Как позвать девушку в Дубай: приключения британской велосипедистки на Ближнем Востоке

Ребекка Лоу — журналистка, специализирующаяся на темах Ближнего Востока и прав человека. Она пишет для таких изданий как The Guardian, The Times, The Independent, The Economist и HuffPost. Свою книгу она начинает с признания: «Я не велосипедистка. Я просто умею ездить на велосипеде. Поэтому хочу сразу извиниться перед теми, кто приобрел эту книгу, ожидая чего-то другого. Если вы ждете вдохновляющих рассказов о спортивных достижениях и преодолении границ человеческой выносливости, бросайте ее прямо сейчас».

Более того, она утверждает, что оценивая перед отъездом свои возможности, понимала, что взяла на себя слишком смелые обязательства. «Физподготовка у меня была так себе, умение ориентироваться отсутствовало напрочь, а люди в спандексе вызывали неприязнь. В горку на велике я не ездила уже лет шесть», — пишет она.

В дорогу с собой она взяла книги в твердых обложках и укулеле — последняя, как позже выяснилось, не особенно годится для велопутешествий: «Конструкция велосипеда не предполагает, что на нем будут возить укулеле, на нем удобно возить устойчивые и сговорчивые предметы, которые не так свободолюбивы и не вываливаются из сумок».

Это, разумеется, далеко не единственное открытие, которое сделала для себя Лоу за время путешествия. Одним из главных таких стало то, насколько неожиданно безопасным оказалось это путешествие для одинокой молодой женщины. Ребекка Лоу отмечает, что возможно именно ее уязвимый вид девушки, в одиночку пересекающей границы на велосипеде, обеспечил ей защиту и заботу от окружающих практически в каждой стране, где она побывала.

Во время своего путешествия Лоу везде обсуждала с местными жителями политическую обстановку, проблемы сирийских беженцев, арабскую весну и другие животрепещущие темы региона, а также пыталась осмыслить роль британской колониальной политики в происходящем. Книга «Долгая дорога в Тегеран. На велосипеде по Европе и Ближнему Востоку» выходит в издательстве Individuum в сентябре. Forbes публикует отрывок. 

Самолет садится. Маскат с первого взгляда ослепляет футуристическим блеском. Повсюду лоск, все удобно и чисто. Приобрести визу проще простого; получить багаж тоже; отыскать Хамеда, у которого я останавливаюсь, тем более. После суданской пыли и бестолковщины в местной легкости есть что-то резкое и неприятное вроде запаха краски. 

Хамед — худой и неловкий; ездит на белом внедорожнике. Пока мы выбираемся из аэропорта по головоломному лабиринту петляющих путепроводов, он бомбардирует меня сведениями об Омане. По его словам, это терпимая и либеральная страна, здесь бесплатная медицина и образование. Подоходного налога нет, налога на собственность тоже. Султана — находящегося у власти дольше, чем любой современный ближневосточный правитель, — любят все. 

Мы подъезжаем к дому Хамеда. У здания тот же свежевыстиранный вид, что у всего города, и, встретившись взглядом с собственным отражением в блестящих зеркалах лифта, я с ужасом отшатываюсь. Из зеркала на меня уставилось нечто загрубевшее, будто седло или старый башмак. Я вглядываюсь пристальнее — так homo habilis мог бы впервые рассматривать свое лицо в горном озерце — и поражаюсь, как меня вообще впустили в страну. 

Но худшее впереди. Распаковав Мод — так я называю свой велосипед — в гостиной у Хамеда, я вижу, что при перевозке сломалось крепление заднего переключателя: поломка крошечная, но катастрофическая. Запасного у меня нет, а до Ирана я должна добраться за десять дней — потом закончится виза. Времени почти не остается. 

Беглый обзор двух главных веломагазинов Маската не приносит плодов, так что в панике я звоню в «Кону». К моему восторгу и облегчению, они обещают отправить новую деталь из Калифорнии, но прибудет она только через неделю. Боже, через неделю! 

Время поджимает. Я в плену у этого города. 

Оставшись без велосипеда, я перерываю warmshowers.com в поисках прокатного. Доступны три: синглспид с неработающими тормозами, складной, который не складывается, и стальное чудовище размером и весом с уборочный комбайн. Я уверена, что все они, каждый по-своему, в состоянии угробить меня на космических суперхайвеях Маската. Остается выбрать тот, который сделает это не сразу. Поколебавшись, я ставлю на третий. 

