«Порез»: как девушки-подростки живут с ментальными расстройствами

Ты что-то пишешь в блокнот. 

— А у тебя есть другие хобби? 

— Да вроде нет. 

Я застегиваю пуговицы на свитере. Я расстегиваю пуговицы. 

— А как же бег? — говоришь ты. 

Я вижу себя бегущей — не всю себя, а только ноги внизу, каждая появляется, и исчезает, и снова появляется, опять, и опять, и опять.

— А что бег? — говорю я. 

— Что ты чувствуешь, когда бегаешь? 

— Не знаю. — Я ковыряю заусенец. — Ничего особо не чувствую. 

Ты постукиваешь пальцем по губе. 

— Мне типа поэтому и нравится бегать. 

Кресло из мертвой коровы скрипит. Ты подаешься вперед и готова что-то сказать. 

— Маме никогда не нравилось, — говорю я. — Она всегда считала, что меня собьет машина или еще что-нибудь в этом духе. 

Ты отклоняешься назад. 

— Она сказала, что всегда ждет звонка из полиции, — говорю я. — Когда я возвращалась после бега, у нее всегда был сердитый вид. 

Я представляю, как мама сидит в кухонном уголке, рукодельничает и хмурится, а Сэм делит хоккейные карточки на аккуратные стопки. Мама не поднимает голову, когда я вхожу, просто продолжает плести. Сэм показывает мне свои карточки, где изображены улыбающиеся хоккеисты, хоккеисты на льду, хоккеисты в шлемах, хоккеисты без шлемов. «В душ сходить не хочешь? — говорит мама. — У тебя, наверное, домашки много?» 

Ты пристально смотришь на меня: вероятно, ты задала мне какой-то вопрос. 

— Что?

— Я не уверена, что понимаю, — говоришь ты. — За что бы твоей маме сердиться на тебя? 

— Не знаю. Как только я захожу, она говорит: «У тебя, наверное, домашки много?» Так что обычно я просто иду к себе и не трогаю их. 

Твои глаза слегка расширяются. 

— Вот так это ощущается? 

— Что? 

— Что твоя мать хочет быть наедине с твоим братом и поэтому не хочет, чтобы ты была рядом? 

Я не очень понимаю, как это вышло, но каким-то образом я сказала нечто, что, вообще-то, не имела в виду. Нечто, что не совсем правда. Или, может, нечто, что типа немножко правда. 

Остаток времени я таращусь на циферблат. 

* * *

Вечером Класс — совершенно другое место. Все должны находиться здесь с семи до восьми, поскольку предполагается, что за время пребы вания в «Псих-ты» надо постараться не отстать от школьной программы. Тут положено сидеть тихо, но народ все время перешептывается и обменивается записочками, а стоит сотруднице выйти, как комната взрывается от шума. 

Впрочем, прямо сейчас тишина. Тара красит ногти, Тиффани пишет письмо подруге из реального мира, Бекка спит, а Дебби обводит на кальке картинку из журнала — модель в вечернем платье. Собственно, учебой занимается одна Сидни. 

Новенькая, которую все-таки зовут Аман да (я проверила на доске), растянулась на стуле в последнем ряду и притворяется, что спит. Голова прислонена к стене, глаза закрыты, рот растянут в полуулыбке. Но я знаю, что она не спит, потому что вижу, как она ритмично бьет внутренней стороной запястья по краю сиденья. 

Наблюдать за этим неприятно, так что я возвращаюсь к заданию по французскому — заучить слова, которые могут пригодиться в отпуске, типа «бикини», «машина в аренду», «рестораны». Поскольку нам здесь запрещено пользоваться карандашами даже для математики (они считаются колюще-режущими), мне приходится писать фломастером, а он растекается; я комкаю лист и начинаю заново. 

Сотрудница встает и говорит, что дойдет до бака с переработкой в коридоре, ей надо выбросить пустую банку из-под газировки. Она говорит, что надеется на наше хорошее поведение. 

Сотрудница выходит; комната мгновенно оживает. 

— Дашь мне лак, когда закончишь? — спрашивает Сидни у Тары. 

— Если одолжишь мне наушники, — говорит Тара. 

