Искусство тонких касаний: чего не хватило хозяевам Домодедово для сохранения актива
«Недолго музыка играла», — говорил в московском бизнес-клубе один аналитик, обсуждая стремительное изъятие аэропорта Домодедово у его владельцев. «Вообще не играла, — дополнил его собеседник. — Не успела сыграть».
Действительно, никогда еще в современной России собственность не изымалась с такой непринужденной легкостью, как в последние годы. Первые атаки на Дмитрия Каменщика и его партнера Валерия Когана начались лет 15 назад, но если раньше силовики и чиновники вязли в судебных разбирательствах, то теперь случился блицкриг (с нем. «молниеносная война» — стратегическая военная доктрина, ориентированная на достижение победы в короткие сроки. — Forbes): стремительное обращение в арбитражный суд, арест имущества, смена управляющего, и даже Аркадий Ротенберг за этот короткий срок успел сделать заявление, что Домодедово как актив ему неинтересен. Мало кто сомневается, что аэропорт скоро перестанет быть частным, хотя Каменщик, по слухам, в России и намерен бороться.
Тихий передел
Еще несколько лет назад вокруг этой истории мог бы случиться эффектный публичный скандал — медиа писали бы о нарушении сакрального права собственности, Александр Шохин в РСПП тревожно ударил бы в колокол, Financial Times выпустила бы материал о непрозрачном рынке в России. Масштаба дела Майкла Калви процесс не достиг бы — для этого надо быть иностранцем не только по паспорту, но резонанс вышел бы за пределы страны. Сейчас аудитория, скорее, пожимает плечами: «Время такое, а что вы хотели?».
Конечно, при отсутствии официальных интерпретаций, есть много объяснений, почему все так вышло: сложная офшорная структура владения, которая должна была снизить риски, а на самом деле их увеличила; иностранное гражданство конечных бенефициаров и их фактическое нахождение, стратегический характер актива. На это накладывался сложный характер владельца, который, с одной стороны, фанатично предан своему детищу, погружен в детали на уровне микроменеджмента, чем, кстати, довольно сильно раздражал часть своих топ-менеджеров, а с другой — напрочь лишен «химии» с властью, для поддержания которой нужна масса деталей и тактических приемов.
Вроде бы функцию GR (government relations — сфера взаимодействия частного бизнеса с представителями органов власти. — Forbes) должен был выполнять Коган, однако уровень закрытости партнеров настолько экстремален, что понять их ролевые модели со стороны невозможно. Явным дефицитом выступило отсутствие навыков публичной деятельности, которая вряд ли бы изменила финал событий, но как-то усложнила бы игру. Важно иметь хорошую PR-службу. Или, если она уже хорошая, дать ей работать более активно, как минимум, уравновешивая негативную информацию в сети. Хорошую коммуникацию недооценивают еще чаще, чем переоценивают.
Можно согласиться, что у Каменщика плохо с корпоративным «софтом»: проблемы с GR, HR и PR. Наверняка, прекрасный профессионал в области авиаперевозок, трендсеттер в прошлые десятилетия, он не поймал момент, когда сохранение бизнеса не менее стратегический вопрос, чем его развитие. А сохранение — это отношения. Просто развивать актив в позиции: «Я делаю свое дело, что вам еще нужно?», — сегодня недостаточно.
Формула отношений
Давайте тогда поставим вопрос: а что нужно сверх этого? Ведь изъятие собственности идет по стране последние годы поступательно, системно, без особого внимания к возражениям бизнес-сообщества. Касается оно не только стратегических предприятий вроде Домодедово или ЧЭМК, но и гостиниц (Four Seasons, бывшая «Москва»), торговых домов («Горбушкин двор»), агросектора («Макфа»), стадионов (велотрасса в Крылатском). Процесс захватывает даже вполне системных личностей, пользующихся протекцией супертяжеловесов. Сразу после владельцев Домодедово под каток попал бывший руководитель «Роснефти» Сергей Богданчиков со своими сахалинскими активами — человек системы без подозрений в космополитизме.
Информационное поле перенасыщено подобными кейсами, потому что в нем сошлись три потока: пересмотр приватизационных сделок 1990-х, изъятие активов у бизнесменов с «низкой гражданской ответственностью», выкуп компаний у ряда иностранных акционеров. Все вместе дает картину интенсивного передела, спровоцированного чрезвычайной ситуацией. Но объяснять его только особенностями военного времени было бы упрощением. Россия относится к числу культур с довольно конвенциональными понятиями о владении: негласный кодекс ставит предпринимателя в промежуточное положение между владельцем и управляющим. То есть ты больше, чем СЕО, но владеть крупной компанией — не то что владеть личным автомобилем или аксессуаром, здесь всегда есть доля условности. Раньше либеральные экономисты считали эту особенность временным пережитком социализма, но теперь ясно, что ее корни глубже, и бороться с этим свойством так же глупо, как пытаться стереть черные полосы у зебры.
При этом можно сформулировать критерии, которые делают предпринимателя относительно защищенным, по крайней мере, снижают его персональные риски. Первый, формальный: относительная чистота получения актива. Далее, локализация: сам владелец — и в юридической, и в физической форме — должен находиться в России, быть в зоне быстрой досягаемости. Третий: лояльность. От бизнесмена не требуют демонстративного верноподданичества, но ожидают эмпатии, а вот как ее проявлять — в этом и состоит современное искусство тонких настроек. Есть еще ряд желательных факторов: социальная активность, отсутствие демонстративного потребления. Ничего, что создает риск социального напряжения, — не будем забывать историю с «Башкирской содовой компанией». Все это создает ту самую «химию», которая формирует из власти и бизнеса единую экосистему. И конечно, не надо экономить на функциях, связанных с коммуникациями. Ведь в классическом определении собственность есть система отношений, а не просто вещи.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора