«Утешение временем»: женский автофикшен о проживании тяжелой болезни

Один друг говорит, что проявлять достоинство — значит принимать то, что от тебя требуется, не теряя при этом своей позиции. Это относится и ко мне. 

В дневнике говорится: «Уже неделю я не выходила из дома, у меня начинается клаустрофобия. Сиделка заболела. Другую я пока не могу оставлять наедине с ним. Но я хочу выйти, пройтись по городу, посмотреть на жизнь, чувствовать, слышать. Хочу отвлечься, новые картинки, новые впечатления. Хочу, чтобы была какая-то внешняя жизнь». 

Вновь и вновь я хочу в свет. Но когда выхожу, то толком не знаю, что мне там делать. Остаюсь с краю. Теневая фигура. Некрепко привязанная к жизни других людей. Забираю подругу с большого чаепития, на которое ее пригласили. Десятки людей сидят и разговаривают. Потом она скажет, что я так мрачно и вопросительно смотрела на них, как будто оказалась в аквариуме, полном рыб, и не знала, как там дышать. 

Я всегда хочу выйти, хочу прочь. Как и он. «Прочь», — говорит он, когда я спрашиваю, куда бы он поехал, если бы мог. Прочь! 

Когда я однажды еду на вокзал на такси, разговорчивый водитель спрашивает, куда я еду. «Прочь», — говорю я, как будто бросаю ему это слово. И тем самым раскрываю о себе больше, чем если бы я назвала любое конкретное место. Прочь от дома, прочь от него, от тесноты, постоянной доступности. 

Одиночество становится для меня местом мечты.

Проявлять достоинство — значит принимать то, что от тебя требуется, не теряя при этом своей позиции. Один литературный герой воплощает для меня достоинство в чистом виде. Стоунер, герой одноименного романа Джона Уильямса. Автор, который знает, что ничья жизнь не состоит из блеска, успеха и славы. Но что в каждой жизни есть свое достоинство, своя мечта, своя непредсказуемость, своя любовь и своя драматичная банальность. Уильямсу интересно рассказать не о поверхности жизни, а о ее внутреннем состоянии, он не довольствуется внешними составляющими, а стремится к сущности человеческого бытия. И вот он рассказывает нам о человеке, чья любовь к литературе позволяет выдерживать коварные атаки повседневной жизни. Обладающий острым внутренним достоинством побеждает, смиряясь с внешними унижениями, но не позволяя им навредить себе. Ему все больше удается стать по-настоящему свободным без внешних прорывов. 

Возможно, именно поэтому я так внимательно и с запоем прочитала этот роман. Потому что в годы болезни я постоянно пыталась освободиться внутренне, не пренебрегая при этом своими обязательствами. Так как нельзя было изменить ситуацию, мне пришлось изменить себя, научившись испытывать внутреннюю свободу, в то время как внешняя свобода уменьшилась. Благородная цель. Часто ставится. И редко достигается. Я снова и снова малодушно сдавалась перед опустошением, перед превратностями повседневности. Неудивительно, что Стоунер стал моим героем. Человек, который внешне, бесспорно, выглядит неудачником, на самом деле является независимой личностью, непослушным чудаком, торжествующим над миром власти, репутации и благоговения.

Когда я наконец осознала, что он не «болеет и выздоравливает», а «болеет и останется больным», мне пришлось бороться против отступления, попытки капитуляции, против опасности ожесточения и страха одиночества. Я хотела избежать этого. Обещала это себе. Я не хотела роптать и отгораживаться от мира. Хорошее намерение. Но как его воплотить? 

Роптать? Если ли смысл задавать вопрос, почему именно я? Какого ответа я жду? Что Бог меня наказывает, что судьба меня испытывает и я сама виновата, что нашла себе такого мужчину — непокорного, жаждущего жизни, столь же чувствительного, сколь и взрывного, — который бодро пустился в самоуничтожение? Хочу ли я утвердиться в несправедливости мира — пожалуйста. Теперь, когда это поразило меня, должна ли я философски подойти к вопросу о мировой справедливости?

«Я просто запретила себе горевать», — так записано в моем дневнике. Какая глупая фраза. К счастью, мои поступки были умнее, чем мысли. Я работала настолько часто, насколько возможно. Организовывала свое свободное время, составляла расписание. Раз в день обязательно нужно было выходить из дома, чтобы выпить кофе где-то неподалеку, почитать газету, посмотреть на людей. Дамы с собачками, с пышной грудью, молодые энергичные мужчины в слишком облегающих костюмах или безразмерных свитерах, молодые девушки с гладкой кожей и развевающимися летними юбками; я наблюдаю за хромыми стариками, бомжами, нищими, капризными детьми. Я проглатывала их всех своими изголодавшимися глазами. 

Парикмахерша из салона напротив сидит на деревянной скамейке перед салоном и курит. Она мечтает о другом будущем, хочет снова пойти учиться, получить диплом, выучить иностранные языки. У нее есть молодой человек — датчанин. Она хочет уволиться. Это уже третья ее попытка что-то изменить. 

— У меня осталось мало времени, — сказала она, когда недавно стригла меня. — В этот раз должно получиться. 