Пока они договариваются об условиях обмена, Тиффани поворачивается к Дебби, чтобы рассмотреть картинку. Дебби прикрывает ее рукой, но слишком поздно. 

— Зачем ты все время это делаешь? — спрашивает Тиффани у Дебби. 

— Делаю что? 

— Рисуешь худых людей. 

Сотрудница возвращается, громко покашливая. 

Тиффани разворачивается обратно; все возвращаются к своим занятиям. 

Дебби ошарашена. Она откладывает кальку и разглядывает модель в журнале. Потом пролистывает свой блокнот. Один за другим следуют изображения высоких стройных женщин в модной одежде. Она доходит до последней страницы и поднимает взгляд. Никто, кроме меня, не видит. У Дебби слезы на глазах. 

Я быстро отворачиваюсь, но Дебби знает, что я видела. Когда я снова смотрю на нее через несколько секунд, она уже укрывает своим свитером Бекку, подтыкая края, как делают матери. Когда я только попала сюда, Дебби пыталась со мной разговаривать; она даже предложила мне кусок пирога, который прислала ее мама. Но сейчас, скорее всего, я уже отпугнула ее. 

Дебби натягивает Бекке свитер до самой шеи, невероятно бледной и хрупкой шеи, закрывает свой блокнот и пялится в пустоту, пока сотрудница не отпускает нас. 

* * *

Когда вечером я иду чистить зубы, Рошель, дежурная по туалетам, сидит, склонившись над своим журналом. К то-то в кабинке за моей спиной нажимает на ручку смыва. Бачок хрипит, а потом с грохотом сливает воду. В воздухе кислый запах рвоты. 

Бекка выходит из кабинки, на ней махровый халатик со щенками, а на ногах пушистые тапочки в виде щенков. Дверь кабинки с лязгом захлопывается за ней. Потом ее лицо отражается в зеркале рядом с моим. Она вытирает уголки рта туалетной бумагой. 

Когда Бекка выплывает из туалета, я краем глаза наблюдаю за Рошель. Она читает, и ее губы непроизвольно шевелятся; она даже не замечает, как Бекка проходит мимо нее. 

* * *

На следующий день Аманды нет на завтраке. Это событие, потому что ходить в столовую обязательно, даже если у тебя нет пищевых затруднений. Дебби ушла к дежурной по столовой узнать, в чем дело. 

— Дебби заколебала лезть везде, — говорит Тиффани. 

— Она просто пытается помочь, — говорит Бекка. 

Тиффани закатывает глаза; я вожу пальцем по металлической полоске, окаймляющей столешницу, и замечаю, что она немножко болтается. 

Раздается звонок: завтрак закончен. Кругом стук, и лязг, и жалобы, народ поднимается и расходится, куда там им надо. 

Наша группа задерживается, мы ждем Дебби. Она торопливо идет к столу, и мы все пода емся вперед послушать, что выяснилось. 

— Ее застукали, — шепчет Дебби. — Она резалась. 

Щеки у меня вспыхивают, я натягиваю рукава и таращусь на свои колени. 

— Ффу, — говорит Бекка. — Гадость какая. 

— Заткнись, — говорит Сидни. Я не поднимаю глаз, но мне кажется, она сказала это из за меня. 

— Так а где она? 

— В «Чуинги», скорее всего, — отвечает Дебби. 

— Откуда ты знаешь? — говорит Сидни. 

— Я слышала, что ей прописали уколы, — говорит Дебби. Она драматично понижает голос. — Успокоительные. 

Дежурная по столовой подходит к столу и говорит, что нам пора уходить, иначе получит выговор. Мы собираем свои подносы и направляемся к окошку сдачи грязной посуды. Я, как обычно одна, тащусь за Тиффани и Сидни. 

— И они еще называют психами нас — только потому, что мы любим кайфануть, — говорит Тиффани, качая головой. — Вот эта новенькая, Аманда, что она творит — это реально психоз. 

Сидни оборачивается проверить, слышала ли я; я иду обратно к столу, притворившись, будто что-то забыла. Получить выговор за опоздание лучше, чем смотреть на обеспокоенное лицо Сидни.