Технофеодализм: как Маск и Безос убивают капитализм и превращают нас в цифровых рабов
Бывший министр финансов Греции и профессор экономики Афинского университета Янис Варуфакис — один из самых радикальных экономистов современности. Ключевая из его эксцентричных идей — это концепция технофеодализма, о которой он выпустил в 2023 году книгу под соответствующим названием. По его мнению, то, что происходит в мировой экономике в настоящее время, нельзя назвать капитализмом. Капитализм умер, утверждает он, причем убил его, вопреки марксистской теории, не пролетариат, им порожденный, а облачные капиталисты. В итоге вместо посткапиталистической системы, которая должна была положить конец эксплуатации, возникают новые и более изощренные формы эксплуатации, практикуемые технофеодалами современности — Google, Apple, Amazon, Х, Meta (признана в России экстремистской и запрещена), Uber, TenCent, Alibaba.
По мнению Варуфакиса, подобно феодалам средневековья, эти технологические компании ничего не производят, их облачный капитал для своего воспрозводства не требует оплачиваемого труда, а все мы, поставляя и создавая для них контент, превратились фактически в облачных крепостных.
В рамках концепции Варуфакиса в том числе находятся объяснения сближения Илона Маска с Дональдом Трампом. Книга «Технофеодализм: что убило капитализм» выходит в русском переводе в апреле в издательстве Ad Marginem. Forbes публикует отрывок.
Технофеодальный подход к безумию Илона Маска
Если бы мне пришлось выбирать кого‑то одного, чтобы проиллюстрировать необходимость как слова, так и концепции технофеодализма для осознания нашего общего затруднительного положения, это был бы Илон Маск.
Блестящий и неидеальный, сочетающий редкие инженерные таланты с нелепым и демонстративным публичным хвастовством, Маск является Томасом Эдисоном нашей эпохи — человеком, который, как вы помните, убил слона электрическим током, чтобы дискредитировать конкурента. Совершив революцию в отраслях, которые обычно являются кладбищем выскочек — от производства автомобилей до космических полетов и даже интерфейсов мозг– компьютер, Маск продолжил покупкой находящейся в кризисе социальной сети Twitter (сейчас X, заблокирована в России. — Forbes) за десятки миллиардов долларов, рискуя в процессе всем, чего он достиг как производитель и инженер. Многие комментаторы высказали мнение, что Маск просто оказался очередным богатым ребенком, ищущим более впечатляющую игрушку, чем те, которые у него уже были. Но в его покупке была логика — технофеодальная логика, которая объясняет гораздо больше, чем образ мышления Маска.
Не стоит удивляться, если Маск действительно чувствовал себя неудовлетворенным. При всем своем успехе как производителя, несмотря на достижение статуса самого богатого человека в мире, ни его достижения, ни его богатство не дали ему возможности войти в новый правящий класс. Его автомобильная компания Tesla ловко использует облако, чтобы превратить свои автомобили в узлы цифровой сети, генерирующей Большие данные и привязывающей водителей к системам Маска. Его ракетная компания SpaceX и стая спутников, которыми она замусоривает низкоорбитальную периферию нашей планеты, вносят значительный вклад в развитие облачного капитала других магнатов. Но сам Маск? К сожалению, для enfant terrible делового мира у него нет шлюза к гигантской ренте, которую предоставляет облачный капитал. Но им может стать Twitter.
Сразу после того, как Маск взял Twitter под свой контроль, он заявил о своей приверженности сохранению соцсети как «общественной площадки», где мы можем обсуждать все и вся. Это была небольшая доза пропаганды, которая успешно отвлекла внимание общественности на бесконечные дебаты о том, должен ли мир доверять свой главный форум для кратких дебатов магнату, которого уже ловили на манипуляциях с правдой на этом же форуме. Пока либеральные комментаторы переживали из-за восстановления аккаунта Дональда Трампа, порядочные люди возмущались массовыми увольнениями сотрудников Twitter, а левые мучились из-за появления технически подкованной версии Руперта Мердока, Маск не спускал глаз с мяча. В откровенном твите он признался, что надеется превратить Twitter в «приложение для всего».
