Темное просвещение: как новая технологическая элита пытается вычеркнуть гуманизм
В феврале 2025 года Илон Маск, выступая на Всемирном правительственном саммите в Дубае, призвал США «удалить целые агентства» федерального правительства, заявив, что страна страдает от «власти бюрократии, а не народа». Он также выразил обеспокоенность тем, что искусственный интеллект, запрограммированный с акцентом на разнообразие, сможет принимать радикальные решения, такие как устранение мужчин с руководящих позиций.
Эти заявления не были просто риторикой. Вскоре после этого возглавляемый Маском Департамент правительственной эффективности (DOGE) объявил о расторжении 85 контрактов, связанных с программами разнообразия, равенства и инклюзии (DEI), на сумму почти $1 млрд, охватывающих 24 правительственных ведомства. Подобные действия отражают растущую тенденцию среди технологических элит, которые все чаще выражают скептицизм по отношению к сложившимся институциональным конструкциям и ценностям, доставшимся нам от эпохи Просвещения.
Темное просвещение: истоки философии
Идеология, известная как «Темное просвещение», предлагает альтернативное видение будущего, где эффективность и иерархия превалируют над равенством и инклюзивностью. Его сторонники критикуют идеи демократии, равенства и гуманизма как наивные и неэффективные, и считают, что миром должны управлять компетентные элиты, а не массы через выборы.
Вместо прогресса и свободы предлагается иерархия, порядок и технологически оптимизированное управление. «Темным» его называют за любовь к разного рода негуманным философиям, вроде акселерационизма (нужно ускорить капиталистический рост, чтобы расшатать существующие системы), спекулятивного реализма (философия, подчеркивающая важность вещей вне опыта людей) и других теорий, которые выводят из центра схемы человека, ставя туда самые причудливые объекты: слизь, технику, сети, нефть и даже персонажей Лавкрафта.
Ключевой парадокс Темного просвещения — в том, что оно отвергает гуманистическое наследие эпохи Просвещения, но сохраняет его технический и рационалистический пафос: вера в прогресс остается, но это прогресс не ради освобождения, а ради оптимизации. Мир становится не более справедливым — а просто более управляемым. В этом смысле оно ближе к индустриальному мышлению XIX века, где порядок, эффективность и иерархия важнее, чем участие, равенство и моральная универсальность.
В нынешнем виде Темное просвещение собрано на стыке нескольких источников. Первая фигура — Кертис Ярвин, более известный как блогер Mencius Moldbug. В середине 2000-х он начал публиковать серию эссе, в которых поставил под сомнение саму идею демократии. Его аргумент был цинично прост: народ ничего не решает, демократия лишь интерфейс, за которым скрывается бюрократия, а значит, лучше отказаться от иллюзий и выстроить государство как бизнес с одним CEO, которому делегируется вся полнота власти. Он не должен быть избираем, но должен быть эффективен. Если плохо справляется, его можно «уволить». Как руководителя, а не как политического представителя.
Эти тексты, написанные пародийно-викторианской прозой, опирались не на современных экономистов, а на забытые фигуры XIX века: прежде всего на писателя и публициста Томаса Карлайла, презиравшего демократию и прославлявшего «героическое правление». Через него Ярвин выводил свое главное утверждение: массам нельзя доверять власть, ею должны обладать компетентные единицы, управленческая аристократия.
Вторая фигура — Ник Ланд, философ, бывший преподаватель Уорикского университета и идеолог радикального акселерационизма. Именно он в 2012 году опубликовал эссе The Dark Enlightenment, тем самым впервые предложив название новому интеллектуальному явлению. Ланд предложил взглянуть на ситуацию шире: не как на политическую поломку, а как на структурную трансформацию. Демократия, по Ланду, слишком медленна для мира, в котором главную роль играют не люди, а алгоритмы, сети, машинные процессы. И если раньше Просвещение было связано с автономией субъекта, то теперь оно связано с его отменой.
