Утерянный роман Эдуарда Лимонова: как молодой поэт попал в богемную Москву конца 60-х

«Москва майская» возвращает читателя в 1969 год, когда молодой харьковский поэт Эдуард Лимонов вместе с первой гражданской женой Анной Рубинштейн приехал в Москву — на встречу со столичной поэтической богемой. События разворачиваются в течение трех майских дней — с 18 по 20 мая — и вписываются в биографический и литературный контекст автора: роман был написан после Нью-йоркской трилогии и ряда книг Харьковской трилогии.

В романе появляются реальные фигуры — поэт Арсений Тарковский, художник Илья Кабаков, скульптор Эрнст Неизвестный, поэт Леонид Губанов и другие. Закончив роман, Лимонов показал его литератору, публицисту и издателю Марии Розановой, которая посоветовала не издавать его, вероятно, из-за возможной реакции на тот момент живых героев книги. В итоге роман остался неопубликованным, а сам автор долгое время считал его навсегда утерянным.

«За 14 лет пребывания в Париже в моей библиотеке скопилось свыше 5.000 книг. Когда переезжал в Россию, эти книги оставил приятелю Мишелю Бидо. Он сложил их в картонные коробки, а затем перенес в подвал. Долгое время я не знал, что с моей библиотекой. Лишь несколько лет назад выяснилось, что часть книг постигла печальная судьба: Мишель отправился в очередное путешествие, на хозяйстве остался бывший капрал Иностранного легиона. От Мишеля долгое время не было весточки, все подумали, что он погиб, и капрал стал растапливать камин книгами. Первое, что он бросал в пламя огня, были книги с автографами и документы на иностранном языке. Он также спалил мою неопубликованную книгу «Москва Майская». Мне казалось, что она слабая, по этой причине и не издавал. А сегодня, наверное, напечатал бы… Жалко, конечно, книг»., — вспоминал Лимонов. 

Рукопись обнаружили в архиве Андрея Синявского в Гуверовском институте при Стэнфордском университете. Архив был передан в США в 1998 году вдовой Синявского — писателем и литературоведом Марией Розановой.

И теперь, спустя почти четыре десятилетия, «Москва майская» возвращается к читателю — как литературный документ эпохи и личный дневник поэта. 

Минут через десять, показавшихся ему вечностью, Рита, уже освободившаяся от пальто, шапки-ушанки и папки, появилась вместе с седым бледным стариком в писательской замшевой куртке. Старик сказал что-то Церберу. Церберман расплылся в улыбке, сам отворил дверь и позволил Рите ввести внутрь нашего героя. Как было там? О, там было тепло и нарядно.

— Если вы хотите, чтоб ваш товарищ смог посещать занятия, включите его сегодня же в список, заверенный Тарковским, — строго сказал Цербер Рите.

Седовласый же писатель, улыбнувшись, потрепал юношу по еще заснеженному плечу и сказал: «Добро пожаловать в Дом литераторов, юноша!» И, увидев молодого человека со странно знакомым нашему герою лицом, устремился к нему:

— Колька!
— Ярослав Владимирович!
— Спасибо, Ярослав Владимирович! — сказала Рита вдогонку писателю и потащила поэта к вешалке. Оказавшись без пальто и грузинской кепки, юноша тотчас помолодел до возраста пятнадцати лет, и Рита Губина — мамаша даже взяла его за руку:

— Пошли. Семинар вот-вот начнется.

И они устремились сквозь залы дворца, наполненные группами веселых и зачастую явно подвыпивших людей. Иные из писателей сидели в креслах в углах зала, иные прохаживались парами среди зеленых растений, несколько пар писателей склонились над шахматными досками, а группа старых дам и молодых парней даже смотрела телевизор. «Как в доме отдыха!» — успел подумать поэт, торопясь вслед за Ритой. Оттуда, куда они шли, в лица Риты и свежего поэта несло запахом пищи.

— Ресторан, — ответила Рита на непроизнесенный вопрос. — Как тебя зовут, кстати, земляк?