Что он имел в виду под «приложением для всего»? Он имел в виду ни что иное, как шлюз к технофеодализму, который позволил бы ему привлекать внимание пользователей, изменять их потребительское поведение, превращать их в бесплатную рабочую силу в качестве облачных крепостных и, наконец, взимать облачную ренту с торговцев за право продажи ими своих товаров. В отличие от владельцев Amazon, Google, Alibaba, Facebook (принадлежит компании Meta, которая в России признана экстремистской организацией и запрещена), TikTok и Tencent, Маск не владел ничем, способным развиться в «приложение для всего», и не имел ни возможности, ни времени, чтобы создать его с нуля. Только один такой интерфейс не принадлежал никакому другому магнату или гиперкорпорации и, следовательно, был доступен для покупки — Twitter.
Как частная вотчина, Twitter никогда не сможет стать свободной публичной площадкой. Вопрос на самом деле заключается в том, сможет ли Маск использовать его для создания крупного облачного феода и таким образом получить право на членство в новом технофеодальном правящем классе облачных капиталистов? Это будет зависеть от того, сможет ли он успешно увеличить облачный капитал Twitter, возможно, подключив его к своей существующей сети больших данных, которая постоянно пополняется его автомобилями и спутниками. Удачная или неудачная, покупка Маском Twitter показывает, как само понятие технофеодализма и перспектива, которую оно открывает, помогают нам лучше осознавать, что на самом деле происходит в нашем мире.
Это один конкретный пример, результат которого будет относительно ограниченным. Но технофеодализм также раскрывает более глобальную и насущную проблему, которая коснется нас всех.
Технофеодальные основы Великой инфляции
Каждая Великая трансформация приносит с собой новый тип кризиса. Когда мы изобрели сельское хозяйство, неестественная концентрация одинаковых растений и животных в наших сообществах невольно привела к размножению болезнетворных бактерий, которые вызывали ужасные эпидемии. Приход капитализма породил экономические кризисы, такие как Великая депрессия. Сегодня технофеодализм усугубляет уже существующие источники нестабильности и превращает их в новые экзистенциальные угрозы. В частности, Великую инфляцию и кризис стоимости жизни, последовавшие за недавней пандемией, невозможно правильно понять вне контекста технофеодализма.
В течение 12 долгих лет после краха 2008‑го центральные банки печатали триллионы, чтобы возместить убытки банкиров. Мы видели, как социализм для банкиров и режим жесткой экономии для всех остальных ослабили инвестиции, притупили динамику западного капитализма и подтолкнули его к состоянию позолоченной стагнации. Единственные серьезные инвестиции отравленных денег центральных банков в это время шли на накопление облачного капитала. К 2020‑му облачная рента, начисляемая на облачный капитал, составляла большую часть совокупного чистого дохода развитого мира. Вот вкратце описание того, как облачная рента взяла верх, а прибыль отступила.
Не нужно быть левым, чтобы понимать, что победоносное возвращение ренты может означать только более глубокую и токсичную стагнацию. Классик политэкономии и сторонник свободного рынка Давид Рикардо, лондонский банкир начала XIX века, ясно выразился по этому поводу: любое повышение ренты как доли всех доходов неизбежно приведет к сокращению инвестиций, снижению спроса на товары и остановке роста. Заработные платы тратятся огромным количеством людей, большинство из которых едва способны свести концы с концами. Прибыль инвестируется в средства производства, чтобы поддерживать способность капиталистов получать новую прибыль. Но рента обращается в собственность (особняки, яхты, произведения искусства, криптовалюты и т. д.) и упорно отказывается поступать в оборот, стимулировать инвестиции в полезные вещи и возрождать вялые капиталистические общества. Так начинается порочный круг: наступает более глубокая стагнация, заставляющая центральные банки печатать больше денег, что позволяет извлекать больше ренты и меньше инвестировать, и т. д.