Правда, увидев его вживую, немедленно жалею о своем решении. Цепь болтается, переключатели заржавели, рама толщиной с мою руку. Кроме того, оба колеса спущены. 

— Беру, — говорю я, не без труда вытаскивая его из хозяйского багажника. — Шукран. 

Хозяин смущен. 

— Вы уверены? Он не очень хороший. Мне кажется, на нем вообще не стоит ездить. 

— Совершенно уверена, — улыбаюсь я. На деле, я совсем не уверена. — Отличная машина. 

Накачав колеса, я делаю пробный заезд. Со скоростью и маневренностью тяжелого танка я громыхаю по восьмиполосным шоссе и убийственным перекресткам, а мимо пулями свистят «мерседесы» и тюнингованные спортивные автомобили, блестящие и безупречно белые. Поразительно, но в Омане езда на грязной машине является нарушением закона! Я кручу педали и изумляюсь прогрессу, которого сумел достичь султан за 50 лет у власти. В 1960-е годы, когда здесь де-факто правила Британия, эта изолированная часть Аравийского полуострова пребывала в глубоком упадке: одна больница, три школы и пятипроцентная грамотность. Каждый четвертый младенец умирал до года, а непристойности вроде футбола, велосипедов и солнечных очков были запрещены. Порядок при местном султане Саиде бен Таймуре держался на пытках, казнях и тюремных сроках. 

Сегодня Маскат не узнать. Все здесь, не только машины, но и здания, украшения, одежда, белоснежны. Куда ни взгляни, все переливается волшебным жемчужным блеском. Нефть, безусловно, преобразила город, но без помпы и развязности, свойственным другим странам Залива, — скорее со скромной сдержанностью. 

Я останавливаюсь передохнуть возле Большой мечети; ее пышность и красота поразительны. Выстроенная из снежно-белого индийского песчаника, она одновременно безмятежно скромна и ошеломляюще величественна. В огромном комплексе аркад и просторных дворов рождается изумительное ощущение простора, каждая молочно-белая поверхность впечатляет и простотой формы, и тщательностью проработки деталей. В огромном молитвенном зале над вторым по величине в мире ковром ручной работы висит вторая по величине в мире люстра. Первенство в обеих категориях перехватили Объединенные Арабские Эмираты, что совершенно неудивительно — эта страна, словно неуверенный в себе мачо, ни в коем случае не может мириться со вторым местом. 

Что до Британии, кажется, ее решение 1970 года свергнуть султана Саида в пользу его сына стало одним из самых простительных вмешательств во внутренние дела другой страны, даже несмотря на то что главная причина, как заявлено в случайно получившем огласку в 2005 году меморандуме Министерства иностранных дел и Содружества наций, заключалась не в отчаянном положении страны, а в неприятной перспективе проиграть тайную войну в Дофаре и утратить оманскую нефть и военные базы. Шаг, безусловно, был рискованным: 29-летний султан Кабус, вернувшись из Британии, где учился и работал, по сути, жил во дворце под домашним арестом и не имел ни малейшего политического опыта. Для многих оманцев переворот стал настоящим шоком — наверное, не меньшим, чем для практикантов из городского совета Ипсуича, ошарашенных фотографиями в утренних газетах, где их бывшему загадочному коллеге салютует почетный караул, в то время как его отца под дулами автоматов уводят прочь. 

Игра стоила свеч. Пока папенька доживал свои дни в лондонском отеле «Дорчестер», Кабус строил свою страну с нуля. Запретил рабство, освободил политзаключенных, построил школы и больницы, обеспечил права женщин (в 1994 году Оман стал первой из стран Залива, где женщины получили право голоса, хотя еще очень многое предстоит сделать). А самое главное — восстановил дипломатические отношения со всем регионом и добился для Омана членства в ООН. 

— Мы многим обязаны султану, — говорит мне собеседница. — С ним в Омане стало мирно и безопасно. 

Она — религиозная наставница, ее задача — рассказывать посетителям мечети про ибадизм, и она приглашает меня присесть с ней рядом на скамью. Ибадизм, названный по имени Абдаллаха бин Ибада, — умеренное течение в  исламе, отличное и  от  суннизма, и  он шиизма; ибадиты выступают против династического наследования и за свободные выборы имама, который рассматривается одновременно и  как религиозный, и  как политический лидер. Ибадизм возник в Омане в VIII веке нашей эры и существует поныне. 