— Эд. Эдуард Лимонов.

Мимо буфета (поэт, к своему ужасу, успел заметить пятна красной икры на свободно выложенных в витрине бутербродах), мимо столиков кафе — почти все они были заняты оживленно беседующими писателями — прошли они и стали подниматься по деревянной открытой в зал лестнице. Взобравшись, устремились по обшитым деревом коридорам и скоро вошли в комнату со множеством столов и стульев. В комнате находилось с дюжину или более молодых людей обоих полов.

— Привет! Привет! Всем привет! — проскандировала Рита и бросила папку на свободный стол.

— Ага! Вот и староста! Мы уже собирались тебя переизбрать! — воскликнул некто темнобородый и краснолицый. — А где же Арсений? — спросила Рита. — Кто-нибудь видел Арсения?
— Был замечен в ресторане с Леночкой Игнатьевой, — ехидно заметил молодой человек с большим прямым носом и бесцветными усиками. Светлый чубчик закрывал треугольником половину его лба. Молодой человек выглядел как случайно уцелевший обломок другой, может быть, довоенной эпохи. В придачу к чубчику, каких чубчиков не носили уже в описываемые годы даже самые отсталые рабочие харьковского завода «Серп и Молот», на юноше была извлеченная, должно быть, из отцовских запасов куртка, сшитая из серой и черной тканей, называемая ковбойкой. «Ну и экземпляр!» — подумал провинциал о непонятном юноше, так и не расшифровав его.

— Леночка, разумеется, читала Арсению Александровичу стихи, ха-ха-ха... — прохихикал юноша.

— А кого сегодня разбираете? — спросила Рита. Села и принялась выкладывать из папки на стол бумаги. На столе, занятом ею, покоилась пишущая машина в чехле. Всего три зачехленных машины находились в комнате, письменные приборы украшали несколько столов. Помещение, по-видимому, использовалось в дневные часы как кабинет.

— Машеньку мы сегодня разбираем, — очень ласково сказал кудрявый типчик, торопивший Риту у двери дома, и с необыкновенным радушием посмотрел на сумрачную девушку крупных форм, набросившую вдруг пуховую темную шаль на плечи. Преобладающим цветом девушки был темно-шоколадный. «Говенный!» — фыркнув себе под нос, определил цвет Машеньки наш злой герой. Физиономия Машеньки напомнила ему виденные во множестве унылые физиономии поэтических девушек, встреченных им в секции Дома культуры работников милиции, и в других домах культуры, и на поэтических вечерах Харькова. Ниже этого подвида поэтов-«машенек» стояли только выжившие из ума старики — пенсионеры, бывшие парикмахеры или банщики, почему-то на старости лет взявшиеся за сочинение стихов. Провинциалу стало обидно за Москву, что вот и в ней, где, казалось, должно быть скоплено самое лучшее, существуют, оказываются, такие Машеньки. Читать она, без сомнения, будет тихим, скучным голосом, от которого умерли бы и мухи в комнате, происходи занятие семинара летом...

— Возьми себе стул! — сказала Рита. Оказывается, он один стоял.

— Это мой друг — поэт из Харькова! — вспомнила Рита об обычае представлять неизвестных юношей обществу.

— Эдуард! — представился он и почему-то поклонился.

Машенька назвалась Машенькой, старомодный обломок с чубчиком а-ля Гитлер назвался Гришей Васильчиковым, а курчавый толстячок — поэтом Леванским. Некто в больших очках был Юрием. Остальные? Статисты всегда плохо запоминались нашим героем, и, если они не переходили вдруг почему-то хотя бы на второстепенные роли, он забывал их без сожаления. Не станем и мы утомлять ими читателя, ибо сейчас, погодите, появится персонаж поважнее.