Пандемия усугубила эту тенденцию. Единственным существенным отличием от периода до пандемии было то, что на этот раз — и впервые с 2008 года — часть новых триллионов, напечатанных центральными банками, была потрачена правительствами на раздачу денег населению, чтобы поддерживать жизнь своих граждан, пока они находились в изоляции. Тем не менее большая часть новых денег в конечном счете привела к росту цен акций крупных технологических корпораций. Этим объясняются цифры опубликованного в октябре 2020 года отчета швейцарского банка UBS о том, что миллиардеры увеличили свое богатство более чем на четверть (27,5%) в период с апреля по июль того же года, в то время как миллионы людей по всему миру потеряли работу или с трудом сводили концы с концами с помощью государственных программ.
В то же время закрылись порты, дороги и аэропорты, что привело к сокращению движения товаров в экономиках, которые в течение многих лет страдали от недостатка инвестиций, что истощило возможности местного производства. Что происходит, когда предложение внезапно сокращается? Особенно, если сидящие на карантине массы получают некоторую финансовую поддержку с денежного дерева центральных банков? Цены на продукты, велотренажеры, хлебопечки, природный газ, бензин, жилье и множество других товаров взлетают до небес, и после дюжины лет стабильных цен наступает Великая инфляция.
Многие надеялись, что инфляция, вызванная блокадой цепочки поставок, будет умеренной. Ожидание того, что инфляция будет временной, имело свою логику: переговорная сила рабочих в 2020‑х была тенью их прежнего могущества, когда в 1970‑х мощные профсоюзы могли добиваться повышения заработной платы выше уровня инфляции. Из этого следовало, что при отсутствии существенного повышения зарплат, после того как государственные программы отпусков и поддержки доходов закончатся, покупательная способность масс из-за роста цен быстро истощится, спрос на товары снизится, а цены упадут. Однако все вышло иначе.
Инфляция никогда не бывает чисто денежным явлением, так же, как деньги никогда не выступают лишь в качестве знака меновой стоимости. Когда по какой‑либо причине цены на все растут, начинается социальная силовая игра, в которой каждая сторона пытается оценить, насколько сильна ее переговорная позиция. Руководители предприятий пытаются выяснить, насколько они могут поднять цены — если не для сохранения уровня прибыли, то, по крайней мере, для возмещения растущих издержек. Рантье, как традиционные, так и облачные, прощупывают почву заявлениями о грядущем повышении арендных ставок. Работники оценивают, в какой степени им удастся настоять на повышении заработной платы, чтобы по крайней мере частично компенсировать более высокие счета, которые им приходится оплачивать. Правительства тоже играют в эту игру: вмешиваются ли они, используя более высокие доходы и поступления от налога на добавленную стоимость, чтобы помочь наиболее слабо защищенным слоям населения, прожиточный минимум которых уничтожает инфляция? Или они субсидируют Большой бизнес, поскольку на него давят высокие цены на энергоносители? Или ничего не делают, предпочитая наблюдать? Пока эти вопросы остаются без ответа, инфляция будет расти.
В такой силовой игре важнее всего, у кого власть. Если капитал доминирует над трудом, инфляция заканчивается, когда рабочие вынуждены согласиться с постоянным сокращением доли их заработной платы в общем доходе. Если правительство имеет власть над капиталом, как, например, в Китае, инфляция замедляется, когда капиталисты и рантье соглашаются на то, чтобы часть их добычи использовалась для погашения дефицита бюджета, долгов или расходов государства. Тогда вопрос, который встает перед нами, звучит так: что происходит в обществах, где облачный капитал доминирует над «земным», а труд находится в самом низу этой иерархии?
Происходят две вещи — одна более, а другая менее очевидная. На первый взгляд супермаркеты, энергетические компании и любые другие конгломераты, способные взвинтить цены выше себестоимости, получат сверхприбыль. Однако менее очевидные, но более интересные последствия Великой инфляции в мире, переживающем свою раннюю технофеодальную фазу, деликатнее и естественным образом встроены в производственную ткань общества: традиционный капитал еще быстрее вытесняется облачным, ускоряя и усиливая всеохватывающее влияние технофеодализма.