Когда мы заходим в подъезд, от смеха болят животы. Нам так смешно, что мы не замечаем, как зловеще мигают лампочки, трещит облупившаяся краска и скалятся перила, стараясь предупредить нас о том, что впереди поджидает опасность.
На лестничном пролете между вторым и третьим этажами стоят двое мужчин лет двадцати пяти в спортивных костюмах.
— Вот эта — дочь коммуняки, — говорит один из них, тыча в мою сторону длиннющим, как шпага, пальцем.
Мужчины надвигаются на нас, их руки сжимаются в кулаки, а глаза превращаются в узкие щели.
— Передай отцу, чтобы не рыпался, — говорит второй, — вас таких закапывать надо.
Я сжимаю твою руку и одними губами произношу «бежим». Мы несемся прочь, надеясь, что заколдованная дверь хоть ненадолго задержит наших врагов. Она легко распахивается перед нами и мгновенно закрывается, оставив преследователей в подъезде. Заклинание слабое, скоро его действие закончится, поэтому мы бежим в сторону леса: там когда-то начиналось наше Королевство — если мы перейдем границу, то будем под защитой и уже никто и ничто не сможет причинить нам вред.
Лес — в пятнадцати минутах ходьбы от дома, мы долетаем до него за пять, назад не оглядываемся, поэтому не знаем, преследуют нас или нет, но чувствуем, как по мере приближения к древним деревьям зло отступает.
В наших краях снег уже выпал, на склонах гор мелькают лыжники, которых мы принимаем за приспешников наших преследователей, — и стараемся двигаться незаметно. Мы переходим через замерзший ручей и оказываемся в лесу. Теперь бояться нам решительно нечего, мы пересекли границу нашего Королевства, деревья сомкнулись за спинами, а ручей проснулся и яростно забурлил.
— Сегодня был день, полный испытаний, — говорю я, пока мы бредем по лесу в поисках нашего любимого дерева. — Извини, что не заметила опасность!
— Все в порядке, я привыкла, что нам все время что-то противостоит. — Помолчав немного, ты добавляешь: — А тебе не кажется, что мы как Ромео и Джульетта?
Ты всегда любишь сравнивать нас с героями из книг или фильмов, но сравнение с этими двумя мне не нравится.
— Нет, — помолчав для приличия, отвечаю я.
— Но почему? Их семьи тоже не давали им общаться, а они готовы были сделать все что угодно, чтобы быть вместе.
— Да, — соглашаюсь я, — но они всего лишь любили друг друга, а любовь всегда проходит, в отличие от дружбы. С ними так все носятся, потому что они вовремя умерли и не успели разлюбить друг друга. Посмотрела бы я на них через пару лет, если бы они остались живы.
— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о живых Ромео и Джульетте! — тут же сочиняешь ты.
— Это бы и правда было печально, — смеюсь я. — Только представь: они бы поженились, нарожали детей, растолстели и чудовищно надоели друг другу.
— Звучит очень даже правдоподобно. Мои родители просто ненавидели друг друга под конец.
— А мои, кажется, всегда друг друга ненавидели! Да, так оно обычно и бывает, — со знанием дела говорю я. — Счастливое будущее может быть только у дружбы.
Тишина обнимает нас, как старый друг, мы сидим на ветке самого главного дерева в лесу, свесив ноги, и мечтаем о том, каким будет наше будущее.
— Главное, пережить детство, — говоришь ты.
— А что потом?
— Потом мы будем свободны. Все взрослые свободны.
— Думаешь? Твоя мать не выглядит свободной, она принадлежит секте.
— Моя мать дура.
— А твой отец сатана, — добавляю я.
— Ну, твой-то тоже сатана, — говоришь ты, и мы долго смеемся над тем, что твоя мать подкинула нам такую классную шутку.
Но постепенно я чувствую, как смех заканчивается и наступает время сомнений. Оно совсем близко, может быть, у нас есть полгода или год до того, как смеяться мы будем совсем над другими вещами. Или не будем вообще.
— Взрослые не могут смеяться так же, как мы, — неожиданно говорю я то, что никак не идет у меня из головы. — Да и в Королевство они не верят. Я бы не хотела быть одной из них.
— Я бы тоже, — поддерживаешь меня ты, — но единственный способ избавиться от наших родителей — это самим стать взрослыми.
— Не думаю, что единственный.
— Что ты имеешь в виду? — Ты даже спрыги ваешь с ветки, чтобы оказаться прямо передо мной и видеть мое лицо. Увидеть, а не просто услышать то, что я хочу сказать.
— Нам нужно притворяться взрослыми, а не становиться. Ведь если мы станем ими по-настоящему, то уже никогда не сможем вернуться домой.
— Думаешь, наше Королевство исчезнет, когда мы совсем повзрослеем? — спрашиваешь ты.
— Для нас — да, ведь стать взрослым — это смириться: согласиться с тем, что видишь, и перестать верить во что-то лучшее. Никакое королевство не выдержит такого предательства — думаю, даже наша кровь изменится и ручей нас уже никуда не пропустит. Взрослые могут отправиться только в рай, или в СССР, ну или в Турцию, на худой конец.
Ты явно прикидываешь, какой из этих вариантов окажется наихудшим, и хмуришься.
— Ты права, — наконец говоришь ты. — Не очень-то и хотелось становиться взрослой! Но знаешь, как именно мы будем притворяться?
Твой вопрос сложен, какое-то время я молчу, пытаясь услышать шепот Королевства, — кому еще об этом знать, если не ему?