Вошел, сильно хромая и опираясь на палку, красивый, в синем костюме, с шелковым шарфом-узлом, завязанным у горла, сам мэтр — руководитель семинара Арсений Александрович Тарковский. Нашему герою он тотчас не понравился. Не так, как не нравился ему в свое время краснолицый харьковский поэт Борис Котляров или, позднее, узнанные им вплотную водочного цвета, красноглазые и наглые поэты-русопяты. Арсений Александрович, «поздний акмеист», как с пренебрежением стал называть его наш герой, не понравился Эду тем, что не подходил для его целей. Провинциал тотчас понял, что подле элегантного эгоиста Арсения Александровича можно находиться только в качестве ученика, боготворящего мэтра, посему юноша Лимонов тотчас исключил Арсения Тарковского из своих планов, вариант «старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил» с участием Тарковского в роли Державина отпадал.

Леночка Игнатьева, впорхнувшая за Тарковским в комнату, юноше понравилась, и он ее одобрил. Выходец с окраины, из рабочего поселка, из среды грубых людей и грубых нравов, он всегда (скрытно) робел перед такими девочками, вечно, знаете, одетыми в черт знает что невообразимое, в какие-то воротнички, в белизну и шелк, в юбко-блузко-перья-чешую мистических красавиц и испорченных незнакомок... Короче говоря, ему всегда нравились девушки из хороших семей, были ли они дочерями партаппаратчиков, или (позднее) дочерями американских денежных мешков, или европейских аристократов. Леночка Игнатьева была именно из этой породы девушек. «Эту бы я в***» [ вступил в сексуальную связь], — подумал поэт, все еще пользовавшийся для внутренних монологов лексиконом своего преступного отрочества. Следует уточнить, что в этом выражении был заключен для него куда более широкий и чистый смысл — имелось в виду, что он бы познакомился с Леночкой поближе. Увы, как оказалось, она нечасто появлялась на семинарах, она предпочитала индивидуальные встречи с любимым поэтом.

Тарковский уселся за самый большой стол и вызвал к себе Машеньку.

— Все прочли Машины стихи? — спросил Тарковский и оглядел юные дарования. — Риточка Губина явилась, староста наша... — констатировал он.

— Я не прочла, Арсений Александрович, потому что...

— Знаем, знаем, — ласково остановил ее Тарковский. — Кого родила?

— Мальчика!
— Мальчика. Хорошо. Как назвали?
— Петром, Арсений Александрович!
— Петя... Петр... — повторил, как бы пробуя имя, Тарковский. — А что, ребята, русские имена опять входят в моду?..

— Да, — заулыбалась во всю ширь лица Рита. — Арсений Александрович, вот поэт из Харькова приехал, очень просится к нам в семинар...

Провинциал смущенно встал, чтобы мэтр на него посмотрел. От скудной малокалорийной пищи (по совету мудрого Гробмана он и Анна питались теперь на рубль в день) и от усердных занятий стихосложением (поэт совершенствовал свое дарование) он выглядел как бледный гений смерти. Синеватый, слегка, может быть, даже светящийся, этакий чахоточный Надсон предстал перед Тарковским. Мэтр поглядел на существо в пиджаке, жилете, в брюках колоколом и заулыбался.

— Эд Лимонов, — назвался поэт и поглядел в стену. — Эд? — переспросил Тарковский.
—Угу...
— Как электротехник Жан у Маяковского? — рассмеялся мэтр. — Эд.
Семинаристы угодливо, как показалось провинциалу, поддержали смех мэтра своими смешками.

— Эдуард, — подтвердил харьковчанин. — Я хотел бы посещать занятия вашего семинара, Арсений Александрович...

— А у вас есть где жить в Москве, есть прописка и вы собираетесь здесь остаться?

«Е*** [напыщенный] барин!» — выругал его про себя наш герой.

— Есть, — соврал он. — Все есть. — И подумал, что вот сейчас насмешник попросит его показать паспорт, а в нем лишь харьковская прописка...

— Включите его в список, Арсений Александрович, — сказала Рита. — Он хороший.

— Ну конечно же, если он обещает активно участвовать, я включу его в список. — Тарковский взял пачку бумаг и снял с них скрепку. — Кто хочет оппонировать Машеньке?

Оппонировать Машеньке взялся очкастый Юрий.