«Собрать рассыпанные обломки моего тела»: что чувствует жертва насилия на войне
Я потеряла представление о времени. Все мое тело горело. Я цеплялась за землю, на которой меня распластали. За эту землю, которая уже забрала столько жизней, но сегодня даже не вздрогнула, чтобы спасти одну. Эту сухую и бесплодную землю, которая стала мечом. Мужчина задергался, и его мерзкое лицо перекосилось, изрыгая зловонный хрип. Потом он упал на меня. Мое отвращение достигло таких размеров, что я была уверена: у меня хватит сил его оттолкнуть. Но я не могла даже шевельнуться и ждала, разбитая, когда мои мучители закончат свою игру и убедятся, что топтать больше нечего. Они расхохотались.
Я услышала, как монстры говорят обо мне. Добро, которым окружали меня все эти годы, тихонько утекло в ручеек забвения. Обо мне ли эти люди говорили? Что я теперь, неужели только это?
Что делать, когда вся земля лгала вам? За монстрами останется последнее слово. Они вынесут приговор и отрубят мне душу. Мои ноги страшно дрожали. Меня трясло. На меня обрушился град ударов ногами, по голове, по животу, по бокам, потому что я еще шевелилась, и им это было не по вкусу. Рука одного из них, украшенная острым перстнем, хлестнула меня по щеке, и я взвыла от боли. Они плевали на меня, изрыгая площадную брань. Мое тело было пустой раковиной, выброшенной на берег разбушевавшимся морем. Когда они наконец ушли, я лежала, не двигаясь, бесконечно долго. Все почернело. Я пришла в себя, вся дрожа, и приподняла голову. На моей бедной, разорванной в клочья ночной рубашке расцветал огромный мак, накрывая меня целиком. Я попыталась встать, но меня пронзила такая боль, что я упала без сил.
На помощь, помогите мне!
Я перекатилась на бок, но ребра так болели, что к глазам подступили еще оставшиеся у меня слезы. Я согнула ноги и свернулась в позе зародыша. Значит, это и есть жизнь? Людоед пожирает своих детей, и никто никогда не вмешается?
Где вы были в тот день? Разве вы не слышали, как мои крики стучатся в дверь вашего равнодушия?
Дедушка, ты говорил, что надо охранять свой внутренний сад и никогда не забывать свои корни. Посмотри на меня, дедушка, посмотри, что они сделали с моим садом. Мы каждый день сеяли в нем семена веры. Мы поливали их, чтобы они росли и однажды дотянулись до неба. Дедушка, буря смела все на своем пути. Нет больше цветов, нет деревьев, нет обещаний в моих бороздах.
Моя плоть исходила безмолвным криком, а моя растерзанная душа забрызгала целый космос. Сколько жизней мне надо пройти, чтобы собрать рассыпанные обломки моего тела?
Мне удалось наконец подняться, но пришлось ухватиться за кустарник, неподвижного свидетеля моей казни. Мои пальцы сомкнулись на сухих ветвях, похожие на когти. Я опустила голову. Красный ручеек тек по моим ногам. Меня охватила паника, я испугалась, что кровь никогда не остановится. На каждом шагу невыносимая боль вонзалась в мою плоть, но я стискивала зубы. Я вытерлась листьями деревца, до которого сумела дойти. Их понадобилось много, пока кровотечение не утихло. Измученная, я оперлась о ствол и закрыла глаза. Но тут же вновь открыла их, потому что в темноте мне привиделись монстры.
Я должна встать и пойти поискать Марию.
Остался цветок, который можно спасти, цветок, чьи корни еще крепко уходят в землю. Я должна защитить его от ветра и засухи грядущих дней. Внезапно тошнота поднялась из моих глубин, и я исторгла воспоминания, согнувшись над беспощадной землей. Грифы и вороны кружили надо мной. Пусть они слетят ко мне, пусть растерзают мою убитую плоть, пусть сожрут мое сердце и мою веру. Нет больше Бога. Фразы, произнесенные священником на моем первом причастии, вдруг всплыли в моей памяти: « ы принимаете сегодня Господа в ваши сердца. ы всегда были хорошими девочками, исполненными достоинств, поэтому Он наверняка будет заботиться о вас с особым вниманием». Спасибо, Господи, за твое «особое внимание»…
Я убью тебя, Боже, я убью тебя!
Солнце стояло еще высоко в небе. Почему же и оно не умерло? Не стыдно ли ему заливать своим светом такую беду? Меня затягивало в самую глубину моей разбитой бездны. Только мысль о Марии, затерянной среди хаоса, держала меня на плаву. Мне почудился ее голос, эхом отдающийся в моих руинах, я вдруг увидела, как ее с яростью швыряют наземь два турка. Что, если она ранена?
