«Паломничество»: рассказ Сьюзен Сонтаг о встрече с Томасом Манном

Я не хотела с ним знакомиться. Меррил пришел ко мне домой, дело было в воскресенье, родителей не было дома, и мы в их спальне разлеглись на их белом атласном покрывале. Как я ни умоляла, Меррил притащил телефонную книгу, раскрыл на букве «М». 

— Видишь? Он есть в телефонной книге. 

— Даже видеть не хочу! 

— Смотри! 

Он заставил меня заглянуть в книгу. Ужаснувшись, я увидела: 1550, Сан-Ремо-драйв, Пасифик-Палисейдс. 

— Дурацкая мысль. Хорош, прекращай! 

Я спрыгнула с кровати. Мне не верилось, что Меррил затеял это взаправду. Но он не отступался. 

— Звоню. 

Телефон стоял на тумбочке с той стороны кровати, где спала моя мать. 

— Меррил, перестань! 

Он снял трубку с рычага. Я дала деру — промчалась через весь дом, выскочила из никогда не запиравшейся передней двери, пересекла газон и тротуар, обогнула припаркованный у бровки понтиак с вставленным ключом зажигания (а где еще прикажете держать ключи от машины?) и на середине мостовой застыла, заткнув уши, словно даже оттуда было слышно, как Меррил — это ж со стыда сгореть, даже помыслить невозможно — звонит «ему». 

«Какая же я трусиха», — подумала я далеко не в первый и не в последний раз в жизни; но дала себе еще несколько минут, надсадно дыша, пытаясь вернуть самообладание, прежде чем отняла ладони от ушей и вернулась восвояси. Неторопливо. 

Сразу за парадной дверью была маленькая гостиная, обставленная раннеамериканскими вещами, как их называла мать, вещами, которые она никоим образом не коллекционировала. Тишина. Я прошла через гостиную в столовую, потом свернула в недлинный коридор, который вел мимо моей комнаты и двери родительской ванной в родительскую спальню. 

Трубка лежала на рычаге. Меррил сидел на краю кровати, ухмыляясь. 

— Послушай, это не остроумно, — сказала я. — Я думала, ты действительно собираешься это сделать. 

Он махнул рукой: 

— Уже. 

— Что «уже»? 

— Сделал, — сказал он все с той же ухмылкой. 

— Позвонил? 

— Он ждет нас к чаю в следующее воскресенье в четыре. 

— Нет! Ты не звонил! 

— Но почему я не должен был звонить? — возразил он. — Все прошло гладко. 

— И ты с ним разговаривал? — У меня наворачивались слезы. — Как ты мог? 

— Нет, — сказал он, — к телефону подошла его жена. 

Я вызвала в воображении образ Кати Манн, почерпнутый с фото Манна в кругу семьи, которые я видела. Значит, его жена тоже существует? Быть может, если Меррил не разговаривал с самим Томасом Манном, все не так уж кошмарно. 

— Но что ты ей сказал? 

— Я сказал, что мы старшеклассники, мы оба прочли книги Томаса Манна и хотели бы с ним познакомиться. 

Нет, даже хуже, чем мне представлялось. Но что мне представлялось? 

— Это… Какая дикая тупость! 

— Да отчего же тупость? Хорошо поговорили. 

— Ох, Меррил! — У меня не хватало сил даже протестовать. — И что она тебе сказала? 

— Сказала: «Одну минуту, я позову мою дочь», — продолжил Меррил, сияя от гордости. — А потом к телефону подошла дочь, и я еще раз сказал… 

— Не тарахти, — перебила я. — Жена отошла от телефона. Пауза. Потом ты услышал другой голос. 

— Да, тоже женский, но другой, они обе говорят с акцентом. Она сказала: «Это мисс Манн, что вам нужно?» 

— Так и сказала? Похоже, она рассердилась. 

— Нет, голос был не сердитый. Возможно, она сказала: «Мисс Манн слушает». Не помню, но, честно, голос у нее был не сердитый. Потом она спросила: «Что вам нужно?» Нет, погоди, она спросила: «Так чего вы хотите?» 

— Ну, а ты?.. 

— А я сказал… видите ли, мы старшеклассники, оба прочли книги Томаса Манна и хотим с ним познакомиться. 

— Но я не хочу с ним знакомиться! — взвыла я. 

