«Самоцензура просто чудовищная»: Татьяна Задирако о том, как меняется третий сектор

Татьяна Задирако — один из ведущих экспертов сферы благотворительности в России, учредитель фонда поддержки и развития социальных программ «Социальный навигатор», в прошлом председатель совета Форума доноров (2013–2015), исполнительный директор фонда «Дорога вместе» (2003–2016), административный директор российского представительства организации «Врачи мира» (1996–2002).

— После начала «спецоперации»* российский сектор благотворительности столкнулся с рядом сложностей: часть доноров — иностранных компаний объявили об уходе с рынка, крупные благотворители попали под санкции, появились проблемы с логистикой, поставками лекарств и другой гуманитарной помощи. Как это отразилось на секторе?

— Я прогнозирую падение сектора минимум на 30% в следующем году (в допандемийный 2019 год благотворительный сектор оценивался в 400 млрд рублей. — Forbes Life). Уже сейчас видно, что деньги международных компаний уходят, и на российский бизнес ложится дополнительная ответственность за решение социальных проблем, которые раньше можно было распределить между более широким кругом корпоративных доноров. Сейчас этого уже нельзя сделать, потому что этих людей, этих компаний просто нет — они либо закрылись и ушли, либо тихо прикрылись и ждут, когда что-нибудь поменяется к лучшему.

— В секторе есть понимание, какие компании точно уходят, а какие хотели бы остаться?  

— Нет, потому что компании никому ничего не рассказывают. У  них есть антикризисные стратегии, но они ими не делятся. В этой ситуации неопределенности никто не дает никаких публичных ремарок. 

— На этом фоне что сейчас будет с ESG?

— Сейчас бизнес активно обсуждает практически на всех профильных площадках экологическую повестку. Основной посыл: ESG будет жить и развиваться в России. На мой взгляд, это выдавание желаемого за действительное. Некий элемент коллективной психотерапии. Практически все инструменты реализации экологической повестки иностранного происхождения. Находясь сейчас в ситуации изоляции, трудно понять, как можно эту повестку по настоящему реализовывать.

Больше не существует священных коров, теперь в зоне риска оказываются все

— Есть сейчас какие-то факторы, кроме денег, которые могут стать причиной эскалации кризиса?

— Деньги сами по себе очень важны. Там, где есть финансирование, есть качественное управление, широкое программное портфолио, взаимодействие с большим кругом стейкхолдеров, в том числе с бизнесом, с государством. В узком временном диапазоне можно держаться без денег полгода, максимум девять месяцев, а потом будет очень сложно. Поэтому не все упирается в деньги, но в деньги упирается очень многое. Сейчас к этому добавляется еще системный и психологический кризис. Очень тяжелое состояние, когда и руководители некоммерческих организации, и люди, которые работают в секторе, ничего не понимают: что происходит, что делать, куда идти дальше.

— Из России уехала соосновательница фонда «Подари жизнь» Чулпан Хаматова, уехали директор организации помощи бездомным людям «Ночлежка» Григорий Свердлин и глава фонда «Насилию.нет» (организация признана в России иноагентом) Анна Ривина. Чувствуется ли отток людей в секторе или это единичные случаи? Может ли иммиграция специалистов стать проблемой для благотворительности в России?

— Нет, не может. Во-первых, у нас нет такого большого пласта опытных менеджеров и управленцев. Очень многие проекты делаются на коленке. Поэтому нет, это проблемой не будет — появятся новые люди, новые менеджеры. Люди вырастут и будут управлять процессами. Это мое глубокое убеждение.

— Можно ли говорить, что в секторе появилась самоцензура?

— Самоцензура появилась просто чудовищная. Несомненно, мы ходим по минному полю, нам нужно очень осторожно обо всем говорить.

— Этой весной Благотворительный фонд развития филантропии (в прошлом «КАФ Россия») признали иноагентом. Официальная причина — они финансировали деятельность ряда НКО-иноагентов. В суде фонд пытался доказать, что они не выделяли средства на политическую деятельность этих организаций, но они проиграли суд, и теперь вынуждены закрыть часть программ. Вот на таком уровне может появиться самоцензура сейчас? 

— Все однозначно будут отказываться от иностранных денег. Если вы говорите о финансовой самоцензуре, разумеется, мало кто в секторе теперь решится иметь денежные отношения с организациями-иноагентами. Это плохая коннотация, отсутствие государственных денег и большой риск закрытия.

