Связанные одной нитью: как женщина за ткацким станком помогла построить цивилизацию
На нижнем этаже амстердамского Рейксмюзеума, двумя этажами ниже Рембрандта и Вермеера, висят две картины XVI века, которые как бы предвосхищают то экономическое процветание, которое обусловило подъем голландского искусства. На двойном портрете изображена молодая пара — как считается, это Питер Биккер и его жена Анна Кодде. Эта картина, написанная в году Мартеном ван Хемскерком, относится к старейшим портретным изображениям голландских граждан.
Персонажи портретов (изображенные по моде в три четверти, а не в профиль, как делали прежде) — явно конкретные люди, а не типы. Анна, белолицая блондинка с задумчивым взглядом и намеком на морщину на лбу, дополняет своего темноволосого мужа, широкоскулого человека с настороженным взглядом.
Анна и Питер действительно существовали, но здесь, с выставленными напоказ орудиями своего ремесла, они могут служить и аллегорическими фигурами. Она сидит за прялкой и левой рукой вытягивает из кудели волокно, которое ведет к веретену. Он левой рукой придерживает конторскую книгу, а правой перебирает деньги. Положение их рук зеркальное: она сжимает рукоять прялки, он — монету. Она удерживает нить между большим, указательным, средним и безымянным пальцами, он точно так же — конторскую книгу. Эти двое олицетворяют собой Промышленность и Торговлю — занятия, которым голландцы обязаны своим процветанием.
Это теперь промышленность ассоциируется у нас с заводскими трубами, но они сделались ее знаком лишь в XIX веке. Начиная с эпохи Ренессанса визуальным символом индустрии выступала прядущая женщина: усердная, бодрая и совершенно незаменимая.
Нынешние критики подчеркивают неявно подразумеваемые привязанность к семье и дому и подчиненный статус прядущих женщин в иконографии той эпохи. «Питер Биккер изображен смелым и трезвым деловым человеком. Его жена сидит за прялкой, и это тоже символично: она воплощает собой добродетельную домохозяйку», — указывает историк искусства. Этот взгляд представляет прядущую женщину фигурой пассивной, экономически зависимой, занимающей в культурном отношении более низкое положение, чем независимый, участвующий в делах общества купец- мужчина. Он видит в его конторе настоящее, серьезное предприятие, в ее же прялке — просто деталь иконографии, атрибут «добродетельной домохозяйки» (как ключи у святого Петра).
На самом деле прялкау ван Хемскерка подлинна (и незаменима в хозяйственном отношении) в той же мере, что и конторская книга. «Прядение длинных волокон одной рукой ни на одной картине не изображено яснее, — отмечает Патрисия Бейнс в авторитетной работе «Прялки, пряхи и прядение» (Spinning Wheels, Spinners and Spinning) (1977). «Волокно удерживается указательным и большим пальцами, и натяжение на нить сохраняется между безымянным пальцем и прядильным отверстием», открытие которого позволяет пряже наматываться на веретено. «Видно, как большой и указательный пальцы сложены так, чтобы свивать нить, кисть повернута, а нить расправлена, перед тем как добрать еще немного волокна». Анна не просто позирует. Она действительно умеет прясть.
Видеть в прядении не отрасль промышленности, а символ домашнего угнетения — значит игнорировать причину, по которой с древности его считали знаком женской добродетельности или по которой промышленная революция началась с прядильных машин. Лишь потому, что двести лет пряжа имелась в изобилии, ее выработка кажется чем-либо иным, нежели воплощением созидательного труда. Большую часть истории выработка пряжи для ткани отнимала столько времени, что это важнейшее сырье всегда было в дефиците. Спрос на пряжу способствовал появлению некоторых из важнейших технических новшеств и привел к «Великому обогащению», повысившему стандарты жизни по всему миру (периодом «Великого обогащения» назвала эпоху с 1800 года до настоящего времени американский экономист Дейдра Макклоски, акцентируя внимание на значительном повышении уровня благосостояния населения за короткий период истории человечества. — Прим. науч. ред.). История пряжи показывает, как трудосберегающие технологии (несмотря на вызываемые ими в краткосрочной перспективе неурядицы) способствуют изобилию и высвобождению времени для экономически более ценных и приносящих радость занятий.
