Нынешний год богат не только на мрачные политические прогнозы, но и на юбилеи. В этом ряду двухсотлетие Отечественной войны 1812 г. выглядит, на первый взгляд, как событие скорее литературно-художественное, чем как дата, заставляющая задумываться и волноваться. Но может быть, я и не прав. На нескольких форумах посетители Интернета ведут достаточно жесткие дискуссии о том, корректно ли вообще говорить о праздновании победы над кем-либо, тем более над Францией, пусть и наполеоновской, с которой нас многое связывает и культурно, и исторически; в этом году прошел целых ряд очень интересных региональных и общероссийских конференций, исторические клубы вновь разыгрывают Бородинское сражение, а почти все краеведческие музеи откликнулись выставками и архивных материалов, и различных артефактов из истории этой эпохи.
Конечно, юбилей не остается незамеченным, более того правительство создало специальную комиссию по проведению празднования победы, а президент России лично откликнулся на этот юбилей, отдавая дань уважения героям Отечественной войны.
Официально государственная линия выдвигает в качестве лейтмотива в череде мероприятий идею патриотизма, как ключевую для понимания и интерпретации событий 200-летней давности. Правда, самое понятие патриотизма достаточно емкое и широкое по своему смыслу и может толковаться и как безусловное неприятие того, что враг вторгается в пределы твоего Отечества и твоей жизни, и как желание и стремление сохранить государственные устои и начала крепостническо-монархического устройства. И, если общенациональный подъем 1812 года явно говорил о первом, то второй аспект может вызывать вполне обоснованные сомнения.
При этом обращается внимание, что события 1812 г. имели огромное не только общенациональное, но и международное значение. Россия не просто остановила военное нашествие на территорию своей страны, но во многом благодаря ее победам и последующим военным действиям уже на территории Европы сформировался облик европейского континента, который и существовал на протяжении почти всего XIX века.
Этот контекст войны весьма специфичен. На протяжении XVIII века Россия уже уверенно заявляла себя не просто как участница европейского оркестра, но и в царствования Елизаветы Петровны и Екатерины II (особенно) пыталась задавать тон европейскому многоголосью. Семилетняя война, разделы Польши, ряд мощнейших побед, одержанных над Османской империей - все это и многое другое способствовали изменению облика Европы и утверждению новых международных приоритетов. Естественно, что и борьба с влиянием Французской революции оказывалось главнейшей задачей российской внешней политики. Активное участие России во всех антинаполеоновских войнах и заграничные походы русской армии 1813-14 гг. затормозили развитие европейского революционного процесса, способствовали укреплению монархической политической традиции и рождали в известной степени мощный охранительный потенциал в воздействии России на европейские события. В этой связи не только декабристы, но и Николай I был ребенком русских побед этого десятилетия.
Неслучайно поэтому и Наполеон, и его ближайшее окружение, объясняя факт вторжения французских войск на территорию России, всячески акцентировали внимание на том, что самым страшным для судеб европейского прогресса и, говоря современным языком, для судеб политической модернизации Европы, мог оказаться союз Англии и России. Англия, по их мнению, стремилась затормозить поступательное развитие всех других стран с тем, чтобы обеспечить свое безусловное лидерство на континенте, а Россия обладала громадным военным и людским потенциалом, воплощая одновременно в своем развитии все наиболее консервативные черты, уже исторически преодоленные или преодолеваемые другими европейскими странами.
Поэтому Наполеон стремился решать не столько национальную задачу (вряд ли национальные интересы Франции простирались дальше рейнских областей), сколько задачу в его понимании общеевропейскую и общемировую. И его стремление к восстановлению польской государственности было ничем иным как попыткой восстановить традиционный барьер между Россией и Западной Европой.
Однако, это европейский контекст. В самой же стране отношение к наполеоновской Франции и к самому Наполеону было далеко неоднозначным. Русское военное дворянство, участвуя во всех антинаполеоновских коалициях непосредственно, тем не менее, в большинстве своем испытывало если не огромные симпатии, то огромный интерес к Наполеону как к личности не просто яркой и талантливой, а получившей возможность формировать и реализовать себя вопреки полуфеодальному традиционализму. Собственно, и сам император Александр I и явно, и тайно вел очень напряженную конкурентную борьбу с образом Наполеона, мечтая о его победах, о его славе, о всемирном интересе к своей личности и деятельности. Но столкновение с Францией на своей собственной территории заставило консолидироваться и почитателей, и противников Наполеона в одном общем порыве, в котором соединялись и жертвенное служение своему отечеству, и надежда на то, что только свободная страна может прийти к внутреннему самоосвобождению - здесь не было других альтернатив.
Народ Российской Империи воспринял вторжение Наполеона как нашествие, угрожающее самим началом его существования. Самым популярным мифом, которые насаждался в этот период, был миф об угрозе Наполеона православным началам русской жизни и началам крестьянского мира. Это внутреннее опасение перевешивало усиленно циркулировавшее слухи о том, что целью Наполеона является освобождение русских крестьян от крепостной зависимости. Зло крепостничества казалось меньшим в сравнении с угрозой национального порабощения.
Именно поэтому Россия, как и Испания, ответила на вторжение прежде всего мощнейшей партизанской войной. Я ничего не говорю о героизме военных участников кампании 1812 г., не потому, что считаю их деятельность менее значимой или не значимой, а прежде всего потому, что именно подъем, практически не управляемый и не направляемый никем, партизанского движения стал едва ли не самой решающей силой в сломе великой европейской армии. Хватило ли бы этого порыва на более длительный срок сказать сложно, но за полгода отечественной войны французская армия пострадала гораздо сильнее, чем за десять лет почти непрерывных войн с различными европейскими коалициями.
Говоря о войне, мы не всегда вспоминаем о цене победы. Естественно, число человеческих жертв, быть может, самые невосполнимые траты подсчитаны сейчас с достаточной степенью достоверности, но война нанесла мощнейший удар по земледельческому хозяйству центральных районов европейской части России, и многие помещичьи хозяйства так и не оправились, несмотря не весь блеск победы.
Есть и еще один аспект этой цены: бесспорно блестящая победа во многом затормозила позитивные процессы внутреннего самообновления России, которые начинали складываться в начале Александровского царствования.