«Непонятное чувство страха овладело мной»: что переживали дети первой волны эмиграции
Для любого государства нет худшего бедствия, чем гражданская война. Минуло чуть более 100 лет, как в России началась Гражданская война, но и сегодня эта тема остается одной из самых острых и актуальных в отечественной истории. Хотя и с трудом, но к нам приходит осознание именно трагичности этого события, ведь гражданская война, самая противоестественная из всех войн, по своей сути является братоубийственной.
Исторические события ушедшего века потрясли устои нашего государства и глубоко раскололи российское общество. Оценка тех событий не могла быть для всех одинаковой и простой. Многие тогда впадали в идеологические крайности. Кульминацией всех этих идеологических противоречий явилась Гражданская война, в которой бессмысленно искать виновных. Представители обеих противоборствующих сторон — граждане той же России, будущее которой они видели по-разному. Те и другие были подготовлены к войне психологически. Нетерпимость и радикализм были присущи не только политическим лидерам, но и основной массе граждан. Четырехлетняя мировая война, также сыгравшая в судьбе России свою роковую роль, привела к тому, что человеческая жизнь практически обесценилась. Террор, возведенный в основополагающие принципы политики «красных» и «белых», стал характерной особенностью Гражданской войны в России.
В этом жесточайшем и бескомпромиссном противостоянии большевики сумели одержать верх. Около 1,5 миллиона российских граждан оказались за пределами своей Родины, не приняв новой власти и выбрав для себя судьбу изгнанников. Было бы неверно не отметить и даже не подчеркнуть, что идеологическое противостояние между разными партиями и группами продолжилось в течение долгого времени среди тех, кто вынужден был покинуть Россию.
У преобладающего большинства российских изгнанников огромные трудности возникли уже с первых дней пребывания на чужбине. Многим тысячам русских людей пришлось пройти через беженские лагеря Турции, найти страну для проживания и обустройства, найти работу и жилье, получить правовую защиту. Наши соотечественники оказались раскиданными по всему миру. Русский Берлин и Париж, Прага и Белград появились в их жизни не сразу. Далеко не все государства, сами пребывавшие в нелегком положении после окончания Первой мировой войны, были готовы принять большие потоки беженцев из России. К тому же пришлось пережить и еще одно разочарование, очень больно ударившее по русским изгнанникам. Бывшие союзники по борьбе с Германией не сделали исключения для русских, не приняли активного участия в их судьбе. Франция хотя и участвовала в эвакуации военных чинов белых армий и гражданских лиц из России, но, как и другие страны, не предоставила благоприятных условий для проживания на ее территории даже представителям военной эмиграции. Все русские беженцы оказались среди прочих. В правовом отношении они были приравнены к категории иностранцев, поэтому им приходилось рассчитывать больше на собственные силы. Многие из них могли существовать только за счет благотворительной помощи. К тому же психологическая неподготовленность к жизни вне России усугубляла и без того сложное положение людей. В этой ситуации особое значение приобрела способность русских беженцев к самоорганизации, к созданию структур для решения этого комплекса проблем. Эту роль сыграли благотворительные, профессиональные, общественные, культурно-просветительские и другие организации. Не только социальная защита являлась основным направлением в их деятельности. Огромный и поистине бесценный вклад они внесли в сохранение русскими изгнанниками национальной идентичности, помогая пережить унижения беженской жизни, помогая адаптироваться и интегрироваться в жизнь принимавших стран.
Созданные многочисленные организации не только помогли в обустройстве на чужбине, но, являясь фактически центрами русской жизни, помогли изолировать свой русский мир от иностранного влияния. Идея о принадлежности к Зарубежной России давала возможность примириться с новыми условиями жизни. При этом понятие «Зарубежная Россия» было наполнено вполне конкретным содержанием — создавались такие очаги национальной культуры, как театральные общества, хоры, оркестры, научные организации и союзы, русские музеи, библиотеки, архивы и, конечно, русские учебные заведения.
В нашем сознании олицетворением эмиграции стал в первую очередь военный человек, прошедший Крым, военные лагеря Галлиполи, Лемноса и Бизерты, из которых ему с огромным трудом удалось переехать в Болгарию или Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. Югославия). Гражданская война вошла буквально в каждый российский дом, не только перевернула жизнь взрослых, но и лишила детства тысячи детей, разрушила их счастливую жизнь в родной семье вместе с любящими родителями, родными и друзьями. В результате на улицах разных иностранных городов оказались тысячи русских детей, часто беспризорных, голодных, оборванных, больных, без работы и жилья. Многие из них принимали участие в Гражданской войне, испытали все тяжести исхода из России, приспосабливались к жизни там, куда забросила судьба.
