На днях мне дали потрогать берет Фиделя Кастро, который он в 1961 году подарил Юрию Гагарину. Обыкновенный армейский берет, слегка выцветший. Но он неожиданно пробудил во мне воспоминания молодости, чего я обычно избегаю… Начало 1960-х годов в СССР было временем необыкновенным. Эти годы освещены знаменитым XX съездом партии, сказавшим правду (точнее — часть правды) о преступлениях сталинизма. Это время было временем надежд и романтизма. Нам всем казалось, что вот теперь, когда устранены отвратительные наросты на теле социализма, когда вскрылся истинный ленинизм, все пойдет нормально — идея-то Ленина верная, оправдавшая себя! Казалось, что действительно через 20 лет будет построен, как говорил Хрущев, «коммунизьм», а его, как пелось в песне, «возводить молодым».
Нас, совсем юных, как бы овеяло второе дыхание социалистической идеи, и она воплощалась в романтических символах и образах. Тогда мы пели песню на слова Когана про бригантину, которая поднимает паруса, песню Окуджавы про комиссаров в пыльных шлемах. Но все-таки истинным символом эпохи, совпавшей с молодостью родившихся после войны, был Юрий Гагарин. Я помню апрельский день 1961 года, когда тысячи людей выскочили на улицу в едином порыве радости и гордости и устроили то, что теперь называют «несанкционированной демонстрацией». Вместо скучных казенных плакатов люди несли газеты с портретом необыкновенно симпатичного майора ВВС, самодельные лозунги. Тогда я вдруг почувствовал себя со своим народом и страной… Да и он, этот майор, был прелестен — живой, простой, веселый, с тонким мальчишеским голосом.
Другим символом эпохи для нас стал Фидель. Верно говорят, люди познают географию по своей истории. Что мы знали до него о Кубе? Что там причалил Колумб и жил Хемингуэй с его занудным «Стариком и морем». А тут революция, «остров зари багровой», а главное, ее лидер — молодой, высоченный, красивый. На фоне наших толстых, старых и лысых вождей он казался полубогом в своей какой-то ловкой (американской) форме, в высоких шнурованных ботинках, в берете… У нас в беретах ходили только древние старушки! А ему это так шло. И еще он был в бороде! И мы стали все отпускать бороды. В бороде тех времен я хожу и по сей день. Я помню, как купил в киоске первые кубинские газеты. Они потрясли меня. Из иностранных газет у нас обычно продавались убогие коммунистические «Роте Фане», «Драпо Руж», а тут — толстенная газета с массой фотографий, невиданной ранее рекламой. Теперь-то понятно — это был тип американских газет. И всюду там — Фидель, снятый по-человечески, в непривычных ракурсах: с сигарой в руке, на корточках, по пояс голый. Немыслимо для наших вождей. Все это вместе открывало наши сердца Фиделю. Он стал нашим любимцем.
Так уж случилось, что романтизм и революция неотделимы. Начало 1960-х казалось временем неореволюционным, но в революции видели не кровь и смерть, а обновление. У нас это было обновление XX съездом, тогда же началась научно-техническая революция, появилась новая техника, собственно, и Гагарин из-за этого полетел. В мире же началось массовое освобождение от колониализма: мы учили экзотические флаги новых государств, а их становилось все больше и больше. Это была и сексуальная революция, отторжение ханжества отцов, веселое время бардовских песен у костра и нежных ласк во тьме. Все это сливалось в некое романтическое действо, необыкновенно волновавшее кровь молодежи.
В 1961 году наши кумиры встретились. Гагарин приехал на Кубу, огромный Фидель его тискал, как Луспекаев Петруху, на митинге он спросил Гагарина, за сколько тот облетел землю, — оказалось, за полтора часа. «Ну, тогда считай витки, я начинаю!» — сказал Фидель. И ораторствовал три витка. Те, кто его слушал, говорят, что воздействие Фиделя на толпу было сродни воздействию шамана, это был театр одного гениального актера перед полумиллионной толпой под бездонным черным небом с Южным крестом над головой. С невидимого во тьме, но шумно, как слон, дышащего океана дул нежный, теплый бриз, унося вверх видный при свете прожекторов синий дымок множества сигар. Не оторваться! При этом говорил-то Фидель обычные марксистские фанерные лозунги, ничего особенного. Вот тогда-то Гагарин и Кастро обменялись головными уборами. Берет, введенный в американской армии, распространился по всему свету.
А потом... ну, что потом? Пришла эпоха Брежнева, иллюзии обновления социализма растворились, старцы торжествовали и целовались, жить стало скучно и тоскливо, время остановилось — смотри фильм Соловьева «Асса». Поначалу мы знали имена и биографии всех космонавтов, потом их стало много, космос сделался рутиной. Гагарин стал яркой, но обыкновенной публичной звездой вроде Пугачевой. Черты его задорного мальчишеского лица исказились, он потучнел, появился какой-то неприятный шрам, заработанный явно не во время полетов. А потом он погиб…
Да и Фидель тоже изменился в нашем восприятии. Форма майора, которую он не снимал, стала казаться опереточной: под ней скрывался обыкновенный властолюбивый диктатор, уничтожавший своих соперников: одно за другим куда-то исчезали имена генералов, его славных сподвижников, а я знал их биографии наизусть. Уехал с Кубы искать подлинную революция Че. Потом Куба вообще пропала с наших глаз — Фидель завел шашни с Китаем, да и мы повзрослели. Романтическая революция не состоялась. Но след ее остался в сердце на долгие годы.
Автор — историк, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского Института истории РАН.