Завершает этот триумвират Ханс-Херман Хоппе, экономист австрийской школы, автор книги Democracy: The God That Failed. Его влияние на Темное просвещение не философское, а концептуальное: он предложил модель «естественной монархии», где государство управляется как частная собственность. Монарх (или CEO) заинтересован в сохранении и развитии активов, а демократический руководитель — в том, чтобы переизбраться. Следовательно, с точки зрения эффективности монархия — рациональнее. Хоппе не использует термины Ярвина и Ланда, но его идеи оказались чрезвычайно востребованы в неореакционной среде.
Вместе эти три линии складываются в цельную систему взглядов. Из Карлайла здесь презрение к массам. Из Джеймса Бернхема (еще одного важного источника Ярвина) — идея класса, который уже правит, просто притворяется, что не правит. Из Хоппе — обоснование радикального неравенства. Из Ланда — философская отповедь гуманизму. Просвещение в этой версии не отменяется, но очищается от этики, от универсализма, от человека.
Свобода, равенство, exit: политическая философия Кремниевой долины
Темное просвещение оказалось особенно притягательным для тех, кто мыслит категориями не справедливости, а эффективности. Для технологических элит демократия — устаревший интерфейс: слишком медленный, несовместимый с экспоненциальной скоростью технического прогресса. Как выразился венчурный инвестор и сооснователь PayPal Питер Тиль: «Я больше не верю, что свобода и демократия совместимы».
Эти взгляды находят поддержку и развитие в среде криптопредпринимателей. Один из самых заметных — Баладжи Шринивасан, бывший технический директор криптобиржи Coinbase и партнер венчурного фонда Andreessen Horowitz. В своем манифесте «Сетевое государство» он предложил заменить нации новыми формами политической организации, построенными на блокчейне и объединенными не территорией, а идеей: «Сетевое государство — это высоко согласованное онлайн-сообщество, способное к коллективному действию, которое с помощью краудфандинга приобретает территорию по всему миру и в конечном итоге получает дипломатическое признание от существующих государств».
Иными словами, политическое должно быть переписано как стартап. Из этого логично вытекает тяга к созданию постнациональных автономий: криптогосударств, плавучих городов, зон с частным юридическим режимом. Программа Seasteading, продвигаемая Патри Фридманом (внуком популярного экономиста Милтона Фридмана) и финансируемая Питером Тилем, ставит своей целью «выход» из истории — создание нового общества на воде, свободного от навязанных извне правил и демократического контроля.
Полигоном для реализации этих идей стали некоторые страны Латинской Америки. Так, в Гондурасе был создан проект Prospera — специальная юрисдикция с собственной правовой системой, ориентированная на бизнес, инвестиции и минимизацию государственного вмешательства. На официальном сайте говорится о миссии проекта: «Создать наиболее инновационный правовой климат в мире». А в Сальвадоре правительство при поддержке криптосообщества запустило Bitcoin City — экономическую зону, управляемую через блокчейн, финансируемую с помощью криптооблигаций и вдохновленную идеей государства как цифрового продукта. Это не просто урбанистический проект, а попытка построить альтернативную модель суверенитета: приватизированную, децентрализованную, постгосударственную.
Право ухода (exit), а не участия (voice), становится новой политической добродетелью. Если тебе не нравится государство — не меняй его через выборы, а уезжай или построй свое. В этой логике общественный договор превращается в пользовательское соглашение. Государство — это сервис, и если он не устраивает, то клиент уходит или запускает свой аналог.
Таким образом, Темное просвещение предлагает не диктатуру в привычном смысле. Это смесь платформенного капитализма, о котором пишет американский экономист и политолог Шошана Зубофф, и технофеодализма нового типа: власть без народа, структура без истории, управление без идеалов. В этой конструкции демократия не инструмент будущего, а баг системы, который мешает быстро и эффективно внедрять технологии, «делающие жизнь людей лучше». Вариант, что они могут нанести вред, даже не рассматривается.