— Раньше статус иноагента в основном получали правозащитные организации, которые занимались, в частности, борьбой за права женщин и ЛГБТ-сообщества. Что означает признание иноагентом такого крупного инфраструктурного фонда?

— Вы совершенно правы, что раньше статус иностранного агента получала, скажем так, маргинализированная часть некоммерческого сектора. Это были правозащитники, независимая пресса, организации, развивающие локальное самоуправление в небольших городах. Но теперь мы вошли в новую реальность, и случай с «КАФ» — это феномен смерти священной коровы. Больше не существует священных коров, теперь в зоне риска оказываются все. 

«КАФ» — это организация, которая никогда не финансировала никаких политических партий. Ничего неосторожного, абсолютно лояльная, одна из лучших организаций, которая работает на территории Российской Федерации с того самого момента, когда вообще международные благотворительные фонды пришли на территорию нашей страны после распада Советского Союза. Они все делали очень профессионально. Невероятное количество усилий, денег, системных подходов было применено этой организацией для того, чтобы сектор достиг такого уровня, которого он достиг. И тем не менее, они получили статус иностранного агента.

— Будучи иноагентом, практически невозможно нормально вести работу по фандрайзингу, верно?

— Абсолютно. Поэтому все закрывают текущие юридические лица  и открывают новые. 

— Если в зону риска попадают все, до какого уровня может дойти самоцензура в этой новой реальности?

— До очень высокого. Но мне кажется, здравый смысл победит. Здравый смысл, очень сдержанное и взвешенное отношение к ситуации. 

— Есть ли какие-то идеологические споры внутри сектора? 

— Размежевание есть, но публичной дискуссии нет. Потому что публичная дискуссия в данном контексте равнозначна самоубийству. 

— Летом в социальных сетях обсуждалась помощь беженцам из Украины в России — фонды, вовлеченные в эту работу, с одной стороны, подвергались критике, с другой — получали поддержку. Могут ли такие идеологические споры, которые попадают в публичное пространство, вызвать недоверие к сектору со стороны людей, которые регулярно жертвуют деньги на благотворительность?

— Не думаю, потому что люди жертвуют на то, что им близко: кто-то на онкологию, кто-то на образование, на помощь детям, пожилым людям, бездомным животным. Просто теперь появится новый водораздел: нравится тебе эта организация помощи пожилым, которую ты раньше поддерживал, отвечает ли она твоим ожиданиям как гражданина. Если да, человек будет продолжать ее поддерживать, а если нет, он просто пойдет в другую организацию, которая тоже помогает пожилым людям, но чьи социальные проекты отражают позицию донора.

— Руководители фондов, с которыми мы общались, подтверждают, что меньше всего спад именно в микропожертвованиях от частных доноров, какие-то НКО даже отмечают рост пожертвований. Так происходило и в предыдущие кризисы? 

— В предыдущие кризисы не был так развит частный фандрайзинг, не было платформ, набора технологических инструментов, который помогал человеку столь быстро, легко и законно расставаться с небольшими деньгами. А сейчас все можно сделать в один клик. Поэтому невозможно сравнивать нынешнюю ситуацию с 2008 или даже 2014 годом. Но в целом, в тяжелые времена люди осознают, что если мы сами себе не поможем, нам никто не поможет. И именно этим, на мой взгляд, определяется феномен сохранения благотворительных пожертвований от частных лиц. 

Мы будем продолжать делать то, что мы можем делать. Будем продолжать просить деньги у всех возможных организаций

— Что сейчас будет с системной благотворительностью? Могут ли фонды вернуться в основном к адресной помощи и заморозить инфраструктурные проекты?

— Да, конечно. В очень тяжелых ситуациях побеждает адресная помощь. Помните, когда случился ковид, кто получил государственную награду? Организация, которая развозила еду по домам (речь идет о награждении орденом «За заслуги перед Отечеством IV степени» главы Русской медной компании (РМК) Игоря Алтушкина. Благотворительный фонд РМК запустил акцию, в рамках которой нуждающиеся в разных регионах России получали бесплатные продуктовые наборы. — Forbes Life). Любой системный кризис — это откат к более архаичным формам помощи. 

— Что поменялось в работе «Социального навигатора» и в вашей работе после 24 февраля?

