Автор — заведующий лабораторией межбюджетных отношений Института экономики переходного периода
Часть 1 – здесь
Наиболее яркий пример радикальных реформ во время экономического кризиса представляет «тихая революция», проведенная Маргарет Тэтчер в Великобритании в конце 70-х — 80-х годах XX века. Вот некоторые итоги 10 лет ее пребывания на посту премьер-министра:
1) жесткая денежно-кредитная и бюджетная политика позволили обуздать инфляцию;
2) снижение налогового бремени и отказ от идеологии поддержки бизнеса за счет бюджетных ресурсов позволили оздоровить экономику;
3) масштабная приватизация — от гигантов British Petroleum (в российской интерпретации «Роснефть»), British Telecom (по-нашему «Связьинвест»), British airways (по-русски «Аэрофлот») до небольших коммунальных предприятий — была проведена в интересах среднего класса, а не олигархов, что способствовало укреплению позиции среднего класса;
4) дебюрократизация страны и резкое сокращение численности чиновников при одновременном увеличении оплаты их труда повысили эффективность госаппарата и престижа данной профессии;
5) реформы в сферах образования, здравоохранения, пенсионного обеспечения, социальной защиты и трудового законодательства позволили достичь некоторого баланса между ограниченными бюджетными ресурсами, обеспечением качества жизни населения и созданием стимулов для повышения эффективности данных социальных систем.
Насколько рецепты «железной леди» применимы к России? Схожесть методов лечения обуславливается схожестью заболеваний и индивидуальными характеристиками пациентов. Поэтому для ответа на заданный вопрос нужно понять, чем похожи, а чем отличаются Британия 1970-х от России 2010-х.
На первый взгляд, сравнение столь географически, этнически, культурно и социально-политически далеких стран, как Россия и Великобритания, может показаться бессмысленным. Однако сопоставление России и развитых европейских стран довольно прочно обосновалось в трудах экономических историков: считается, что Россия с опозданием примерно в 50 лет следует по пути, пройденному странами Запада. При всей условности такого подхода он дает нам некоторые основания сравнивать нынешнюю Россию и Британию 70-х годов прошлого века.
Нас объединяют общие проблемы, как социально-политические, так и экономические. В социально-политическом плане нынешняя Россия и Британия 1970-х — это метрополии погибших империй, болезненно переживающие утрату былого могущества. Низкие темпы экономического роста, высокая инфляция и безработица на протяжении длительного промежутка времени привели к тому, что к концу 1960-х годов развитые мировые державы начали воспринимать Британию как «больного человека Европы», что не могло не ранить чувство национальной гордости страны, привыкшей считать себя «владычицей морей» и «мастерской мира». Нынешнее положение России на мировой арене не сильно лучше. Вряд ли можно всерьез гордиться статусом «энергетической сверхдержавы». Различие между «энергетической сверхдержавой» и «сырьевым придатком» такое же, как между хомячком и крысой, — только в пиаре. Прошедший кризис показал, как шатко положение нашей сверхдержавы, зависящей от настроения трейдеров на Нью-Йоркской товарной бирже. Следовательно, когда стагнация цен на энергоносители неизбежно откроет обществу глаза на истинное положение страны в международном разделении труда, мы поймем, что наши экономические достижения не сильно лучше дотэтчеровской Великобритании.
Многие из экономических мер и доктрин, приведших ту Британию к кризису, активно применяются сегодня в России.
1) Из государственного бюджета поддерживаются неконкурентоспособные предприятия, особенно крупные. Выделение субсидий и последующая национализация (т. е. постановка на государственное довольствие) «Роллс-ройса» ничем не отличается от поддержки АвтоВАЗа.
2) Доминирует заблуждение, что активная промышленная политика, прямое государственное стимулирование инвестиций и технологического обновления (в современной России мы используем термин «инновации») есть наиболее верное средство для модернизации. Правительство Эдварда Хита (предшественника Тэтчер на посту лидера консервативной партии), как и нынешние российские власти, рассматривало модернизацию исключительно в парадигме индустриального развития, когда основным ее движителем является государство, а критерием модернизации — наличие новых технологий. Но прорыв в постиндустриальную эру с индустриальным мышлением и индустриальными институтами (а в нашем случае иногда даже позднефеодальными) невозможен. У предшественников Тэтчер (из самых значительных премьеров поствоенной эпохи можно упомянуть Э. Хита, Г. Макмиллана, Г. Вильсона) ничего не вышло, и вряд ли мы преуспеем больше них.
3) В Великобритании доминирование профсоюзов в послевоенную эпоху привело к деградации рынка труда. Профсоюзы диктовали свою волю всему обществу, что привело к росту безработицы и увеличению государственных расходов на оплату труда, а также шантажу правительства и страны в целом с помощью стачечного движения. Например, в результате стачек мусорщиков зимой 1979 года антисанитария достигла таких масштабов, что крысы бегали по центру Лондона. В России роль профсоюзов успешно выполняет государство, заставлявшее работодателей в кризис сохранять занятость любой ценой и тем самым затормозившее модернизацию экономики.
4) В обоих случаях элита была настроена на сохранение социально-политической стабильности. Стабильность, конечно, вещь хорошая, но надо понимать, что полная стабильность возможна только на кладбище (и то если могильщики не бастуют, как это было в Великобритании в 1979 году). В меняющемся мире перемены неизбежны, а нежелание реформировать устаревшие институты чревато обострением ситуации. Перефразируя одного из ближайших сподвижников Тэтчер Кита Джозефа, можно отметить, что в обоих случаях экономическая эффективность приносится в жертву ради стабильности, что создает «худший из миров: неэффективность, слабая экономика и социальные неурядицы».
В современной России, как и в Великобритании 1970-х годов, можно наблюдать формирование некоторой социальной базы для модернизации. Объективные изменения в британском обществе порождали спрос на перемены, на «правый поворот». Высококвалифицированные рабочие все больше приобщались к ценностям и стандартам потребления среднего класса, тем самым подтачивая солидарное сопротивление профсоюзов радикальным преобразованиям. В России эту роль вполне может сыграть молодежь, живущая постиндустриальными ожиданиями в индустриальной стране. Например, в типичном индустриальном городе Челябинске молодежи задавался вопрос: «Каким бы Вы лично хотели видеть Челябинск в будущем?» Молодые люди хотели бы видеть свой город центром развития науки и образования, современных управленческих, консалтинговых и финансовых услуг, центром экологических технологий и, наконец, центром развития культуры и досуга. Очевидно, что постиндустриальные ожидания и соответствующие стандарты потребления рано или поздно войдут в противоречие со стагнирующей сырьевой экономикой и индустриально-феодальными институтами.
Таким образом, современная Россия и дотэтчеровская Британия столкнулись со схожими социально-экономическими проблемами, и рецепты «железной леди», по крайней мере на уровне доктрин, могли бы привести к модернизации нынешней России. Но значит ли это, что в ближайшее время в России возможен правый поворот? К сожалению, на этот вопрос нельзя решительно ответить «да», так как современная Россия, несмотря на сходство многих проблем, не полностью идентична Британии конца 1970-х годов. Почему — читайте в следующей колонке.
Автор — заведующий лабораторией межбюджетных отношений Института экономики переходного периода