Заклинаю вас, не трогайте ее! Она слишком мала, чтобы быть замаранной грязью!
Я поднялась. Но мои ноги дрожали и отказывались мне повиноваться. Я погрузилась в глубины своего существа. Ничто не уцелело. Осталась только огромная ненависть, рожденная на пожарище. Она захватила меня целиком, помогла мне держаться и подчинила мои ноги своему закону. Я сделала несколько неверных шагов и продолжала свой путь, не обращая внимания на боль. Я оправила ночную рубашку как могла, но невозможно было скрыть следы нападения. Она была вся в земле и засохшей крови. У крови был цвет виноградной пастилы с орехами, которую я так любила. Я добралась до Марии, которая сидела, оцепенев, на краю дороги. По ее виску текла кровь. Ненависть забилась в моих венах и вдохнула в меня кислород, в котором я нуждалась. Я склонилась над ней, сдержав крик боли. Она едва узнала меня. Попыталась заговорить, но не смогла произнести ни звука. Я смыла ее кровь слюной. Ее вкус успокоил убийственное безумие, захватившее меня целиком. Я поискала мою сумку, она валялась в стороне. Мария не хотела вставать. Рассердившись, я потянула ее за руку, заставив идти за мной. Мы нагнали наш скорбный кортеж на раскаленном пути исхода. Я сорвала с шеи медальку первого при- частия и отшвырнула ее подальше. Кем я была в тот день? Этого я не смогла бы сказать. Я шла, не разбирая дороги, и сердце было переполнено такой яростью, что в нем не осталось места даже для боли. Кто-то умертвил мою душу и уничтожил каждую частицу моего тела.
Одна женщина заметила мою испачканную кровью рубашку, дала мне платье и помогла его надеть. Я отбросила подальше окровавленную рубашку и продолжала свой путь.
К ночи разбили лагерь. Ко мне подошел один из жителей нашего города, знавший мою семью. Я не хотела его видеть, потому что он принес с собой сонм моих воспоминаний. Я отвернулась, сделав вид, будто не узнала его. Он не отставал и схватил меня за руку, ему надо было знать, кто меня так ранил. Я не ответила, но это был старый человек, и мне стало стыдно за свое поведение. Его глаза запали так глубоко, как будто кто-то по ним бил. Он был худой и жалкий. Я послушала немного, как он жалобным голосом перечисляет обрушившиеся на него беды, и прочла в его глазах, что его тоже прибило к берегу, откуда не возвращаются. Он назвал меня «маленькой поэтессой из Мараша» и спросил, не могу ли я написать несколько слов, чтобы подарить ему немного надежды. Я смотрела на него, не понимая, ведь слово «надежда» для меня больше не существовало. Старик сошел с ума, попросив меня распахать бесплодное поле. Он настаивал, и мне пришлось пообещать ему, что я изо всех сил постараюсь что-нибудь написать, но сама знала, что не напишу. Когда Мария наконец уснула, я долго смотрела на тетрадь со стихами и красный пенал — единственные следы моего прошлой жизни. Мне хотелось прикоснуться к ним, открыть тетрадь и прочесть слова, написанные Жилем, но я запретила себе это делать, чувствуя, что тогда поток моих слез будет не остановить. Мария спала рядом со мной, ее ровное дыхание задавало ритм ночи. Лагерь был освещен лунным светом. Я взяла тетрадь со стихами и изрыгнула слова, которые, выплеснувшись, оставили меня без сил.
Они прогнали облака, уничтожили звезды, пронзили наши летящие надежды… Они убили наши мечты и вываляли их в грязи… Они напились допьяна на краю наших изувеченных грез и воют в ледяной тишине…
Когда это кончилось, меня охватила такая лихорадка, что застучали зубы. Растерзанная плоть болела так сильно, что я едва не потеряла сознание. Одна женщина обернулась и увидела меня, дрожащую, еле живую. Я, должно быть, походила на покойницу, залитая лунным светом, потому что она подошла ко мне и положила руку на мой пылающий лоб. Поняла ли она по моему лихорадочному взгляду, что я на грани? Она осторожно подняла меня. На миг мне показалось, что я вернулась в Мараш. Мама снова заботится обо мне, как заботилась всегда… Женщина уложила меня в лунном свете и раздвинула мои окровавленные ноги. Она вылила туда немного воды. Боль чуть-чуть притупилась. Потом она смазала мою обнаженную плоть какой-то мазью. Это успокоило меня. Перед тем как провалиться в сон, я показала пальцем на Марию. Она поняла, что должна позаботиться и о ней, пока я сплю.