«Дневник невидимки»: история необычной старшеклассницы с обычными проблемами

В издательстве «Лайвбук» вышла книга писателя и психолога, работающего с подростками, которые страдают от интернет- и игровой зависимости, депрессий и тревожности, финалиста литературной премии «Лицей» 2025 года Льва Кузьминского «Дневник невидимки». Это, как написано в аннотации, трогательный и пронзительный роман для читателей всех возрастов о том, как оставаться собой в любых ситуациях, и о том, как важно научиться выстраивать доверительные отношения.

«Подростковый возраст — один из самых коротких этапов человеческой жизни, далеко не всегда пересекающийся с «тинейджерством» и традиционными развеселыми представлениями (да и ожиданиями) от него, но безальтернативно закладывающий фундамент всего последующего «взрослого» маршрута. И из точки «взрослого» этот период становления может казаться стертым, почти невидимым, ведь за бурлением гормонов забываются многие полученные и нанесенные обиды, а за активным расширением социальных связей — теряются друзья детства», — считает литературный обозреватель, член жюри премии «Лицей» Лена Чернышева. По ее мнению, тихое, почти невидимое, развитие подростковой литературы фиксирует то, что стирает память, — «первые попытки сепарации от «других» и ее причины, поиск и объяснение самому себе своих ценностей, «каталогизация» окружающих людей и примерка тех «ботинок», которые тебе потенциально могут подойти (и, желательно, отвечать общему стилю)». 

Все эти темы поднимает в своей повести «Дневник невидимки» Лев Кузьминский. Forbes Young публикует отрывок.

У меня почти нет тела. Порой я хочу совсем забыть о нем, освободиться от плоти и стать духом, идеей. Да, я поселилась бы в мире фильмов, книг, музыки и абстрактных понятий. Но каждый раз, когда я поднимаюсь к чему-то большему, люди тянут меня вниз. Достаточно сальной шутки или дебильного смешка, чтобы я приземлилась. Тогда я сержусь на людей и пишу об этом тебе, дневник, как вчера. Да, здесь много злобы. Но я надеюсь, что я не злая сама по себе. Меня всегда называли доброй девочкой. 

Сегодня утром по пути в школу встретила Давида Друида. Дурацкий Друид, разве ты не должен быть в колледже? Вообще, если я не хочу видеться с кем-то, это легко осуществить. Давид Друид шел в наушниках, и у него не было шансов меня заметить. 

Биологичка оценила, как я изучила тему кишечника: я ответила на все вопросы в конце параграфа. Она поставила мне пятерку. Спросила, какие ЕГЭ собираюсь сдавать.

— Профильную математику, русский, литературу, английский, — сказала я. 

— Молодец! Но надо готовиться. Я слышала, экзамен по литературе очень сложный. Но положись на Веру (учительница с «Пенсне» Вера Рудольфовна). 

После урока я спустилась в столовую. Давали запеканку с вишневым джемом. Повезло, что не резиновый «омлет» с ветчиной. Я осмотрелась. Робкого Ромы нигде не было. Обидно. Я хотела узнать, как он, не били ли его. Села за самый дальний стол. 

Малышка Маша ходила по столовой с коробочкой и что-то раздавала. Сначала Красотке Кате, Линам Малинам, потом сидящим по соседству Дурному Дане и Страшному Серому. Малышка Маша, видимо, заметила, что моя запеканка исчезает с тарелки, и подошла ко мне. 

— Привет! — пискнула она. 

На ней, как всегда, была потертая джинсовка с кучей кармашков разной степени ободранности. От Малышки Маши сильно пахло потом. Она поставила передо мной пачку сахара-рафинада. 

— У меня сегодня день рождения, и я всех угощаю, — сказала Малышка Маша. — Будешь? Можешь взять два кусочка, но лучше один. У меня нет денег на новую пачку. Я взяла сахарок и поздравила ее с днем рождения.

