«Все матери ненавидят меня»: как жить, если твоего ребенка подозревают в преступлении
Нужно позвонить Эллиоту, предупредить, но у меня нет его номера. Пишу имейл помощнице — «Опаздываю, уже еду», — а сама бегу на остановку. Тут же приходит сообщение от автоответчика: «Меня нет в офисе до понедельника, свяжусь с вами в рабочее время». Твою ж мать!
Проверяю часы. Полседьмого. Даже если сейчас сяду в такси, до ресторана еще добрый час. Только впадаю в панику, как появляется девяносто четвертый автобус, словно ведомый рукой судьбы. Есть надежда. Может, успею.
Сажусь на второй этаж и ищу в телефоне номер ресторана. Пусть скажут Эллиоту, что я опаздываю. Конечно, он немного позлится, но подождет.
Через три гудка трубку поднимают.
— Спасибо, что позвонили в «Мистер Ба-бах», мы…
— Здравствуйте. Можете кое-что передать моему другу? Я опаздываю. Моей вины тут нет, уже еду. Пожалуйста, скажите ему…
Звучит щелчок.
— Алло? Меня слышно? Его зовут Эллиот Ривьера. У нас бронь на семь, он ждет, но у меня нет его номера…
Опять щелчок. Я говорила с автоответчиком.
Вешаю трубку и смотрю в окно, прислонившись головой к стеклу. Автобус заполняется гуляками: девушками на каблуках и в блестящих платьях; парнями, от которых разит дешевым одеколоном.
Постукиваю пальцами по стеклу и представляю, как Эллиот сидит один. Гадает, где я. Теряет терпение, злится. У него наверняка есть мой номер, правда же? Не может ведь ассистентка отвечать за все звонки? Он обязательно позвонит, и я все объясню.
На Шепердс-Буш-Грин с треском включается громкоговоритель.
— Уважаемые пассажиры, — вещает заранее записанный голос, — автобус сходит с маршрута на следующей остановке.
По второму этажу проносится стон. Водитель сообщает: «примерно через пятнадцать минут» подъедет другой автобус.
Содрогнувшись, двери открываются. Выхожу из салона и жду в темноте.
Без пятнадцати семь, а запасного автобуса нет. Я до сих пор в Шепердс-Буш-Грин, в часе езды от ресторана или, как услужливо сообщает «Гугл», «в трех с половиной часах пешком». Разочарование чувствуется даже физически; по рукам и ногам будто каток проехал.
Я подскакиваю, услышав звонок. Увы, не Эллиот. Брук. Не отвечаю. Вот уж чего не надо, так это ее «полезных» советов: позвонить помощнице Эллиота в понедельник и все объяснить, послать цветы с извинениями в его офис в Лос-Анджелесе, попробовать перенести встречу на другой день. Ей не понять. Я десять лет ждала второго шанса. Тогда сколько лет ждать третьего?
Сдаюсь и шагаю домой пешком. По дороге останавливаюсь у магазина спиртного и покупаю две банки джина с тоником. Пью одна, в темноте, и всех ненавижу: полицейских с самодовольными улыбками; Уилла и его снисходительный взгляд; недосягаемую помощницу Эллиота. А больше всего себя. За все.
Возвращаюсь в безмолвный дом и слушаю сердитое голосовое сообщение от Брук: она пришла посидеть с Диланом, а дома никого. Ой-ой. Эллиот молчит; может, у него и впрямь нет моего номера. На цыпочках прокрадываюсь к комнате Дилана, медленно-медленно приоткрываю дверь, как в те времена, когда он был совсем крошкой — я тихонько подносила палец к его носу и проверяла, дышит ли.
Заползаю в пустую кровать и кутаюсь в одеяло с космонавтами. Простыни пахнут мальчишеским потом и грязными носками. Жгучая слеза скатывается по щеке. Натягиваю одеяло на голову и рыдаю в подушку.