Далеко не все дети оказались на чужбине вместе с родителями. Многие были вывезены педагогами вместе с учебными заведениями, при этом родители остались в России. На чужбине оказались дети-сироты, у которых родители и родные погибли. Здесь же оказались дети-фронтовики, эвакуированные в составе частей Русской армии. Русские дети оказались в безвыходном, катастрофическом положении и, как никто другой, нуждались в экстренной помощи, без которой они могли погибнуть.
Мальчик (род. 21.VII.1908). Мои воспоминания с 1917 года
Великая русская революция застала меня в Крыму, где я жил в то время на одном из курортов. Мне было тогда 9 лет. Появились автомобили с красными флажками, матросы с военных судов, возбужденные, шумливые; и все это на фоне яркого крымского весеннего солнца, под однообразный прибой седых сердитых волн.
Немногое уцелело в моей памяти о том времени, но хорошо помню ощущение чего-то нового и потом и страшного. Потом дорога, с бранью солдат, с грязью беженцев, к себе на родину, на Урал. В Уфе, куда я приехал к отцу, шли уже погромы магазинов, складов. Тут я впервые близко познакомился с солдатами, которые очень часто у нас бывали (односельчане и родственники моего отца). Серые, грязные, усталые, нахватавшиеся всевозможных фраз, вроде следующих: старый режим, революция, буржуазия и прочая, и прочая, и прочая. Потом вдруг, как снег на голову, упало известие: большевики захватили власть в Петрограде. Местная фракция большевиков сейчас же начала работать. Посыпались аресты офицеров, общественных деятелей. У нас был произведен обыск, искали оружие. Комиссар, который производил обыск, громадный рыжий мужчина, погладил меня по голове и стал со мной разговаривать, но какое-то непонятное чувство страха овладело мной, и я ушел в другую комнату.
Вся зима прошла в слухах. Доносились слухи о том, что что-то делается на Дону и Кубани; все чего-то ждали. Пришла весна, тронулась Белая, запели в парке зяблики. Я подружился с соседними мальчиками и играл с ними целыми днями. Я загорел, забросил чтение, учение, стал совсем маленьким дикарем, живущим только природой. Любимым удовольствием моим и моих приятелей было забраться куда-нибудь в глубь парка или Забельского леса и лежать ничком на траве, что-нибудь друг другу рассказывая. Шумели столетние осокори, отражая свои листья в воде, плескалась красавица Белая в зеленых берегах, пахло глиной. Казалось, что так было всегда, так всегда будет. Но революция шла, и безучастным зрителем ее оставаться было нельзя. В один светлый день папа ушел из дому, его предупредили об аресте. Несчастный случай выдал его, и папа был арестован. Я сидел в столовой и что-то делал, когда вдруг пришел папа в сопровождении красноармейца — проститься, его увозили вверх по Белой заложником гор<ода> Уфы. С нашего двора было взято сразу 2 человека: Ауэрбах (впоследствии расстрелянный) и мой папа. Заложников посадили в баржу и пока что не увозили. Жены арестованных, в том числе моя мама, хлопотали о заложниках, выбиваясь из сил. Моя ненависть к большевикам к тому времени возросла до необыкновенных размеров. Я видел, как на улице били уже полумертвого прилично одетого человека; я видел, как толпа пьяных матросов издевалась над девушками и как они пристрелили что-то им сказавшего человека.
Тут произошел раскол среди моих товарищей. Один из них был братом коммуниста и сам, разумеется, коммунист, другие же — меньшевики (так у нас называли всех не коммунистов). Много споров было, много бросалось обвинений и той, и другой стороной. Жители поговаривали тихонько о приближающихся чехах, о расстрелах, которые происходят каждую ночь на городском кладбище. Папу увезли вверх по Белой на барже. Папин арест произвел на меня очень сильное впечатление, я даже плакал; конечно, потихоньку. Но жизнь сильна, и природа вновь захватила меня всего. Я просиживаю целыми днями на Белой, Дёме, Виденеевском озере, собираю с мальчишками кислянку и свербейку (кислянка — щавель, а свирбейка, кажется, научно называется свербига), гоняю и ловлю голубей.
А в городе между тем становилось неспокойно: по улицам проходили нестройные колонны красных солдат, батареи, кавалерия. За слободой начали рыть окопы; я ходил туда с моими товарищами любоваться на них. Масса всякого народа с кирками, лопатами, работали вовсю, подгоняемые бранью и шуточками дюжины красноармейцев. Раз я случайно попал под пули. Ловили какого-то контрреволюционера и вслед ему стали стрелять. Я отделался благополучно, но странное впечатление произвел на меня свист пуль; всякая опасность забывается, рождается какое-то возбуждение, даже веселье.