Ее коллега рассказывает мне истории из жизни его богатых клиенток. Скучающие пожилые женщины, которые со всем своим антуражем переезжают в «Адлон», пока в их доме чистят ковры. Захотев солнца, они летят в Канны на зафрахтованном самолете, чтобы провести день в доме у подруги с видом на море. Горничная едва успевает распаковать чемоданы, как они уже собираются обратно. 

— Гламурная жизнь, — говорит он. — Кстати, две такие гламурные дамы покончили с собой в прошлом году. 

Мне нужны истории. Даже в романах меня захватывает не столько сюжет, сколько джунгли из эмоций, в которые я с удовольствием погружаюсь. Подземные каналы потоков сознания, мерцающая всеми оттенками белизна гнева и предательства, слепая решимость, с которой выбираются пути, ведущие в бездну. И снова постоянные и настойчивые попытки найти счастье или даже любовь и спасти их. 

Как раз сейчас я очень хочу слушать истории. Из обычных будней, из сумасшедших будней — все равно, хоть что-то. Однажды знакомая пара рассказывает мне о кризисе, в котором они застряли на целые месяцы. 

— Мы не хотим тебя грузить, — говорят они. Я возмущаюсь. Так вы меня еще больше запираете в его болезнь. 

Иногда мы вместе с сиделкой ходим на рынок. После этого я обычно хожу по делам. Схожу в аптеку, в овощной магазин или в магазин здоровой пищи. Однажды на обратном пути я покупаю китайскую вазу для туалетной щетки в гостевом туалете. Мне нужны маленькие радости против больших страданий, которые снова охватили меня утром, когда я увидела жалость в глазах торговцев на рынке. «Ты не излучаешь тяжесть своей судьбы», — похвалила меня подруга. Я не хочу ничего даже слышать о тяжести своей судьбы, не хочу о ней знать. 

Он уже может сам есть очищенное и порезанное яблоко, которое я приношу ему каждое утро в той же миске в цветочек, которую когда-то подарила ему любовница из Баварии. Он может сам выпить сгущенного чая. Позже он лежит в постели и с большим удовольствием жует свою сырную булочку, нарезанную небольшими кусочками. Каждое утро. Он может жевать. Наконец-то он может жевать. Через три или четыре года желудочный зонд снимают, и он ест довольно хорошо. Больше всего он любит пюре из батата, свеклы, баклажанов, цуккини, сельдерея или картофеля. Он ест овощи без трав — они могут застрять в горле — и картофель, обжаренный до золотистого оттенка. 

Это довольная, жующая физиономия. Он может быть довольным. Совсем недавно я прочитала об исследовании, которое показало, что даже пациенты с синдромом запертого человека, которые могут двигать только веками, в среднем чувствуют себя не менее довольными, чем здоровые. Это потому, что за ними ухаживают, о них заботятся, их любят? Потому что есть безусловное служение их выздоровлению или — в любом случае — их состоянию? Потому что они знают, что их никогда не оставят одних? 

Краткие мгновения нормальности. Мужчина лежит в кровати и ест булочку с явным удовольствием, сидит в инвалидной коляске у стола и с довольным видом ковыряет ложкой пюре слегка дрожащей рукой. 

— Знаете, — сказал один друг, который уже давно живет с больной женой, — жить можно по-разному. 

Это был шанс. Мне понадобились годы, чтобы это понять. Он это понял быстрее. Однажды он сказал: 

— Наверное, мне еще никогда не было так хорошо. 

Действительно ли он так думал, когда это говорил? Чувствовал ли он себя освобожденным? Только болезнь и он. Никаких ожиданий, никаких ролей, никакой сцены, давления, интриг, борьбы. Вынут из светской жизни. Почувствовал ли он себя так лишь раз? Приходил ли к нему время от времени глубокий покой? 

Больше он никогда этого не повторял. Может быть, он никогда этого больше и не испытывал. Но один раз у него было это чувство. Это чувство благополучия. И, возможно, оно оставило в нем какой-то фон, небольшой субтон. Благодаря которому, помимо гнева и горечи, унылой подавленности, всегда было место для уюта и смеха. Жизнь не остается лежать в том ящике, в котором мы так хотели бы ее спрятать. Она грохочет, вырывается, полная ярких противоречий. К счастью. На прямом пути так мало сюрпризов. По нему шагают без любопытства. И удивляются, если в конце чего-то недостает. Пропущенная боль — это тоже недостаток, как дефект в полотне жизни. 

Я ненадолго остаюсь там, где он больше не может находиться. Во внешнем мире. И он позволяет мне там быть. Возможно, из страха потерять меня. Возможно, он просто проявляет щедрость. Или ум, потому что немного внешнего мира доходит и до него. Ему нравится, что я работаю. Радуется, когда я выхожу по вечерам. 

Я рано возвращаюсь. 

— Почему? 

И всегда беспокоится за меня. Он знает, что не может существовать без меня. Не может существовать так, похороненный в страданиях. 

— Я для тебя обуза? — часто спрашивает он. 

Как на это ответить? Сказать: «Не больше, чем раньше», — и ухмыльнуться. В любом случае попытаться. Юмор и отчаяние — странные приятели, которые любят делить постель, если им позволить, и будут вырывать друг у друга одеяло.