Сложно было сказать, сколько ей исполнилось. Шестнадцать? Ее розовая футболка с блестками, низкий рост и писклявый голос сбивали с толку. А еще, несмотря на обилие розового, Малышку Машу было сложно отличить от юноши: у нее были мальчишеские черты лица, а за фигуру мальчики прозвали ее «доской». Мне было за них стыдно, и я никогда не упоминала при Малышке Маше обидное прозвище. 

— Смотри, я сделала видео, — сказала Малышка Маша. 

Она открыла канал в телеге и показала ролик. Леди Баг и Супер-Кот танцевали под грустную поп-песню. У Леди Баг вместо лица появлялся застенчивый смайлик. Потом прилетал злодей в черной маске, и у него вместо лица был смайлик какашки. 

Малышка Маша хихикнула. 

— Смешно же? — спросила она. 

— Остроумно. 

— А ты подписана на мой канал? Если нет, я могу тебе кинуть ссылку. 

Красотка Катя и Лины Малины встали из-за стола и, оставив тарелки с джемом для уборщицы, направились к выходу. 

— Маша, пошли! — крикнула Красотка Катя. — Не мешай Димке кушать. 

Малышка Маша поспешила за подругами и забыла у меня пачку сахара. 

Димке не мешали кушать, пока к ней не подсел Робкий Рома. Да она сегодня звезда!

— Привет, как дела? — сказал он. 

— Супергеройски. А у тебя? 

— Так себе. Утром ходили в музей военной техники. Ребята обсуждали танки, фоткались с автоматами, а я стоял в стороне. Писал стихотворение. Про невидимку. 

— Про меня? 

— Вообще, скорее про меня,— ответил Робкий Рома. — Вот хочу на музыку положить. 

— Ты на чем-то играешь? 

— На гитаре. Я в музыкалке третий год. Спою тебе потом, если захочешь. 

— Слушай, скажи мне честно: ты общаешься со мной только потому, что я невидимка? Просто у меня уже был такой знакомый, и с ним все неприятно закончилось. 

— Нет, что ты! Просто ты единственный человек в школе, с кем я могу расслабиться. Хоть пару минут отдышаться. А про невидимок я говорю, потому что… мне кажется, тебе об этом интересно поговорить. Но если тебя это задевает… 

— Совсем не задевает! Но я готова обсудить любую тему. 

— Хорошо, я подумаю. 

— Не надо думать. Говори о чем угодно. Или о ком угодно. Например, о себе. У тебя под глазом снова синяк! Неужели ни Катя, ни Давид ничего не сказали Дане? 

— Вчера меня меньше били. 

— Ромик, как же это ужасно. 

— Ромик? — улыбнулся он.— Меня еще никто так не называл. На самом деле, мне кажется, все не так уж плохо.

Робкий Рома взял четыре кубика сахара и построил из них башню. 

— Они вообще не такие плохие, — сказал Робкий Рома. — Но между нами стена. И я кое-что делаю. Уже посмотрел несколько футбольных матчей. 

Робкий Рома снял кубик с вершины башни. 

— Дальше я зарегистрировался в соцсети, где они сидят. Мы там добавились в друзья, лайкаем друг друга. 

Робкий Рома снял еще один кубик с вершины башни. 

— Следующий шаг — выпить пива. Они считают, что без пива не станешь мужиком. Я к этому отношусь с иронией. Но ладно, может, и правда, без пива никуда. Вообще, я думал после восемнадцати попробовать. Наследственность по папе плохая. 

Я представила себе, как Робкий Рома пробует пиво. Его лицо краснеет, он широко улыбается и развязно говорит на праздные темы. Мне стало противно, и чуть слезы не навернулись от тоски. 

— Лишь бы отстали, знаешь, — сказал Робкий Рома. — Конечно, возможно, у нас снова возникнут противоречия… 

Робкий Рома поставил кусочек сахара на верх башенки. 

— Но я в любом случае хочу решить проблему мирным способом. 

— Ромик, не знаю. А ты уверен, что у них такая же башенка? Мне кажется, они планируют максимум на две секунды вперед. 

— Планируют они или нет, но уже относятся ко мне лучше. У меня почти нет синяков! Да, на щеке видно. 

