«Так уж все устроено»: роман о мире, в котором материнство перестало быть выбором

Дочь

Первую утреннюю сигарету она выкуривает около помойки. Обычно это лучшая за день сигарета, но в последнее время вкус у них какой-то странный. Они как будто оставляют мягкий химический налет на нёбе.

Какое дело каким-то толстым усатым дядькам из Вашингтона до того, как она поступит со своим сгустком? Они с ней даже не знакомы. Им плевать, что маленьких волчат отстреливают с вертолетов. Волчата ― те же дети, они уже сами могут дышать, бегать, спать и кормиться, а сгусток ― еще даже не ребенок. За пределами ее организма он и двух секунд не протянет.

Именно эти усатые дядьки виноваты в том, что случилось с Ясмин.

Которая пела в церкви.

Это была Африканская методистская епископальная церковь. Когда дочь ночевала у Солтеров, а потом утром шла вместе с ними на службу, ей каждый раз становилось не по себе.

А Ясмин говорила: «Знаешь, Мэттс, мне вообще всегда не по себе».

«Глупая белая девочка».

Начинается дождь. Дочь прикуривает вторую сигарету. На математику она не пойдет, пусть даже мистер Сяо разозлится, хотя злить его не хочется ― при встрече он обязательно скажет: «Куорлс, какого черта?» Но на математике будет Нури Визерс, очень надо пялиться на это непотребство. Дочь закрывает глаза, втягивает дым, капли дождя оседают на ресницах.

― Хочешь рак себе заработать? ― прямо перед ней стоит Ро/Мисс.

― Нет, ― дочь роняет сигарету и затаптывает ее.

― Подними, пожалуйста, окурок.

Приходится сунуть его в карман: совсем неохота тащиться к мусорному баку и поднимать тяжеленную грязную крышку. Окурок все пальто провоняет.

― Мэтти, что происходит?

― Ничего.

― Ты никогда раньше не получала четверку с минусом за контрольную.

― Прочитала не ту главу.

― Все еще расстраиваешься из-за китов?

У дочери вырывается отрывистый смешок. Она смотрит на футбольное поле, на растущие за ним разлапистые ели, на темнеющее над ними небо.

― Ты же знаешь, мне ты можешь рассказать. Чем сумею ― помогу.

― Ничем не сумеете.

― А ты попробуй.

«Из-за Розовой стены я очень боюсь ехать в Канаду, а ведьма теперь в тюрьме, и мне нужен план, а плана у меня нет, что бы вы сделали на моем месте?»

А что, если у Ро/Мисс в рабочем договоре прописано, что она обязана сообщать начальству о жестоком обращении с детьми? А тут ведь получается даже не жестокое обращение, а убийство.

Дочь не убийца.

Это пока только клетки, размножающиеся клетки.

И лица пока нет. Сгусток не мечтает и не думает.

«У тебя когда-то тоже не было лица».

Ро/Мисс им все расскажет, и Файви выкинет дочь из школы.

В математической академии совсем не обрадуются такому кандидату.

И в колледже тоже.

А меньше всего обрадуются мама с папой.

― У меня через минуту урок начинается, а мистер Сяо пообещал следующего опоздавшего на британский флаг порвать.

― Эмоциональное здоровье важнее. Мистера Сяо я беру на себя.

Может, сказать ей.

― Да ничего такого.

― А ты попробуй!

Ро/Мисс все равно, даже если в рабочем договоре прописано. У нее характер.

― Я залетела, ― говорит дочь, не отводя взгляд от елей.

― Господи Иисусе…

― Но я с этим разберусь.

― Каким же образом? ― огрызается Ро/Мисс, лицо у нее покраснело, и на нем коричневыми звездочками проступают веснушки.

Она что ― злится?

― Договорилась кое с кем.

― Зачем же ты куришь?

Зачем же она злится?

― Это неважно.

― Да неужели?

― Сигареты не…

― Мэтти, что ты собираешься делать?

― Прервать беременность.

Ро/Мисс хмурится.

― Мисс, это же просто эмбрион, даже если у него есть законное право приобретать недвижимость, он не может им воспользоваться.

Ро/Мисс сама так говорила, но, услышав свои же собственные слова, она не улыбается.

― А что будет, если тебя поймают?

Это не та Ро/Мисс, которую дочь так любит.

― Меня не поймают, ― она застегивает пальто.

Дождь усиливается.

― А если все-таки?

― Не поймают!

Что же случилось с той Ро/Мисс, которая говорила, что женщинам есть чем заняться в этой жизни вместо того, чтобы бросаться с лестницы?

― Ты же знаешь, что тебе предъявят обвинение в тяжком преступлении? А значит, до восемнадцати ― колония, а потом…

― Я знаю, мисс.

Ее отправят в Болт-Ривер.

Кто эта чудовищная незнакомка?

Ро/Мисс снимает капюшон парки и начинает водить пальцами по волосам, от лба к затылку, от лба к затылку, словно актриса, изображающая пациентку психиатрической клиники.

― У меня есть координаты одного абортария, ― придумывает на ходу дочь. ― Вроде хороший.

От лба к затылку, от лба к затылку, и еще раз.

― Ты серьезно?

― Почему нет?

― В абортариях денег берут до хрена. И делают все тяп-ляп, потому что никто их не контролирует. Оборудование старое, ничего не дезинфицируют, анестезиологи… ― звенит первый звонок, ― без опыта работы, ― ее пальцы застывают.

