«Мы разговариваем движениями»: хореограф Юрий Посохов о мировой премьере «Чайки» в Большом театре
Юрий Посохов, бывший премьер Большого театра, Датского королевского балета и Балета Сан-Франциско, — хореограф с мировым именем. Его балеты идут на сценах Америки, Австралии, Дании, Грузии. Посохов — многократный победитель национальной театральной премии «Золотая маска», автор спектаклей в репертуаре Большого «Герой нашего времени» и «Нуреев», поставленных совместно с режиссером Кириллом Серебренниковым. В 2016 году «Герой нашего времени» признан лучшим балетным спектаклем сезона, в 2019 году балет «Нуреев» — лучшей работой хореографа. В 2018-м Посохов удостоен приза Международной ассоциации деятелей хореографии Benois de la Danse за хореографию балета «Нуреев». В 2021-м — обладатель Benois de la Danse за хореографию спектакля «Анна Каренина» в Балете Джоффри.
— Московские театры полны «Чайками». Что в этой пьесе, на ваш взгляд, такого остроактуального? Чем она вас привлекла?
— Я видел эту тенденцию много раз. Наступает момент, когда все начинают ставить одну и ту же пьесу. Видимо, текст входит в резонанс со временем.
Можно считать, что мы это уловили первыми, задумав нашу «Чайку» два года тому назад. В балете процесс создания спектакля длится гораздо дольше, чем в драматическом театре. Но чем больше мы работаем над «Чайкой», тем больше я убеждаюсь: характеры, ситуации — все очень современное, узнаваемое. Персонажи все живые, интересные. Сначала мне Треплев был очень интересен, симпатичен, потом Сорин понравился, а потом я к Медведенко расположился. Никто его не слушает, а он тут, рядом с нами, милый симпатичный маленький человек.
«Захожу в театр как спецназ». Оскарас Коршуновас ставит в МХТ «Чайку»
И это не только наше национальное восприятие. У меня в команде работают англичане (сценограф спектакля — Том Пай, художник по костюмам — Эмма Райотт. — Forbes Life), они Чехова очень тонко чувствуют. Декорации получились парящие, нереалистичные, возвышенные.
А вообще «Чайка» для меня — особенная тема, очень личная. Когда я только пришел в Большой в 1982 году, шла «Чайка» Майи Михайловны Плисецкой. Танцевали мои любимые артисты, Александр Богатырев, Виктор Барыкин. С Виктором я сейчас работаю над своей «Чайкой». 40 лет спустя.
— Вы участвовали в той «Чайке»?
— Да, в кордебалете. Была такая сцена: приходил народ, дрыгался-дрыгался и уходил. На этом моя роль в «Чайке» заканчивалась. Спектакль давали, когда труппа уезжала на большие гастроли. «Спартаки» улетали, а в театре оставались невыездные. В Большом было правило: первые два года новичков за границу не брали. И вот за это время я выучил «Чайку» Плисецкой наизусть. Помню даже запахи этого спектакля, совершенно особенные.
— Французские? Костюмы же делал Пьер Карден.
— Да, за Майей Михайловной развевался шлейф каких-то сказочных ароматов. Это была очаровательная история. Мне очень нравился спектакль.
Наш спектакль другой. Он не строится вокруг одной балерины. Мы приблизили возраст исполнителей к чеховским героям, к тому, как их задумал драматург.
— То есть времена Бондарчука — Пьера Безухова и Плисецкой — Нины Заречной прошли?
— Да, давно. Я впервые столкнулся с педантичным подходом к возрасту исполнителей, когда приехал в Данию (в 1992 году Юрий Посохов стал солистом Датского королевского балета. — Forbes Life). Джон Ноймайер ставил «Ромео и Джульетту» и я надеялся на Ромео. А меня поставили на Меркуцио. Оказалось, Ноймайер жестко придерживался возрастных рамок. Ромео и Джульетта не должны были быть старше 20 лет. Вот такой у него молодежный пунктик.
У нас в «Чайке» все совпало само собой. Мы не высчитывали возраст артистов, но оказалось, что распределили роли как у Чехова.
— Ваш девиз: «Балет должен быть сексуальным».
— Да, я всегда это говорю. Сексуальность — это поведение, обаяние, телодвижение. Когда мы начинаем балетный спектакль, мы смотрим на себя в зеркало. Как сказала мне однажды Марина Тимофеевна Семенова: «Вы не будете танцевать хорошо, пока не полюбите себя в зеркале». Она репетировала со своими ученицами, с Надей Павловой, Людмилой Семенякой, а прислушивался к их разговору. Но полюбить себя в зеркале она советовала лично мне. Вообще есть несколько фраз, которые она обронила в мой адрес. Их я никогда не забуду. Например, такое: «Мальчик, у вас глаза пожившего человека». Имелось в виду, что у меня осмысленный взгляд. Еще она говорила, что я не московский танцовщик, а питерский.
— Это же тоже комплимент?
— Наверное, да.
— Но у вас очень московские балеты, такие теплые, эмоциональные, персонажи объемные, живые, с тончайшей психологической нюансировкой.
— Ну, Юрий Николаевич Григорович оставил заметный след в моей творческой биографии. Этот культурный код у меня уже где-то на генном уровне. Порой хочу от него избавиться, научиться чему-то другому и учусь, и пробую, но Юрий Николаевич внутри сидит прочно.
— Мне всегда казалось, что ваши работы ближе к спектаклям Петра Наумовича Фоменко, который мог во всей полифонии характеров в каждом, пусть даже самом непривлекательном, персонаже найти что-то симпатичное.
— Я обожаю Петра Наумовича. Еще до «Нуреева» я вынашивал планы поставить в Большом «Войну и мир». И все время думал: как инсценировать роман в балете. Мой идеал — спектакль Фоменко «Война и мир. Начало романа». Необязательно пересказывать всю книгу, когда достаточно поставить несколько сцен.
Пачка денег: как Роман Абрамович стал миллиардером-балетоманом
— Почему в этот раз вы пригласили в соавторы Александра Молочникова?
— Сходил в МХТ на спектакль «Бунтари». Этой мой любимый спектакль Молочникова: красивое эстетическое бунтарство юных, смелых людей. И юмор, и музыка, и ниспровержение авторитетов. Я решил, что мы можем плодотворно работать вместе. Он даст мне молодость, а ему — вкус и опыт.
Сейчас, накануне премьеры, могу сказать, что это был верный выбор. Хотя мы очень много ругались. Точнее, ругался я, как человек эмоциональный. Но я и прощал больше.
Это поколение эпатажников. Они постоянно провоцируют зрителей.
— Разве не на этом держится театр?
— Нет. Эпатаж — это только эмоция. Попса. Хороший спектакль держится на чувствах. Но это большая работа.
Мы долго притирались друг к другу. Саша — очень насмотренный зритель, с большим кругозором. У него столько всего из Youtube скачано: современный танец, эпизоды из фильмов, перформансы художников. Постоянно мне предлагал: давай сделаем как у этого, как у того. «Поставь как Пина Бауш». «Саша, ты офигел, что ли? Я сижу перед тобой, Юрий Посохов, а ты мне предлагаешь кого-то цитировать. Давай сделаем свое». Вот в этом был самый большой конфликт.
Но я за ним пошел. И он за мной пошел. Можно сказать, отправились в неизвестность. Было интересно. Не все идеи, к сожалению, мы смогли использовать. Но в результате услышали друг друга, сработались. Сейчас у нас хорошие отношения. У Саши еще не было такого спектакля. И у меня тоже такого спектакля еще не было.
— В чем вы совпали?
— Оказалось, что наши мысли схожи. Но формы визуального воспроизведения очень разные. Были всякие идеи: например, повторить перформанс Павленского на Красной площади, прибить яйца к брусчатке. Но отменили. Нужен молоток на сцене, гвозди. Это долго. В балете все мимолетнее, образнее, возвышеннее, без молотков. Мы нашли другой выход из этой ситуации, мне кажется, красивый. На сцене можно делать что угодно, и убивать, и выпивать, и насиловать, но все равно балет остается возвышенным искусством. Надо уметь сделать так, чтобы на это можно было смотреть.
— Что оказалось самым сложным?
— Мы не могли ставить спектакль по ходу пьесы от начала до конца. Артисты были заняты в других балетах. Большой давал больше 20 спектаклей в месяц. Поэтому делали маленькие эпизоды, как в кино. Обычно я ставлю большими эпизодами, а тут — буквально осколки. И вот из этих осколков мы полторы недели назад собрали спектакль. До этого все было в голове. Артисты не понимали, откуда этот номер, а откуда — этот. И когда мы соединили, раздался вздох облегчения: «А-а-а, так вот в чем дело». Я не люблю рассказывать артистам, что они делают. Саша любит рассказывать истории, беседовать на эту тему. Я считаю: пусть почитают сначала пьесу, либретто и сами подумают. Мы разговариваем движениями.
— Замечали ли вы, что потребность в душевных, человеческих историях, которым можно сопереживать, резко возросла за последнее время на фоне всеобщей изолированности, отчужденности?
— Я не готов отвечать за все человечество. Это индивидуальный выбор каждого: сохранять в себе способность к сочувствую, сопереживанию или становиться непробиваемым эгоистом. Например, я обожаю канал «Культура». Как человек, много ездивший по миру, знаю: такого канала больше нигде нет. Когда я смотрю выступления людей, посвятивших свою жизнь изучению каких-то гуманитарных вопросов — это бальзам на душу. Таких людей немало. Вопрос в том, хотим ли мы их замечать. Вопрос наших приоритетов.
— А вот технологическая волна, новые гаджеты, программы, онлайн-общение, на ваш взгляд, меняет бытовые привычки, культуру общения?
— Внешне я живу по-прежнему. У меня нет ни телеграма, ни фейсбука, ни инстаграма, ни тик-тока. Найти меня можно только по телефону. Все это знают. Захотят меня найти — найдут. Всем этим космическим штучкам я не обучен и время тратить на то, чтобы их освоить, не буду. Тут выяснилось, что расписание репетиций театр рассылает в телеграме. Мне создали телеграм. Пронесся слух, что Посохов наконец-то вышел в сети. Меня завалили сообщениями так, что через два дня я этот телеграм уничтожил. Мне достаточно электронной почты. Захожу туда раз в неделю, по выходным.
— Пандемия изменила что-то в вашей жизни?
— Да, очень многое. Я потерял педагога, я потерял отца, я потерял друзей. Сам болел, но это наименьшее зло из того, что произошло за это время. Скажем так, я перешел на военное положение. В Балете Сан-Франциско (Юрий Посохов — штатный хореограф Балета Сан-Франциско. — Forbes Life) на следующий год уходит руководитель балета Хелги Томассон. Кто будет вместо него, мы не знаем. Все в подвешенном состоянии. В Тбилиси отменили премьеру, в Австралии неделю назад отменили премьеру «Анны Карениной». Провели генеральную репетицию и за два дня до премьеры отменили. В Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко отменили «Щелкунчика».
— С 2015 года ваш постоянный соавтор — композитор Илья Демуцкий. Сколько балетов вы уже вместе создали?
— Не считал. Четыре точно. Демуцкий — тот композитор, которому я доверяю. У меня был случай, когда я заказал музыку для балета и не смог на нее ничего сочинить. С Демуцким мы начали сотрудничать во время работы над «Героем нашего времени». Он мой любимейший современный композитор на сегодняшний день.
— Вы с ним работаете как Петипа с Чайковским?
— Как Баланчин со Стравинским.
Высокобюджетное искусство. Самые богатые театры Минкульта
Высокобюджетное искусство. Самые богатые театры Минкульта