— Он настоящий Ибади, объединитель. Он финансирует не только мечети, но и католические, протестантские и индуистские храмы. Человек широких взглядов. Очень справедливый. 

Кроме прочего, султан — поклонник классической музыки, литературы и экологии, продолжает моя собеседница. В других арабских странах существует полиция нравов, которая мешает людям развлекаться, в Омане существует полиция по охране окружающей среды, которая следит, чтобы никто не мусорил. 

— До султана Кабуса Оман был раздроблен, — продолжает она. — У него даже было два названия: Маскат на побережье и Оман в дахилие (внутренней части). Теперь мы объединились. Мы счастливы. 

— Вы богаты? — спрашиваю я. Она улыбается. — Богатство, разумеется, тоже полезная вещь. Но для ибадитов важнее духовные ценности. 

Оман расколот по середине неприступным хребтом Хаджар и всегда был страною из двух половин. Но только с 1600 года, когда моряки Маската научились использовать муссонные ветра и взяли под контроль торговлю между Востоком и Западом, давняя напряженность дала о себе знать. Племена, живущие вдали от моря, видели в прибрежных выскочках корыстолюбивых язычников, отвернувшихся от ибадизма, а морские торговцы считали народы из дахилия отсталыми полуостровными фанатиками, ничего не понимающими в современном мире. 

Неизбежно вспыхнул конфликт, а за ним наступил шаткий мир. В 1749 году судовладелец Ахмад бин Саид аль-Бусаиди сумел объединить страну, однако люди дахилия признали вождем его самого, но не его потомков. Возникла хрупкая двойная система власти: в Маскате правил султан, а в дахилие выбирали имама. Британцы поддерживали «побережье», и власть султанов постепенно укрепилась и распространилась за пределы Персидского залива, в Восточную Африку и Иран. 

— Мы любим Британию! — восклицает молодой человек. — Вы наши очень хорошие друзья. 

Я сижу в маленьком неопрятном кафе и поглощаю шаурму, щедро сдобренную чесночной пастой. Со мной за столиком сидят три брата, их наряды воплощают неоднородное многослойное представление Омана о самом себе. Один в хлопковой рубахе и джинсах, второй в облегающей черной футболке и модной кепочке, третий в белой тхобе (или дишдаше, как тут называют эту одежду) и тюбетейке. Всем чуть за двадцать, у всех модно подстриженные бородки и усики. 

— А что вы в ней любите? — спрашиваю я. 

— Все, — отвечает тот, что в кепочке. Изумительным образом его зовут Благословенная Звезда (Blessed Star), кратко Бстар. — Истории. Автобусы. Королеву. 

— Книги, — вставляет его брат в джинсах. Говорит, что «был изумлен», когда приехал в Европу и услышал, как там обсуждают романы. — Тут вообще никто ничего не читает. 

Мы доедаем шаурму, Бстар жестом показывает, что пора уходить. Ему нравится одна девушка из турагентства, и он хочет, чтобы я отдала ей подарок, который он купил в Дубае: стеклянное пресс-папье с фигуркой Дубайской башни. Сам он не хочет вручить его — вдруг девушка не примет. 

Подходим к агентству, я, как и обещала, несу пресс-папье внутрь. Через две минуты возвращаюсь. 

— Она очень обрадовалась! — говорю я. — Мне кажется, вы ей нравитесь. 

Он сияет. 

— Здорово! Я надеюсь ее туда когда-нибудь свозить. Для меня Дубай особенное место. 

— Серьезно? — слова вылетают прежде, чем я успеваю себя остановить, мне тут же становится стыдно за свой покровительственный тон. 

— Вы не согласны, — он улыбается. — Ничего страшного. Европейцы никогда не поймут, почему арабам так нравится Дубай. У вас все есть, а у нас годами не было ничего. Пятнадцать лет назад не было даже кафе. Для нас Дубай — символ прогресса. 

Я киваю, мне неловко, что я так предвзята. Не только по поводу Дубая, но и по поводу Бстара и остальных «модников», которых так много в Маскате. Очки от «Гуччи», кричащие наряды, отсутствие подлинного интереса к культуре и искусству — они кажутся мне пошлыми и недалекими. Но я понимаю, чтó он хочет сказать. Только когда удовольствия потребления доступны, они перестают владеть тобой. 

— Простите, — говорю я. — Любая девушка с удовольствием поедет с вами в Дубай.