Почему государство — это не стартап
На первый взгляд, Темное просвещение обещает элегантное решение сложных проблем современности: вместо забюрократизированной демократии — рациональная иерархия, вместо равенства — меритократия, вместо общественного договора — контракт с «менеджером» реальности. Но вся эта логика начинает трещать, как только из мира кода и капитала мы переносим ее в живую ткань общества.
Проблема в том, что, увлекшись философией неживых форм, сторонники Темного просвещения и особенно те, кто пытается воплотить его на практике, совершенно забыли о самих людях. Они в этой модели становятся как будто и не очень нужны. Как писал французский философ Жак Рансьер в своей работе «Ненависть к демократии»: «Политика начинается тогда, когда те, кто «не предназначен» для того, чтобы говорить, берут слово».
Компания может уволить неугодного работника и перестать обслуживание неудобного. В корпорации вы не обязаны учитывать интересы тех, кто не приносит прибыли. В государстве вы не можете просто отключить бедных, уязвимых, нерентабельных. Оно по определению инклюзивно и отвечает не только перед инвесторами, но и перед людьми, которые не выбрали его сознательно, но оказались в его границах просто по факту рождения.
Любой CEO государства неизбежно столкнется с тем, что «плохие пользователи» — не баг, а базовая часть системы. Здесь нельзя просто «оптимизировать» население без последствий: в результате этой идеологии были расторгнуты госконтракты с организациями, которые занимались вакцинацией, например, после прекращения федеральных грантов уже закрываются мобильные клиники, а ВОЗ предупреждает о всплесках кори и коклюша. То же касается борьбы с голодом и с многими другими проблемами.
Есть и вторая проблема — моральная. Уход от равенства под видом «рациональной сегрегации» (пусть каждый живет в своем анклаве, платит за свой сервис, живет по своим правилам) — это не освобождение, а отказ от идеи общего. Это конец солидарности как политического чувства. Если гражданство становится подпиской, то права в ней становятся просто функциями, которые можно купить или отключить. И понятно, кого будут отключать, ведь адепты этой идеологии высказывают прямое презрение к «лишним».
Ярвин и Лэнд откровенно формулируют, кого система считает балластом: массовый электорат, социальных «аутсайдеров». «Люди не равны, ничто не сделает их равными», — писал Ник Лэнд в эссе The Dark Enlightenment, однако бывший российский миллиардер Сергей Полонский выразил схожую идеологию гораздо более честно: «У кого нет миллиарда, те могут идти в жопу».
Старый элитизм в новой обертке
Главная угроза, идущая от идей Темного просвещения, — разрушение легитимности. Демократия, при всех издержках, обладает важнейшим свойством: она создает основания для признания власти: не потому что всегда работает эффективно, а потому что включает в себя, дает каждому хотя бы минимальную возможность быть услышанным, участвовать, оспаривать. Это не про результат, а про право быть в процессе.
Темное просвещение выстраивает другую модель: не участие, а компетенция, не разговор, а расчет. Но у этой модели есть фундаментальный изъян, который заметили еще античные греки. Для Аристотеля человек — это «зоон политикон», «политическое животное», и не потому что он голосует, а потому что он говорит. Политика начинается с речи, с того, что люди могут друг с другом обсуждать справедливое и несправедливое, выгодное и вредное. Управлять без этого — все равно что управлять стадом, и это уже не полис, а ферма.
Таким образом утопия Темного просвещения оказывается не только антигуманной, но и недееспособной: она игнорирует сложность, заменяет политику управлением, а граждан — пользователями. Но человек — не API (Application Programming Interface — «программный интерфейс приложения»), и история не масштабируется по модели стартапа. И когда Илон Маск сокращает одним махом десятки тысяч людей, это может сработать в его Tesla, но не в обществе в целом.
Уволенные не исчезают: они продолжают жить, голосовать, возмущаться, формировать сопротивление. Политика не предлагает клавишу delete — только диалог или конфликт. И в этом отличие: в стартапе неудачный продукт можно закрыть, но в обществе нельзя «закрыть» неугодный класс или культуру. Их придется выслушать. Или подавить — но это совсем другая история.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора.