«Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ»: как художник Анатолий Зверев рисовал Гоголя

Зверев и книга: иллюстрации к литературной классике

Есть устойчивое представление об особой логоцентричности русской культуры: будто слово (и, как его производное, литература) определяет специфику нашего эстетического ландшафта. С определенными оговорками, это мнение вполне резонное: с первых шагов новорожденной Академии художеств (то есть с началом светского образования) русские художники, во многом ориентировались на текст. Не случайно в живописной табели о рангах на первое место ставилась «историческая картина». Ведь она не только представляет, но и нечто рассказывает — опирается на литературную историю (священные писания, летопись, роман и т.д.).

Правда, модернизм ХХ века и, особенно, опыт русского авангарда перевернули привычные отношения слова и изображения. Уже не литература генерировала визуальные образы, а, наоборот, художники стали писать тексты, поясняя визуальные эксперименты. Многочисленные трактаты и статьи Казимира Малевича — не что иное, как попытки пересказать собственное формотворчество. Рассказать то, что пересказу почти не поддается. Примечательно, что отношение Зверева к литературе включало сразу две обозначенные тенденции: страсть к тексту, литературное сотворчество, с одной стороны, с другой — желание вырваться за пределы слов, дойти до первоистоков образа. Не случайно, одна из самых масштабных выставок, посвященных зверевским иллюстрациям к классике называлась «Литературные фантазии художника Зверева» (она прошла в московском Литературном музее в 2016 году).

Действительно, фантазия — то ключевое понятие, которое отчасти описывает связь художника с литературным первоисточником. Это полет воображения, спонтанный и быстрый перевод прочитанного в визуальные образы.

С первых артистических шагов Зверев пребывает в постоянном диалоге с литературной классикой — самые ранние из известных его иллюстраций датируются 1955 годом («Записки сумасшедшего» Гоголя). Он выбирает для себя такие произведения, где есть возможность артистической фантазии развернуться в полной мере. Любимый зверевский писатель — без сомнения, Николай Гоголь. Мы находим иллюстрации почти ко всем основным сочинениям Гоголя: «Вечера на хуторе близь Диканьки», «Вий», «Потерянная грамота», «Тарас Бульба», «Записки сумасшедшего», «Мертвые души» (сохранились во фрагментах)...

Стоит упомянуть замечательный зверевский лист, не привязанный к определенному гоголевскому сюжету: художник изобразил себя в виде эдакого Хомы Брута, который сидит где-то на облаках, с одной от него стороны находится раскрытая книга «Мертвых душ», с другой — «Вий». В руках у Зверева перо — по ходу чтения он создает моментальные рисунки. Над всей этой композицией словно херувим парит Гоголь. Перед нами манифест зверевского иллюстрирования: графическая картинка — это визуальный комментарий к художественному тексту, который создается в процессе чтения. Почему именно Гоголь был близок нашему герою? На этот счет можно было бы написать объемную работу. Если говорить совсем коротко, поэтика Гоголя позволяла Звереву увидеть персонажа или предмет в неожиданных ракурсах, она предполагала эскизность, недоговоренность, смещение, наслоение, психический серфинг от игрового безумства до трагической шизофрении, актерство и позерство... Все то, что Зверев воплощал в своем искусстве. Известно, что многие неофициальные художники, зарабатывали иллюстрированием — для них это был своего рода момент смирения и послушания. Судя по всему, Зверев также рассчитывал на возможное издание иллюстраций и даже на заработок от их публикации. Об этом говорят, например, аккуратные рисунки к сказкам Андерсена (созданы по совету Александра Румнева и находились в его собрании) — поразительное открытие Музея AZ, случившееся в архивах РГАЛИ. Но уже здесь видна зверевская бескомпромиссность. Вряд ли можно представить, чтобы в советской детской книжке мог появиться рисунок с голым королем во всей физической наготе. В 1950-60-е годы эти рисунки представляли почти экстремальный вариант общения с классикой.

Об экстремальности зверевской иллюстрации свидетельствует потрясающий цикл, посвященный позднеантичному роману «Золотой осел» Апулея. Зверев берет только один единственный мотив этого сочинения — эротические приключения юноши, превращенного осла, которого одолевают обнаженные матроны. И здесь можно спокойно говорить о выплеске недозволительной в советской графике сексуальной энергии. Десятки и даже сотни рисунков тушью — вариации женской ню с присутствием, конечно, осла. Одной из последних серий иллюстраций считаются экспрессивные листы 1984 года, посвященная поэме «Мцыри» Лермонтова (любимого поэта Зверева). И здесь вновь встречаем фирменный зверевский прием субъективного, парадоксального иллюстрирования. Ведь лучшие листы относятся к побочной сюжетной линии. Вот герой в болезненном бреду видит сон, будто он лежит на дне реки и созерцает проплывающих мимо рыб.

И помню я одну из них:

Она приветливей других

Ко мне ласкалась. Чешуей Была покрыта золотой

Ее спина. Она вилась

Над головой моей не раз

И взор ее зеленых глаз

Был грустно нежен и глубок

Золотые рыбки Зверева превращаются в монструозных существ, которые обволакивает зрителя-героя тьмой и красными отсветами смерти. Еще один плод воспаленного воображения, который вряд ли бы оценили советские издатели. Между тем, сегодня они впечатляют и вдохновляют именно своей странностью и парадоксальностью.