***
Пряслице выглядит не особенно впечатляюще. Это небольшой конус, диск или шар из камня, глины, дерева или иного твердого материала, с отверстием посередине. В музейных запасниках нередко хранятся тысячи пряслиц, но в витринах мы видим очень немногие. Причем и эти экспонаты отбирают за нанесенные на них раскраску или резьбу, и они теряются на фоне более эффектных горшков, чаш и статуэток. «Пряслица не относятся к самым поразительным находкам археологов», — признает исследователь. Они, однако ж, относятся к древнейшим и главнейшим технологиям. Это простое приспособление, не менее важное, чем земледелие, для перехода от малого объема пряжи к большому, необходимому для изготовления одежды.
«Первым колесом было веретено, — объясняет мне, жестикулируя для наглядности, Элизабет Барбер. — Речь еще не идет о перемещении тяжестей, но принцип вращения налицо». Барбер — лингвист по образованию, ткачиха по призванию — в -х годах, знаком ясь с археологической литературой, стала обращать внимание на примечания касательно текстиля. По словам Барбер, у нее ушло девять месяцев на собирание сведений. Ее скромный проект превратился в многолетнее исследование, помогающее превратить археологию текстиля в полноценную отрасль. Изготовление тканей, по словам Барбер, занятие «более древнее, нежели гончарное дело или обработка металлов, а может, даже чем земледелие и скотоводство». Без прядения не было бы ткани.
Оставляя в стороне шелк (мы вернемся к нему позднее), даже самые подходящие растительные и животные волокна коротки, непрочны и спутаны. Длина льняного волокна может достигать 30–60 сантиметров, шерстяного — 15 сантиметров. Длина волокон хлопчатника обычно составляет всего 0,3 сантиметра, у самых дорогих сортов не превышает 6,4 сантиметра. В результате вытягивания и скручивания этих коротких — так называемых штапельных — волокон, иными словами прядения, получается прочная пряжа, поскольку волокна при трении друг о друга свиваются в спираль. «Чем сильнее вы вытягиваете нить, тем плотнее волокна прилегают друг к другу», — объясняет специалист по биомеханике. Прядение также увеличивает длину штапельного волокна. Получившаяся нить тянется, если нужно, на целые километры, и обычно так оно и есть.
Пряслице — прочная деталь двухчастного устройства, которое независимо друг от друга — с небольшими различиями — изобрели многие народы от Китая до Мали, от Андских гор до Эгейского моря. В отверстие вставляется палочка, и пряслице оказывается у одного из ее концов. Готовясь прясть, пряха вытягивает из очищенной и расчесанной (чтобы волокна были ориентированы более или менее в одном направлении) массы шерсти, льна или хлопка, то есть кудели, клок, но не отрывает его, а привязывает конец скрученной нити к стержню. Далее она опускает приспособление и раскручивает. Блок утяжеляет веретено и увеличивает момент инерции. Это позволяет поддерживать вращение, и пряха, по мере того как сила тяжести тянет нить вниз, может ее наращивать. Когда нить вырастает настолько, что достигает пола, пряха наматывает ее на палку, чтобы избежать перекручивания. Эти три операции — вытягивание, скручивание, намотка — и составляют процесс прядения.
В руках опытной пряхи, располагающей хорошо приготовленным сырьем, все выглядит просто. Пряжа будто рождается сама собой. Но прядение — дело очень непростое. Приходится поддерживать правильное натяжение по мере поступления волокна (это нужно для получения нити одинаковой толщины, но не настолько тонкой, чтобы она рвалась) и следить за равномерностью вращения. За шесть часов, проведенных в мастерской, мне удалось — с любезно предоставленной помощью — изготовить около 9 метров грубой двухниточной шерстяной пряжи. Если это вас не впечатлило, то вообразите клубок диаметром около дюйма (2,54 сантиметра). Отлично подходит для вязания узлов, но не годится для ткани. Когда, однако ж, входишь во вкус, прядение становится автоматическим навыком.