Но под одеждой нет. Она у меня не прозрачная, как у тебя. Не могу показать тут… в столовой. А можно последний вопрос про невидимость? — спросил он. 

— Давай. 

— Откуда у тебя прозрачная одежда? 

— Может, поедем в Новослободский парк? Погуляем, расскажу заодно. 

— Я с радостью! Только подожди меня, я сбегаю домой за социалкой. Я забыл взять ее в музей и потратил триста рублей. 

Мы с Робким Ромой доехали до Новослободского парка на автобусе М40, сели в беседку, и я стала рассказывать.

Впервые в Троицком  

Когда мне исполнилось шесть лет, мы с мамой и папой поехали на дачу — в старый домик в Троицком. Все мысли уже были о школе, но я в последний раз смогла отвлечься и вздохнуть спокойно. Мне нравилась деревня. Костер, биотуалет, страшный темный подвал, а неподалеку от дома зеленая речка и разноцветное поле. 

Каждый день я начинала с того, что прыгала в речку, потому что любила серию «Смешариков» про водные процедуры. Речка была мелкая и быстро нагревалась на солнце. После купания нужно было обязательно обтереться полотенцем, чтобы не нести на себе тину.

А потом я голышом шла на поле. Солнце грело спину, земля была твердой и холодной, а трава приятно щекотала между пальцами. Уже тогда мне нравилось говорить с самой собой. Когда идешь по городской улице, это неудобно. Люди могут услышать. Начнешь бормотать, а тебе навстречу из-за угла выходит человек. А вдруг он тебя слышал? Чувство, в любом случае, неприятное. Зато в поле болтай сколько влезет! Гуляя, я рассуждала о дружбе с Давидом Друидом, о Дурном Дане, который мне тогда нравился, и о папе с мамой: каково им жить с невидимым ребенком? Я говорила весело и бодро, и на любой вопрос к концу прогулки находила ответ. Когда походишь по полю часика два и выговоришься, жизнь становится простой и понятной. Сразу ясно, что делать, а что нет, и куда двигаться. Успокоившись, я шла домой. 

Как-то раз, возвращаясь, я увидела, что у зеленой речки стоят мальчик и девочка. Я испугалась, что им понравилась теплая вода, и они теперь тоже будут здесь купаться. Но, как выяснилось, их занимала не речка. Они смотрели на наш дом, шептались и, казалось, были напуганы. Я подкралась к ним. Им было лет по десять. Мальчик рассказывал девочке историю о бабушке-приведении, которая живет в доме. По ночам она вылезает из темного подвала и жалобно воет на луну. А еще охотится на детей и бездомных кошек. Поймав кого-нибудь, она тащит жертву в подвал и ужинает ею. 

Девочка попросила перестать. Мальчик предложил вечером подойти к дому поближе и посмотреть на привидение. Тут мальчик пощекотал девочку под мышкой, она завизжала и умчалась прочь. Мальчик, смеясь, направился за ней. 

Я подошла к калитке. За забором папа красил охрой деревянный стол. 

— О, привет, — сказал он. — Как погуляла? 

Папа научился опознавать меня по звуку шагов, как все люди, долго живущие вместе. 

— Пап, а моя бабушка… она тоже была невидимкой? 

Папа перестал красить стол. 

— Ну вообще да. 

Вечером папа жарил на огне сосиски. Я подсела к нему. 

— Пап, а расскажи мне про бабушку. 

— Это грустная история, — ответил папа. — Мы с мамой не хотели тебе рассказывать. 

— Ну давай по секрету? Я маме не расскажу. Бабушка ведь жила здесь? 

— Да. 

— В подвале? — спросила я. 

— Ну, нет. Она жила в доме. Но и в подвале, наверно, бывала. 

— И что она делала? 

— Ну, вообще она сначала жила в городе, а потом, когда ей исполнилось лет семьдесят, переехала в Троицкое и заперлась в этом доме. Всех, кто сюда приходил, она прогоняла. 

— Круто! И она ела детей и кошек? 