— Практически все корпоративные компании затормозили проекты с нами. Я помню, что приехала из отпуска, как раз когда нас настигло 24 февраля, и стала обзванивать абсолютно все компании, с кем мы работали. И мне все говорили: «Таня, извини. Мы сделаем все, что можем, мы доделаем то, на что уже дали [деньги], но в дальнейшем мы ставим все на паузу». И это, конечно, затормозило практически все. Мы инфраструктурная организация, у нас не очень большой бюджет. В этом году, несмотря на все, мы смогли выпустить наш ежегодный ренкинг благотворительных организаций. Это важный инструмент для оценки и развития сектора, и я рада, что мы все-таки смогли найти для него финансирование.

— Есть ли какие-то антикризисные инструменты, которые помогут уменьшить спад в секторе? 

— Из самых важных — нужно заботиться о персонале, о людях. Это мое глубокое убеждение. Например, мы никого не увольняем. Мы будем продолжать делать то, что мы можем делать. Будем продолжать просить деньги у всех возможных организаций. Появляются новые игроки, которые думают о системности. Мы видим, что вырос запрос на экспертизу. И меня это радует, потому что это помогает многим организациям и фондам, которые раньше просто раздавали деньги, подумать, что сделать, чтобы эта раздача денег была более системная, чтобы она приносила пользу людям, городам, регионам. Это на самом деле очень важно. И это связано с частными фондами и с фондами богатых людей в России. 

— Весной стали говорить о грядущем усилении роли государства в секторе. Оно уже чувствуется?  

— Да, это тенденция, но она появилась не сейчас, а уже довольно давно, пожалуй, с появления Фонда президентских грантов в 2017 году. То есть последние пять лет государство довольно серьезно смотрит в нашу сторону. В 2021 году появился еще один большой игрок — президентский Фонд культурных инициатив. Государство будет продвигать эти организации, денег будет все больше.

— Кому сейчас государство особенно активно дает деньги? 

— В фаворе молодежная повестка. Образование, волонтерство, военно-патриотическое воспитание, спорт, «зарницы», фестивали, то есть все, что направлено на то, чтобы прививать так называемые традиционные ценности (в июне 2022 года было учреждено Российское движение детей и молодежи, в числе его основных задач — «формирование мировоззрения на основе традиционных российских духовных и нравственных ценностей». — Forbes Life).

Все, что связано с ДНР и ЛНР, тоже будет развиваться. Те организации, которые готовы встроиться и будут работать на этих территориях, будут получать достаточную поддержку. В целом, российская благотворительность сейчас будет подстраиваться под государственный дискурс, потому что именно там будут основные деньги. И те, кто смогут встроиться  в новую реальность, выиграют.  

— Помимо государственно-патриотического вектора, что еще ждет российскую благотворительность в ближайшие два-три года? Какие можно выделить основные тенденции?

— Какое-то время еще будет держаться ситуация фрустрации, неуверенности и непонимания того, что происходит. Но невозможно фрустрировать вечно, поэтому через несколько месяцев все привыкнут к неопределенности, она станет новой нормой работы. Нельзя будет стратегически планировать на пять лет вперед — значит, мы научимся делать стратегии в диапазоне четырех месяцев. 

Военно-патриотическая повестка, спорт, кино, образование — направления работы, связанные с «мягкой пропагандой», будут развиваться. Очень сильно вырастет религиозная повестка, потому что, несмотря на то что в нашей стране церковь отделена от государства, спайка между ними сейчас очень серьезная и церковь поддерживает государственную политику. 

Безусловно, просядут инфраструктурные проекты. Все, что связано с корпоративной социальной ответственностью иностранного бизнеса, просто перестанет существовать, а на российский бизнес будут наложены дополнительные нагрузки по социальной тематике. ESG как такового не останется, будет только S (ESG — от англ. Environmental, Social, Governance — экологическое, социальное и корпоративное управление). То есть будет работать социальный сегмент, причем связанный даже не с благотворительностью как таковой, а с социальными аспектами работы бизнеса, с поддержкой сотрудников. 

Межсекторное партнерство будет выглядеть так: государство будет говорить, что делать, бизнес и некоммерческий сектор будут это делать. Что будет с благотворительностью, зависит от того, насколько далеко некоммерческий сектор готов продвинуться по пути государственной повестки. Я считаю, что сектор гибкий, и он пойдет довольно далеко.

* Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.