— А она сказала, — не унимался он, — «Одну минуту, я спрошу у отца». А может: «Один момент, я спрошу у отца». Отошла, не очень надолго… а потом вернулась к телефону и сказала… Вот ее доподлинные слова: «Отец ждет вас к чаю в следующее воскресенье в четыре». 

— И что дальше? 

— Она спросила, знаю ли я адрес. 

— А потом. 

— Потом все. А-а… еще сказала: «До свидания». 

Я секунду поразмыслила о необратимости случившегося, а затем снова воскликнула: 

— Ох, Меррил, как ты мог! 

— Я же тебе сказал, что позвоню. 

Неделя тянулась, меня обуревали стыд и страшные предчувствия. Я должна против своей воли встретиться с Томасом Манном. Встреча, полагала я, чертовски неуместна, а то, что ему придется тратить время на встречу со мной, — нелепо до гротеска. 

Разумеется, я могла бы заявить, что не пойду. Но меня страшило, что неотесанный Калибан, которого я сдуру приняла за Ариэля, отправится к волшебнику в одиночку, без меня. Хотя со мной Меррил обычно держался очень уважительно, теперь он, по-видимому, счел, что в области преклонения перед Томасом Манном он мне ровня. Не могла же я допустить, чтобы Меррил навязывался моему кумиру без посредников! Если я буду его сопровождать, то, по крайней мере, смогу смягчить последствия, удержать Меррила от вопиющих бестактностей. Я чувствовала (вот самая трогательная, по-моему, страница моих воспоминаний), что Томаса Манна может ранить глупость Меррила или моя глупость… что глупость всегда ранит, а мой долг, поскольку перед Манном я благоговею, — уберечь его от этих ран. 

На неделе мы с Меррилом два раза встретились после уроков. Я перестала его отчитывать. Мой гнев схлынул, но на душе становилось все тяжелее. Я попала в капкан. Раз уж придется идти, я должна чувствовать духовное родство с Меррилом, сплотиться с ним вокруг общей идеи, а то опозоримся перед Манном. 

Наступило воскресенье. Меррил заехал за мной: ровно в час подкатил на шеви к моему дому и забрал меня прямо с тротуара (о приглашении на чаепитие в Пасифик- Палисейдс я не сказала ни матери, ни единой живой душе), и к двум часам дня мы уже были на широком пустынном Сан-Ремо-драйве, откуда виден океан и далекий остров Каталина; припарковались примерно в двух сотнях футов от дома 1550 (и в месте, которое из дома не просматривалось). 

С чего начать, мы уже договорились. Первой выскажусь я о «Волшебной горе», потом Меррил спросит, над чем Томас Манн сейчас работает. А теперь — у нас еще два часа в запасе — спланируем остальное. Но несколько минут спустя, когда оказалось, что мы совершенно не представляем себе его реакцию на все высказывания, пришедшие нам на ум, вдохновение иссякло. Что говорят боги? Наше воображение оказалось бессильно. 

Так что мы сравнили две записи «Смерти и девушки», а потом съехали на любимую идею Меррила о трактовке «Хаммерклавира» Шнабелем, идею, которую я считала удивительно прозорливой. Меррил, казалось, почти не волновался. Наверняка мнил, что мы имеем полное право докучать Томасу Манну. Меррил полагал, что мы, развитые не по годам подростки, вундеркинды второй лиги (мы оба понимали, что до настоящих вундеркиндов, таких, как Менухин в детстве, не дотягиваем; вундеркиндами мы были по аппетитам, по уважению к культуре, а не по достижениям), можем представлять интерес для Томаса Манна. Я не разделяла его мнения. На мой взгляд, мы были… чисто потенциальными величинами, не более того. По серьезным критериям, коли на то пошло, нас попросту не существует. 

Солнце светило ярко, улица была пустынна. За два часа мимо нас проехало лишь несколько автомобилей. Без пяти четыре Меррил снял машину с тормоза, и мы, бесшумно съехав под уклон, припарковались снова, теперь у подъездной аллеи дома 1550. Вышли, размялись, подбодрили друг друга пародийными стонами, как можно тише прихлопнули дверцы, направились по дорожке к дому, нажали на кнопку звонка. Прелестная мелодия. О-хо-хо! 

Нам открыла престарелая женщина с белоснежными волосами, собранными в пучок, похоже, ничуть нам не удивилась, пригласила войти, попросила подождать минуту в полутемной прихожей — справа находилась гостиная — и удалилась по протяженному коридору, скрывшись из виду. 

— Катя Манн, — шепнула я. 

