Дойти до сути вещей: как Джорджия О’Кифф стала иконой модернистского искусства
«Первая американская модернистка» — так часто называют художницу Джорджию О’Кифф. Она действительно была одной из первых женщин среди художников, которые положили начало новому направлению в искусстве XX века, и при этом стала коммерчески успешной благодаря творчеству. В 2014 году картина О’Кифф была продана на аукционе за $44,4 млн — это до сих пор самая дорогая картина женщины-художницы за все времена. Тем не менее сама О’Кифф никогда не стремилась к славе и почти 60 лет жизни прожила отшельницей в пустыне. «Она стала знаменитостью благодаря своей независимости», — так говорила о ней Ванда Корн, куратор Бруклинского музея и профессор Стэнфордского университета.
Выставки ее работ проходят по сей день в разных городах США. В 1997 году в Санта-Фе, Нью-Мексико, был открыт музей О’Кифф с постоянной экспозицией, который стал первым музеем в США, посвященным женщине-художнице. Ее видение мира, работа с красками и удивительное чувство простоты и чистоты, которое она сохраняла во всем, вдохновляли художников, дизайнеров и архитекторов: например, по мотивам интерьера ее дома до сих пор создают мебель, а Эмилио Пуччи придумал платье модели Chute, опираясь на стиль художницы.
Джорджия О’Кифф родилась в 1887 году на ферме «Солнечная прерия». Родители занимались сельским хозяйством, и все детство будущая художница провела на природе, которая потом станет одним из главных сюжетов ее творчества. Живописью она начала заниматься еще в детстве — и уже в 12 лет заявила, что будет художницей. В 17 лет О’Кифф поступила в Чикагский институт искусств. Однако тамошняя программа оказалась консервативной, и студентки в основном рисовали с натуры и изучали живопись в ее классическом европейском понимании. О’Кифф решила продолжить обучение в Лиге студентов-гуманитариев в Нью-Йорке, где познакомилась с Уильямом Чейзом, одним из основоположников американского импрессионизма. Уже тогда О’Кифф стала постепенно отходить от академических традиций и экспериментировать с красками.
Быть художницей в начале XX века означало, скорее, «бедствовать», нежели «творить». К тому же, из дома поступили печальные новости: мать Джорджии заболела туберкулезом, что в те времена можно было считать смертельным приговором. О’Кифф оставила искусство, как она думала, навсегда, и занялась преподаванием. В то время О’Кифф жила на юге, в Техасе и Южной Каролине, где и давала уроки живописи. «Сельская модернистка среди коров, одетая в строгий черный костюм и ботинки-оксфорды, в мужской фетровой шляпе, нахлобученной поверх темной шевелюры», — так описывает тот период жизни художницы писательница и критик Оливия Лэнг в книге «Непредсказуемая погода. Искусство в чрезвычайной ситуации». Эта тяга к экстравагантности и в то же время к простым пейзажам с палящим солнцем и высоким небом вскоре отразилась и на творчестве О’Кифф, к которому она постепенно вернулась.
Мягкие формы и яркий цвет
В 1912 году на летних курсах О’Кифф услышала новое для себя имя — Артур Даув. Он был одним из первых американских абстракционистов, вдохновлялся Кандинским, создавая по его примеру абстрактные полотна, и учил студентов не копировать реальность, а воспроизводить ее в своей манере, отображать ее в композиции с помощью цвета, формы и фактуры. Этому принципу О’Кифф следовала до конца жизни.
В октябре 1915 года О’Кифф создает серию работ углем, которую она назвала «Особые». В отличие от абстрактного искусства того времени, в этой серии было мало строгих геометрических форм, и рисунки отличались плавностью линий, осторожными тенями, ощущением объемности. О’Кифф показала эту серию подруге Аните Поллитцер, фотографу и суфражистке, которая тайком от самой художницы отправила их своему знакомому Альфреду Стиглицу.
Стиглиц — американский фотограф и владелец галереи «291» в Нью-Йорке, с которой началась история всего американского модернизма. Она была местом светских встреч и сердцем интеллектуальной жизни Нью-Йорка. Работы О’Кифф Стиглиц назвал «самыми чистыми, самыми прекрасными и искренними» из тех, что он видел. Десять рисунков он выставил в своей галерее. У О’Кифф и Стиглица начался роман, а в 1924 году они поженились.
На протяжении всех отношений Стиглиц фотографировал О’Кифф: в студии и дома, обнаженную и одетую, позирующую и сосредоточенную во время работы.Не только портреты, но и крупным планом ее руки, ключицы, шею. «Эти снимки такие четкие, что можно увидеть поры на лице — и в то же время они абстрактные. Это серия из около 100 фотографий одного человека, его головы, ушей, пальцев на ногах, руках, его тела. Это то, что я задумал много лет назад», — так писал Стиглиц своему другу, поэту Садакити Гартманну в 1919 году.
В это же время О’Кифф опять вернулась к цветным краскам и начала рисовать свои знаменитые цветы. Петунии, маки, ирисы — художница изображала их большими, яркими, объемными. В письме Уильяму Милликену, директору художественного музея Кливленда, она говорила о своей работе «Белый цветок» так: «Когда я писала эту картину, то за моей дверью, выходившей прямо на широкую пустыню, все лето цвели эти цветы… Я знаю, что не могу нарисовать цветок. Я не могу нарисовать солнце в пустыне ярким летним утром, но, возможно, с помощью цвета и краски я смогу передать вам свое восприятие цветка… Цвет — это одна из величайших вещей в мире, которая придает жизни смысл, и, когда я пришла к мысли о живописи, я попыталась создать с помощью красок эквивалент цвета для мира и для жизни, какой я ее вижу».