― Пожалуйста, не говорите родителям и мистеру Файви?

На глазах у Ро/Мисс слезы. И так было худо, а теперь совсем ужасно.

― Вы им скажете? ― мямлит дочь. ― Пожалуйста, не надо!

Как это дико ― бояться ту, которую ты всегда не боялась, а наоборот.

Ро/Мисс накидывает капюшон и дергает тесемки, ткань обтягивает ее перекошенное лицо, по которому стекают капли дождя.

― Не скажу, ― она вытирает глаза рукавом. ― Просто… Просто, я не знаю…

― Да ничего, ― говорит дочь и дотрагивается до ее локтя.

Она так и стоит, держа Ро/Мисс за локоть.

Та моргает, по ее телу пробегает дрожь.

Они стоят долго-долго. Обе уже промокли, рука у дочери затекла.

Звенит второй звонок.

― У меня математика вроде? ― дочь убирает руку.

― Да, конечно, ― Ро/Мисс хлюпает носом. ― Но Мэтти?..

Дочь ждет продолжения.

Учительница качает головой.

Они вдвоем молча идут по футбольному полю, поднимаются на крыльцо, так же молча проходят в синие двери.

Она прокричала «Помогите!» на трех языках.
В амбаре висели выпотрошенные ягнята с красными от крови шеями.

Жизнеописательница

На столе в миске четыре апельсина. Жизнеописательница берет их по одному и швыряет в стену. Два отскакивают, один лопается, один размазывается большой кляксой. Она открывает холодильник: там лежат упаковка мягкого сыра, брокколи и шоколадный пудинг. Сыр и пудинг вылетают из окна и падают в соседний двор, из-за сильного ветра удара о землю не слышно. Жизнеописательница вспоминает, что шоколад смертельно опасен для собак. Но собак она в том дворе ни разу не видела.

Слова, которые я ненавижу:

33. Супруг.
34. Бутер.
35. Диагноз.
36. Залетела.

Апельсины она поднимать не будет. Скоро уже пора ехать на этот треклятый ужин ― канун сочельника.

А Мэтти скоро пора ехать на аборт.

И очередная женатая пара, которая значится перед жизнеописательницей в списке ожидания, не получит своего ребеночка.

Но это Мэтти не касается.

Жизнеописательница растирает холодные руки.

Вены у нее запрятаны глубоко. А у Арчи были спавшиеся.

На похороны один его приятель надел черные крылья из железной сетки.

Однажды по телевизору жизнеописательница видела, как прихожане какой-то церкви кричали «Ура!», стоя перед кладбищем, где хоронили жену политика. Та женщина родила двоих детей с помощью ЭКО, а потому (так говорилось в пресс-релизе той церкви) сама навлекла на себя рак. Они с мужем желали того, что им не полагалось, они восстали, решили показать Господу Богу, кто тут главный, вмешались в таинство утробы. И жена политика попала в ад. Не будьте как она.

Бывший психотерапевт жизнеописательницы спросил:

― Вы утверждаете, что вам не нужны романтические отношения, чтобы оградить себя от разочарований и отказов?

― А вы бы задали такой вопрос клиенту-мужчине?

― Но вы же не мужчина.

― Но вы бы задали или нет?

― Может быть… конечно, ― он сложил испещренные старческими пятнами руки на коленях, на нем были мешковатые вельветовые штаны. ― Я просто спрашиваю себя, до какой степени ваша кампания, направленная на то, чтобы раздобыть ребенка, является самозащитой против болезненного для вас одиночества?

― Как вы сказали ― «кампания»?

― Я помню, вы какое-то время спали с… Зевсом, правильно?

― С Юпитером.

― Да, с Юпитером, и вы говорили мне, что скорее проголосуете за смертную казнь, чем вступите с ним в отношения. И тем не менее вы с ним трахались.

Слово «трахались» он произнес с таким смаком, что это резануло ухо жизнеописательницы почище «кампании».

― Конечно, еще вся эта история с вашим братом ― он ведь бросил вас довольно жутким способом.

Больше жизнеописательница к нему на прием не ходила.

Мне не удалось:

1. Закончить книгу.
2. Завести ребеночка.
3. Не дать брату умереть.

Жизнеописательница берет телефон, чтобы позвонить Сьюзен и сказать, что не придет. Но потом представляет, каково будет сидеть весь вечер одной в квартире и нюхать давленые апельсины.

На крыльце ее встречает Бекс.

― Ты не нарядная, ― на самой Бекс бордовый сарафан и черные лаковые туфли. ― А сегодня канун сочельника!

― Ты уж извини, ― отвечает жизнеописательница, сжимая кулаки.

― Я приготовила попкорн для оленей, ― девочка показывает на большую салатницу, которая стоит на лужайке.

Во времена Айвёр Минервудоттир из шкур северных оленей шили спальные мешки ― они согревали моряков, которые потерпели кораблекрушение и зимовали, сбившись в кучу, на айсберге.

― На Рождество я попросила котенка, а мама говорит, что Санта котят не дарит, но это вранье: одной девочке из моего класса подарили котенка на Хануку.

Жизнеописательница присаживается рядом на мокрую ступеньку.

― Но Санта же не приносит подарки на Хануку, только на Рождество.

― А почему?

― Так уж все устроено.