднялся протест, оттого что при проверке вещей у заключенных отбирали все, что приглянулось тюремщикам?», — таким было первое впечатление девушки после прибытия в лагерь.
В лагерях она работала бондарем, ветеринаром, хотя сама была просто фельдшером, строила завод, стирала одежду, чинила шапки. «Камнева перешивает казенные мешковатые платья, придавая им модный вид (женщины есть женщины, и в заключении — не меньше, чем где бы то ни было; им нужно подороже себя продать, и внешность должна быть авантажной», — писала она о лагерном быте.
После того как Керсновская чуть не лишилась ноги из-за заражения крови после травмы на стройке в Норильске, ее оставили работать медсестрой в больнице. В 1952-м срок заключения закончился, началась ссылка. Керсновская добывала уголь в шахте, куда сама попросилась на работу, несмотря на запрет для женщин (начальство закрыло на него глаза). Она работала на шахте почти до самой смерти в 1994 году. При этом регулярно пересылала деньги семьям каторжан: «Пусть жизнь на каторге несладка, но в те годы случалось, что семья где-нибудь в нищем колхозе нуждалась еще больше, чем заключенный в лагере. Шахтеров, даже и каторжников, хоть кормили! Их деньги я пересылала телеграфом, а это мне влетало в копеечку. Я покупала для них масло, сахар, макароны, хлеб. В те годы приходилось долго выстаивать в очереди, и больше чем полкило не давали, а я покупала для всех работников смены».