Тем не менее в 1930-х годах эти работы восприняли иначе: картины толковали с фрейдистской точки зрения, в цветах видели изображение женских половых органов, а все творчество О’Кифф считали типично «женственным». Против воли художницы ее работы стали отображением гендерных стереотипов и предрассудков.
Одинокий город и жаркая пустыня
В 1924 году Джорджия О’Кифф и Альфред Стиглиц переехали в отель «Шелтон», в то время самый высокий жилой небоскреб в мире. Виды Манхэттена и огромные здания вдохновили О’Кифф на серию картин, которую она назвала «Мой Нью-Йорк». «Нельзя нарисовать Нью-Йорк таким, какой он есть, — говорила она. — Скорее, можно таким, каким его ощущаешь». От нью-йоркской серии художницы веет одиночеством, пустотой и печалью. Она передает эти ощущения с помощью перспективы (на все здания зритель смотрит «снизу»), холодного света из окон и от фонарей и удивительного голубого цвета неба.
Стиглиц продвигал картины О’Кифф, выставлял их в галереях, однако при этом контролировал гонорары жены и часто нелестно комментировал ее творчество (например, про серию «Мой Нью-Йорк» говорил, что это «не женское дело»). Спустя пять лет брака пути О’Кифф и Стиглица разошлись. Художница стала совершать небольшие поездки в другие города и штаты. В 1929 году она уехала в Таос, штат Нью-Мексико, откуда писала мужу: «Во мне так много жизни, — она всегда была направлена на тебя, — но я поняла, что она умрет, если не направить ее на что-то еще. Я решила уехать, потому что тут я чувствую себя хорошо — я как будто расту изнутри, становлюсь уверенной и спокойной».
В то же время у Стиглица начался роман с фотографом Дороти Норман, который он не скрывал. В 1933 году это привело к нервному срыву Джорджии О’Кифф, и она попала в больницу. После двух месяцев там к прежней жизни она уже не вернулась — переехала окончательно в Нью-Мексико.
О’Кифф обратилась к пейзажной живописи. Самый любимый сюжет художницы — Призрачное Ранчо и вид из его окна. Когда О’Кифф увидела его впервые, это было полуразрушенное здание площадью 460 м2 прямо посреди пустыни. Ей потребовалось десять лет, чтобы купить его, и еще три года, чтобы отреставрировать. Дом художницы стал, как и ее творчество, воплощением модернизма: панорамные окна, минималистичный интерьер, столы и диваны округлых форм, белые стены и пестрые ковры. На подоконниках — камни из пустыни, а на стенах — рога буйвола и других животных, еще один частый сюжет творчества О’Кифф 1930-х годов. Она рисовала их парящими в небе и над горными прериями, на абстрактном фоне и в разных техниках.
Еще один повторяющийся сюжет в ее живописи — равнина с редкими деревьями, горы цвета охры и голубая полоска неба над ними, которые словно переходили с одной ее картины на другую. В 1983 году, во время интервью Энди Уорхолу, сопровождавший О’Кифф художник Джон Гамильтон, ее друг и компаньон, произнес: «Джорджия, расскажи Энди о том, как ты обрела свою гору. Помнишь, у тебя брали интервью, и ты сказала: «Это моя гора». А они спросили: «Что значит, это твоя гора?» Ты ответила: «Бог сказал мне, что если я нарисую ее так, как надо, он подарит ее мне». О’Кифф на это ответила: «Я все еще работаю над этим».
Продолжение взгляда
Последняя серия картин О’Кифф — «Над облаками» — создана в 1960-х. Она вдохновлена видом из иллюминатора и, как и предыдущие работы, демонстрирует стремление художницы к простым и понятным формам и сюжетам.
В те же годы она неожиданно для самой себя стала феминистской иконой. На всех фотографиях — одетая строго и не пытающаяся быть привлекательной. Не ставшая в браке приложением к мужу, не простившая ему измену и в конце концов выбравшая себя. Живущая уединенно и занятая исключительно профессиональным саморазвитием. Добившаяся признания в «мужской» сфере. Дошло до того, что в гости к О’Кифф приехала феминистка Глория Стайнем, она хотела поблагодарить художницу и выразить свое восхищение ее вкладом в борьбу с гендерными стереотипами. Но О’Кифф не любила славу и не пустила ее на порог.
Осенью 1970 года в Музее американского искусства Уитни прошла ретроспектива творчества О’Кифф. В последующие годы она почти полностью потеряла зрение из-за дистрофии сетчатки глаза. «Я была в городе и собиралась домой. И вдруг подумала: солнце светит, но выглядит таким серым», — делилась О’Кифф в уже упоминавшемся интервью Энди Уорхоллу. Поначалу она пользовалась помощью ассистентов, однако впоследствии признавалась, что работать так тяжело. Из-за потери зрения она не могла натянуть холст и попросту смешать необходимые краски, что сделало творчество невозможным.
Джорджия О’Кифф умерла в 1986 году. Тот внутренний свет, что вдохновлял ее всю жизнь, оставался с ней до конца: «Я все еще вижу то, что хочу нарисовать, — говорила почти полностью слепая художница в 1977 году. — То, что заставляет меня творить, все еще тут».