Хочу отмотать время назад. Хочу вернуться. Не понимаю, как последние восемь часов могли кончиться таким кошмаром. Я ведь ждала своей минуты. Я не должна прятаться от полиции и гадать, замешан ли мой сын в чем-то подозрительном. Я сейчас должна сидеть с Эллиотом, пить шампанское и произносить тосты за свое блестящее будущее.
Эллиот. Невыносимо думать, как он сидит в ресторане и ломает голову, куда я запропастилась.
Слезы смешиваются с тушью и собираются в грязную лужицу на подушке; глаза щиплет. Скатываюсь с кровати Дилана на пол, прихватив с собой одеяло. Через открытые шторы на черном небе виднеется полная луна, круглая, как дыня. Нужно встать и умыться, но лежать гораздо приятнее. Долго валяюсь без движения. Потом начинаю замечать пыль на полу, смятые носки. Затем понимаю, что из-под кровати Дилана торчит какой-то ремень или лямка. Не задумываясь, тяну на себя. Поддается с трудом. Тяну еще.
Рюкзак.
По телу пробегает волна адреналина. Рюкзак Дилана. Он здесь. Дилан не забыл его в заповеднике. Большое недоразумение, и все. Я ведь знала, что принесла его из школы, и вот он. Может, все остальное — тоже большое недоразумение?
Включаю свет и осматриваю рюкзак. Он пахнет землей и сыростью, будто долго лежал где-нибудь в саду. Расстегиваю молнию и вываливаю содержимое на кровать. Несколько блокнотов, которых я никогда раньше не видела. Рабочая тетрадь «Бонжур, Франция-2». Незнакомая синяя бутылка для воды. Непонятный пенал. «Дневник чувств», заполненный корявым детским почерком — тоже незнакомым.
В ушах глухо звенит, пока я разглядываю все эти находки на кровати сына. Доходит до меня медленно, слишком медленно.
Это не рюкзак Дилана.
Верчу «Дневник чувств» в руках. Он теплый, словно от него исходит жар.
Собственность Алфи Рисби.
Шепердс-Буш. Пятница 23:49
Горло начинает гореть, на шее будто затягивается узел. Почему мой сын хранит под кроватью рюкзак пропавшего мальчика?
Перелистываю страницы. Пишет Алфи неровно, то тусклым карандашом, то ручкой, оставляющей кляксы. По большей части он жалуется: на «жестокого» учителя тенниса, который велел ему бегать кругами; на «некомпетентную» домработницу, которая сожгла его утренний тост, и на явную несправедливость занятий с репетитором в субботнее утро.
17 сен.
Домашка по математике отстой!!!
22 окт.
Глупый пузан, известный как мистер Демпси, снял с меня два балла за то, что я смеялся на службе.
Ха! Мистер Демпси правда пузан, тут мальчишка прав. Зато от следующей записи мороз по коже.
9 нояб.
Дилан Палмер обещал меня убить…
Бросаю взгляд на число — написано четыре дня назад. К горлу подступает нестерпимая тошнотворная волна. Ползу в ванную. Меня тут же рвет ярко-оранжевым, конца и края этому не видно. Когда в желудке ничего не остается, ложусь на холодный кафельный пол и смотрю в потолок.
Неужели он мог?..
Зажмуриваюсь, хочу спрятаться от собственных лихорадочных мыслей.
Неужели он мог?..
Вспоминается ухмылка Дилана за обедом, но я отбрасываю эту мысль. Наверняка есть иное объяснение. Ему всего десять. Он даже паука убить не способен. Он никогда не навредил бы другому ребенку, правда?
Ползу к старой ванне на лапах и открываю кран с обжигающе горячей водой. Я купила эту квартиру на поощрительную премию с контракта — возможно, тогда я в первый и последний раз мудро распорядилась деньгами. Обветшалая сырая квартира в не самом престижном уголке Шепердс-Буш была мне слегка не по средствам, и все же — моя. Я твердо решила сделать ремонт, убрать старую ванну и установить на ее месте тропический душ, как только стану знаменитой. Потом все рухнуло, прошли годы, а возвращение на сцену так и не состоялось. Теперь я даже рада, что оставила ванну. Это единственное место, где можно хорошенько подумать.