— Делать то же, что и все, но без особой радости, — говорю я то, что подсказывают мне дремлющие деревья. — Всегда помнить, что это не по-настоящему. А еще — продолжать замечать знаки Королевства, даже если мы перестанем в них верить, понимаешь?
— Кажется, да. Это как продолжать молиться каждый день, даже если ты больше не веришь в бога.
Ты снимаешь шапку и трясешь головой, пытаясь сбросить с себя подступающую взрослость вместе с засыпающим волосы снегом.
— Если мы будем вместе, Королевство никуда не исчезнет, — уверенно говоришь ты. — Только поклянись, что мы всегда будем вместе!
— Так и будет. Никто никогда не сможет нас разлучить. Клянусь! — отвечаю я, и это самая приятная клятва в моей жизни.
Мы скрепляем ее двумя плевками под дерево. Вся сложность в том, чтобы один плевок попал точно в другой. У нас получается, а это значит, что все будет так, как мы задумали, и ни второе пришествие, ни мировая диктатура пролетариата не смогут нам помешать.
В этот момент я отчетливо вижу, как деревья сбрасывают свои белые шали и расступаются, чтобы нам с тобой было лучше видно. И мы смотрим на многие годы вперед, туда, где две древние старушки отправляются в свое последнее в жизни путешествие, взявшись за руки.
— Ты тоже нас видишь? — спрашиваю я, чтобы удостовериться.
— Да, — отвечаешь ты, и мы долго сидим обнявшись, не чувствуя ни холода, ни страха перед неизвестным, потому что кое-что нам известно заранее.
* * *
В четырнадцать жизнь моих одноклассниц начинает крутиться вокруг мальчишек, и раз уж я притворяюсь, что мы подруги, то время от времени мне приходится выслушивать про всех этих Максимов, Андреев, Дим и Паш. Про то, кто на кого и как именно посмотрел или не посмотрел, кто с кем танцевал медляк на школьной дискотеке и, конечно же, самое важное — кто кого пошел провожать домой! Мне плевать на любых провожатых, если только это не ты и не Канцлер. Но совместных дискотек нам не видать. А жаль, ведь мы бы отплясывали как умалишенные и пели песни на непонятных языках, а потом Канцлер напился бы вина из королевских запасов и упал спать прямо посреди бального зала, а мы с тобой кружились бы вокруг него и шептали колыбельные. Вот о чем я думаю, возвращаясь домой в сумерках после этих сборищ, и радуюсь, что мы с тобой не такие.
Мы устраиваем собственные танцы под Эминема, «Спайс Герлз» и Милен Фармер. Раньше мы включали еще Бритни Спирс, но потом решили, что она отстой, в основном потому, что так считал Эминем. Его фото мы вырезаем из журналов и газет и клеим в специальные тетрадки. Ты даже пытаешься налепить на стену постеры, но твоя мать говорит, что это идолопоклонство в чистом виде, и заставляет их немедленно снять.
Я все это время думаю, что Эминем вполне бы сгодился на роль нашего Канцлера, если бы отрастил бороду, и сильно удивляюсь, когда узнаю, что у тебя на него совсем другие планы.
В один из выходных, когда я гощу у тебя, ты уходишь о чем-то поговорить с Ведьмаком — она, как всегда, хочет украсть побольше нашего вре мени и держит тебя в своей комнате очень долго. Мне становится скучно, я хочу говорить с тобой каждую свободную минуту, поэтому я беру твои тетрадки с вырезками из журналов и рисунками, чтобы поговорить хотя бы с ними. Я привыкла, что любая твоя вещь может о чем-то рассказать мне, и привыкла брать любые твои вещи, потому что у нас нет друг от друга секретов. Вот поэтому я подскакиваю от удивления, когда нахожу в одной из тетрадок рассказ, который ты мне никогда не показывала!
Я бы еще поняла, если бы этот рассказ был бы о нас с тобой и о Королевстве, но он совсем о другом.
Мне трудно в это поверить, но я читаю любовную историю про Эминема. Про тебя и Эминема.
В этом рассказе он спасает тебя из секты, и мне хочется зло хохотать и плакать от обиды, ведь если кто и вытащит тебя из секты, то это буду я, а не какой-то американский рэпер, не подозревающий о твоем существовании.
Когда ты возвращаешься в комнату, я молчу очень долго и на все твои удивленные вопросы отвечаю: «Может, тебе лучше спросить у Эминема?»
— Да что с тобой такое?! — наконец не выдерживаешь ты.
— Ах, Эминем, ты заберешь меня из секты, и мы уедем в закат на твоей раздолбанной машине, а потом поженимся и нарожаем кучу детей, — злобно говорю я и протягиваю тебе тетрадь.
— Ты что, читала мой рассказ?
Кажется, я впервые вижу, как ты краснеешь.
— Ты взяла мою тетрадь без спроса?
Вот это «без спроса» удивляет меня больше всего. Ведь ты можешь взять любую мою тетрадь, книгу или вещь, и я не буду возражать.
— Да, читала, и это отвратительно. Я бы даже не поверила, что это написала ты, если бы не твой почерк. Такие истории могли бы сочинить девчонки, с которыми я учусь в школе.
Мне хочется заплакать от обиды, и я не понимаю, почему обиженной выглядишь ты.
— Ты не должна была читать! — кричишь ты и прячешь тетрадь в нижний ящик стола. — Я писала для себя и никому не хотела показывать.
— Даже мне?
От этого вопроса пыль замирает в воздухе и в комнате сразу делается холоднее.