Те, кто сделал прядение своим хобби, называют это занятие способом снять стресс. «Начинающие, — объясняет пряха Шейла Босуорт, — никогда не поверят, что это занятие успокаивает и расслабляет, но, когда понимаешь, что делать, ритм очень убаюкивает». Она повсюду носит с собой подвесное веретено и прядет в очередях, в ресторане или в автомобиле
В этом она подражает бесчисленным поколениям женщин, для которых прядение было способом заработать на жизнь. Пользовавшиеся подвесными веретенами пряхи доиндустриального времени могли работать, присматривая за детьми или скотом, сплетничая, делая покупки или ожидая, пока вскипит вода в котле. Они могли прясть в помещении и на улице, в компании и в одиночестве.
Прялки (spinning wheels) — не то чтобы совсем уж переносные — все же часто весили достаточно немного, чтобы женщины могли позволить себе работать в хорошую погоду на улице. Власти ренессансной Флоренции запрещали прядильщицам собираться на скамьях в общественных местах. В конце XVII века путешествовавшая по Суффолку и Норфолку Селия Файнс описывала в дневнике женщин «у своих прялок на улицах и переулках». В Северной Европе прядильщицы долгие зимние вечера проводили за своими орудиями в общинных посиделках, деля тепло и свет, порой в шумной компании. В 1734 году жена немецкого крестьянина оправдывала свое несогласие с местным запретом такого рода собраний тем, что «в одиночку она не оправдывает затраты на освещение». Других привлекало общение, в том числе с молодыми мужчинами, заглядывавшими пофлиртовать с пряхами.
В отличие от других этапов производства текстиля, прядением занимались почти исключительно женщины. «Хороша лишь та женщина, которая все время занята прялкой (charkha)», — отмечал в 1350 году индийский историк и поэт Абдул Малик Исами. Английское слово distaff — это и существительное «[ручная] прялка», и прилагательное, обозначающее принадлежность чего-либо к женщинам, скорее к той части семьи, к которой относятся мать и жена. А слово spinster означает и того, кто прядет, и незамужнюю женщину.
На древнегреческой керамике прядение изображается занятием, характерным и для хорошей домохозяйки, и для коротающей время в ожидании клиента проститутки. «И секс, и изготовление текстиля были ремеслом проституток», — пишет историк искусства. Аналогичный контраст мы видим в европейском искусстве XVI и XVII столетий. На дорогих картинах наподобие портрета Анны Кодде прядение обозначает ремесло и добродетель. На дешевых же гравюрах оно нередко имеет сексуальный подтекст. Так, на голландской гравюре года мы видим молодую женщину с большой прялкой (distaff), с куделью под правой рукой, и наполнение прялки придает ей отчетливо фаллоподобную форму. Левая ее рука, поглаживающая волокно, удерживает толстый конец прялки необычайно близко к лицу. Вместо того чтобы вытягивать кудель, женщина будто бы готовится поцеловать свое орудие. Подпись превращает прядение в развернутую сексуальную метафору.
Я длинен, бел — видите? — и нетверд. На самом верху у меня голова, великоватая. Моя повелительница хочет, чтобы я был стоек, и часто берет меня на колени или же укладывает рядом с собой. Она берет меня много раз — да, каждый день, что есть, то есть — в руки. Она подгибает ноги и сует мой верхний конец в одно скверное местечко. И вытаскивает. И снова сует его туда.
Добродетельно это или соблазнительно — решайте сами. Чего бы ни хотел мужчина от женщины, к чему бы ни стремилась женщина, прядение может это изобразить. Эти расхожие образы — и возвышенные, и пикантные — отражают повседневность. Большинство женщин доиндустриальной эпохи пряли всю свою жизнь. Прядение, в отличие от ткачества, крашения или разведения овец, являлось не столько профессиональным делом, сколько распространенным навыком вроде приготовления пищи или уборки помещений. Женщина из бедной семьи могла прясть ради заработка, так же как могла наняться в услужение, но сама возможность выбора возникала вследствие того, что прясть она училась с детства, а спрос на пряжу существовал всегда.