— Интересно, а Эрику мы увидим? — шепнул в ответ Меррил. 

В доме было абсолютно тихо. Вот и она. Возвращается. 

— Пойдемте со мной, пожалуйста. Муж примет вас у себя в кабинете. 

Мы последовали за ней почти до конца узкого темного коридора, почти до лестницы наверх. Слева была дверь. Женщина толкнула ее. Мы вошли следом за женщиной, еще раз свернули налево и наконец оказались внутри. В кабинете Томаса Манна. 

Сначала я увидела комнату — на вид просторная, и окно большое, из него открывается широкая панорама — и только чуть позже сообразила: это же он, сидит за почти черным, массивным, пышно украшенным письменным столом. Катя Манн представила нас. Это старшеклассники, сказала она, назвав его «доктор Томас Манн»; он кивнул и произнес что-то радушное. Он был в бежевом костюме и галстуке-бабочке, как на фронтисписе «Эссе за тридцать лет»; первое, что меня ошеломило, — сходство этого человека с его же чинным постановочным фотопортретом. Сходство казалось чем-то сверхъестественным, настоящим чудом. И не только потому (так я теперь рассуждаю), что я впервые знакомилась с человеком, чей облик уже хорошо представляла себе по фото, но и потому, что впервые повстречала кого-то, кто даже не пытался изображать непринужденность. Его сходство с собственным фото казалось своего рода фокусом, словно Манн и в эту минуту позировал перед объективом. Но раньше, на его фотопортрете в полный рост, я не замечала, насколько жидкие у него усы, насколько бела кожа, как испещрены старческой гречкой руки, как неприятно выпирают вены, какие у него глаза за стеклами очков — маленькие, янтарного цвета. Сидел он очень прямо и выглядел очень-очень старым. На самом деле ему было семьдесят два года. 

Я услышала, как позади нас закрылась дверь. Томас Манн указал нам на два стула с жесткими спинками напротив стола. Закурил сигарету, откинулся в кресле. 

И пошло-поехало. 

Он заговорил, не дожидаясь наводящих вопросов. Помню его торжественность, акцент, медлительный темп речи: я до тех пор не встречала никого, кто говорил бы так медленно. 

Я сказала, что мне очень понравилась «Волшебная гора». 

Он сказал, что это очень европейская книга, что в ней изображены стержневые конфликты европейской цивилизации. 

Я сказала, что поняла это. 

Меррил спросил, над чем он в последнее время работает. 

— Недавно я завершил роман, частично основанный на жизни Ницше, — сказал он, делая после каждого слова гигантскую, настораживающую паузу. — Мой главный герой, однако, не философ. Он великий композитор. 

— Я знаю, как важна для вас музыка, — отважилась сказать я, надеясь надолго подогреть разговор. 

— И высоты, и пучины германской души отражены в ее музыке, — сказал он. 

— Вагнер, — сказала я, опасаясь накликать катастрофу, так как ни одной оперы Вагнера еще не слышала, но, правда, статью Томаса Манна о нем прочла. 

— Да, — сказал он, взял со стола какую-то книгу, взвесил на ладони, закрыл (вложив вместо закладки большой палец), а затем снова положил на стол и раскрыл снова. — Как видите, в эту самую минуту я сверяюсь с четвертым томом превосходной биографии Вагнера. Ее автор — Эрнест Ньюман. 

Я вытянула шею, чтобы практически уткнуться глазными яблоками в буквы названия и имени автора. Биография Ньюмана мне уже попадалась в Pickwick. 

— Но музыка моего композитора не похожа на музыку Вагнера. Она близка к системе двенадцати тонов или ряду Шёнберга. 

Меррил сказал, что мы оба очень интересуемся Шёнбергом. На это Манн ничего не ответил. Перехватив озадаченный взгляд Меррила, я одобрительно сделала большие глаза. 

— Скоро ли выйдет ваш роман? — спросил Меррил. 

— Над ним сейчас работает мой верный переводчик, — сказал Манн. 

— Х. Т. Лоу-Портер, — пробормотала я, впервые в жизни произнеся вслух эту чарующую фамилию с таинственными инициалами и броским дефисом. 

— Для перевода это, пожалуй, самая трудная моя книга, — сказал он. — По-моему, миссис Лоу-Портер никогда еще не сталкивалась со столь трудной задачей. 

— А-а, — сказала я. 

У меня не было никаких конкретных представлений о Х. Т. Л.-П., но весть о том, что это имя носит женщина, стала неожиданностью.