Бросаю в ванну лавандовую бомбочку и погружаюсь в воду. Автозагар тотчас окрашивает пену в грязно-коричневый цвет. Лежу в тишине и размышляю над вопросом, который не решаюсь задать.
Что же ты натворил, Дилан?
Десять лет назад я коротала последние дни беременности за мыслями о том, каким получится Дилан. Он родится с волосами? С карими глазами Уилла или моими серыми? Нос ему достанется пуговкой или с горбинкой?
В глубине души меня больше волновало другое: будет ли он хорошенький? Или жуткий и сморщенный, как эти младенцы-старички? А то и хуже — пятнистый, весь в складках, крикливый? Все меня уверяли: матерям собственные дети кажутся красивыми. Даже если они на самом деле уродцы, ты не поймешь, обещали они.
Материнская любовь тебя ослепит.
Как бы не так.
Дилан застрял в родовых путях, и его пришлось вытаскивать вакуумом. Он вылез вялый и серый, а вакуумная присоска оставила у него на макушке пульсирующую красную шишку, похожую на второй мозг, только снаружи.
Шишка через несколько часов исчезла, как и обещал добрый врач, даже шрама не осталось.
Но когда я посмотрела на плачущий комок у себя на руках, я поняла. Не знаю, что там у других матерей, а я поняла.
Моего ребенка нельзя назвать хорошеньким.
В конце концов горячая вода делает свое дело, и я могу думать только о том, как плавится моя плоть, сгорают мышцы, жир и сухожилия, пока не остается один лишь скелет.
Представляю, как сажусь в такси, еду к Уиллу и хватаю сына за плечи. Что ты натворил, Дилан? Но об этих словах и думать трудно, а уж сказать их единственному ребенку я вовсе не смогу. Он слишком чувствительный.
Намыливаю лодыжки в подтеках автозагара. Что известно полицейским? Школа предоставит им записи о поведении Дилана. Они узнают о случае с черепашкой. Скверная сложится картина.
Можно найти адвоката, судиться. Только из Дила навряд ли получится хороший свидетель. А я сама едва маникюр оплачиваю, о крутом адвокате и думать нечего. Уилл при деньгах, но против Рисби их не хватит.
Можно уехать из страны. Забрать Дилана и сесть на ближайший рейс из Хитроу. Отправиться в Южную Америку или, возможно, во Францию. Начать все сначала в сонной деревушке Прованса. С другой стороны, есть соглашение об опеке. На вывоз Дилана из страны нужно письменное разрешение Уилла. К тому же родители Алфи богаты. У денег длинные руки. Рисби легко наймут банду здоровенных мафиози, чтобы нас выследить. Если до этого дойдет, пусть лучше Дилан столкнется с безобидной судебной системой Великобритании — тут и сроки условные есть, и штрафы уменьшают, — чем будет всю жизнь оглядываться в страхе перед громилой с бейсбольной битой.
Мысли возвращаются к рюкзаку Алфи. Почему он в комнате Дилана? Тогда где рюкзак Дилана? Бессмыслица какая-то. Дилан никогда не навредил бы другому, даже паршивцу вроде Алфи. А если была причина? Или недоразумение? Как с черепашкой, например. О господи! А вдруг Алфи обидел гусыню или какую другую птицу, Дилан расстроился и толкнул его, Алфи споткнулся и упал в воду? Не исключаю такой возможности.
Отчаянно хочу кому-нибудь позвонить и обсудить варианты, но кому? Уже за полночь. Адам спит. Брук посоветует нанять адвоката. С Дженни мы едва знакомы. А все остальные матери меня ненавидят. Я совсем одна.