— Ты с ума сошла? Она была очень добрая и вежливая. Просто, когда она состарилась, ей надоели люди. Всю жизнь она, кажется, пыталась их полюбить, но не смогла. В конце ей захотелось просто побыть невидимкой. 

— Но ты сказал, что она и раньше была невидимкой? 

— До этого она вела себя как человек… но невидимый. 

— А потом перестала быть человеком? 

— Нет, сама по себе она не изменилась. Но почувствовала, что лучше быть привидением. Слушай, да ты сама все понимаешь. Бабушку всю жизнь учили быть как все, а потом ей захотелось пожить для себя. 

— Пап, а я человек? 

— Конечно, человек! 

— Но я тоже невидимка! 

— Зайчик, все это так сложно! Мы ничего не знаем ни о тебе, ни о бабушке. Мы не знаем, почему вы такие, а я, например, нет. Если бы бабушка успела рассказать мне о своих предках, возможно, мы бы что-то поняли. Но она мало со мной общалась. Давай договоримся так: раз ты считаешь себя человеком, то ты и есть человек! Бабушке не хотелось быть человеком, ей это было неприятно, и она стала жить, как и положено невидимке: пугала людей в одиноком сельском домике. Но мы с мамой надеемся, что ты не поступишь так же, как она. Впрочем, тебе решать. 

— Не поступлю! Я вас люблю и поеду с вами домой.

— Ну вот и славно, — сказал папа и протянул мне сосиску. 

Я, однако, соврала. Мне хотелось попробовать себя в роли призрака, как бабушка. Тогда я придумала слово «темножизнь». Есть «светложизнь» — в городе, с детским садиком и школой. А есть «темножизнь» — когда ты одна в деревне и скорее призрак, чем человек. Звучало заманчиво. 

Когда мама и папа уснули, я услышала шорох в подвале. Я надела куртку и теплые штаны, с тумбочки в прихожей взяла фонарик и ключи, а потом вышла на ночной участок и открыла дверь в подвал. Там пахло травой и пищали крысы. Я задумалась, стоит ли спускаться: вдруг съедят. Но папа говорил, что порой мне не помешает быть посмелее, поэтому я решилась сойти вниз по деревянной лесенке. В подвале, куда бы я ни направляла фонарь, было пусто. Но вдруг из щели в стене выпрыгнула крыса, и у меня перехватило дыхание. Я быстро поднялась по лестнице и убежала в свою комнату. 

Как-то днем я упражнялась с ракеткой и воланчиком, он стукнулся об стол, который папа красил охрой, и прыгнул в подвал. Я спустилась за воланчиком и увидела, что он повис в воздухе. Я подошла, потрогала… это был не воздух. Воланчик лежал на какой-то поверхности. На ощупь это были нитки. Много клубков. А еще в подвале стояли старые бабушкины ботинки, тоже прозрачные. Я положила все в рюкзак и отвезла в Москву. С тех пор я начала вязать себе прозрачную одежду. И больше не позорилась в обычной, человеческой. Я, как и бабушка, окончательно стала невидимкой. Но есть кошек не стала. Камка у меня послушная. 

— Надо же! — сказал Робкий Рома. — А можно потрогать невидимую ткань?

— Наверно, можно, — сказала я и протянула ему рукав платья. 

— Круто, — сказал Робкий Рома. — И что, с тех пор тебе никогда не хотелось сбежать от людей? В темножизнь? 

— Иногда хочется, — сказала я. — Но потом я читаю какую-нибудь хорошую книжку или смотрю доброе кино, и настроение становится веселее. А еще помогает записать мрачные мысли в дневник. 

Когда мы гуляли по парку, нам встретилась сумасшедшая старушка Баба Капа. Она коснулась плеча Робкого Ромы.

 — А чего вы тут делаете? — сказала Баба Капа. 

— Просто гуляю. 

— А, да? — сказала Баба Капа. — И как вам, нравится… гулять? 

— Нравится,— ответил Робкий Рома. 

Я потянула его за руку, и мы пошли дальше, а Баба Капа продолжала смотреть Робкому Роме вслед. Мы были в парке до вечера, и мне тоже нравилось гулять.