Три в одной

Консультант

Я вдруг совершенно неожиданно заметила, что я работаю все время. Суббот и воскресений у меня нет давным-давно, много лет, потому что к утру понедельника я готовлю важную аналитическую записку с группой консультантов — для моих заказчиков.

Я жаворонок. Утром начинаю рано, часов в восемь. Лучше всего мне работается до обеда. А вот к одиннадцати вечера я уже должна отдыхать — и это не кокетство. Мне удалось приучить к моему графику даже клиентов, которых я консультирую, хотя среди них немало любителей ночных бдений.

Резонный вопрос: когда и откуда они, политконсультанты, вообще в России появились? В основном это выпускники философского, филологического, исторического факультетов. Многие пришли к политическому консультированию через журналистику, и я, собственно, тоже — из журнала «Власть», где была заместителем главного редактора. Люди это были, как правило, очень и очень образованные, читавшие много книг. Помню, летали по делу в Ханты-Мансийск, и известный политконсультант и журналист НТВ (тогдашнего) стоит в ожидании самолета четыре часа столбом и читает мемуары де Голля. Это же о чем-то говорит, я так думаю.

Началось все в середине 1990-х — удивительные годы. Советский Союз был сплошной скукой, оттого и рухнул. А 1990-е были антискукой. Очень быстрая езда без правил — на рефлексах. Мои одноклассники делали миллионы — и пропадали навсегда. Как-то, еще работая во «Власти», вижу на обложке своего школьного приятеля. Что случилось, спрашиваю? И слышу, что он, оказывается сдал в Америке авторитета Япончика, а теперь попал под программу защиты и переселения свидетелей и никто из нас больше никогда его не увидит и не услышит. А мы сидели за одной партой года четыре, мама у него — учительница музыки… Вот это — 1990-е. Дед, украинский писатель и поэт Савва Голованивский, оставил мне наследство, и все эти деньги на сберкнижках в одночасье превратились в ничто. Говорят: «Во всем виноват Чубайс!» — но, кстати, у него такой плохой имидж именно потому, что тогда еще не было этой пиар-машины, которая нынче на уровне верхних эшелонов власти работает очень мощно.

Возьмите раннего Путина с его первым интервью Ларри Кингу, когда на вопрос про подводную лодку он ответил: «Она утонула». Он попал в классическую ловушку, ответив на очевидный вопрос, на который нельзя отвечать.

И поздний Путин: все эти его прямые телемосты и интервью — пиар-продукт высокого уровня. И то, как это поставлено, и то, как он сидит, и то, как говорит, вполне красноречиво.

А вот мутный, советско-чиновничий стиль изложения, когда за нагромождением слов и конструкций непонятен смысл, — такой стиль совершенно сейчас не в моде. Поэтому политконсультанты нужны всем непрофессиональным политикам. Умение правильно держаться, говорить необходимо, как хороший костюм и галстук. У нас очень высокая сменяемость кадров — люди неожиданно для себя оказываются в губернаторском кресле, и первый вопрос у них возникает: «Боже, что же мне теперь делать?»

С годами понимаешь, что работать можно только искренне и без цинизма. Цинизм — одноразовая процедура. Как и корыстные отношения с журналистами. Такие отношения не могут быть долгосрочными, потому что не позволяют друг друга уважать. Если в самом начале нашей новейшей истории политконсультанты были такие лихие гренадеры, которым все нипочем, и высшей моральной ценностью был доллар, то сейчас так гоняться за деньгами уже неприлично. И на вопрос «Так будем мы врать или нет?» нынче стараются отвечать: «Давайте постараемся — минимально». Я сейчас говорю скорее не о России последних пяти лет, а о ближнем зарубежье — Украине, Казахстане.

Я работаю как консультант по западному образцу: заключаю личный договор, если нужно — набираю команду. Тот, на кого я работаю, знает, что я это делаю сама.

Профессор

Университет занимает у меня полных два дня в неделю — у меня там есть аспиранты, дипломники, я такой вполне уважаемый профессор, который приходит прочитать лекцию по социально-политической системе Франции или, например, по истории и культуре Италии. В других высших школах, где готовят будущих управленцев, я веду мастер-классы по управлению стратегическими коммуникациями, разбираю политические и бизнес-кейсы, накопленные за годы консультирования.

Тема моей докторской диссертации, которую я защитила еще в тридцать лет, — «Французский менталитет с точки зрения носителя русского языка». Я придумала некий лингвистический метод и получила удивительные результаты — не обнаружила у европейцев ни «ума», ни «добра», ни «совести» — ничего адекватного этим словам. Не говоря уж об «интеллигенции». Эти 500 экземпляров моей монографии стали очень популярными в научном мире.

Я, можно сказать, выросла рядом с французским флагом. Отец, физик-ядерщик, очень любил Францию, где он оказался на стажировке как раз во время студенческой революции 1968 года. Хотя позднее, уехав туда, поскольку там была возможность заниматься наукой, мечтал вернуться.

Но не удалось, он умер в Париже. Поэтому гипотетический отъезд и разговоры о нем — очень личная для меня история. И эмигрантская жизнь — все эти ностальгические холодцы-голубцы — производит на меня ужасное впечатление. Во Франции живут мои родные, но я Францию не люблю. Наверное, потому что в молодости, когда я там училась, мне было тяжело: холодные комнаты, клопы, бедность. В Париже очень трудно быть молодым и бедным. А вот в Нью-Йорке — легко.

А сейчас мне свободнее всего там, где я не очень понимаю, что говорят (немецкий у меня слабее, чем английский и романские), в какой-нибудь Вене. Вот там я отдыхаю.

Писатель

Все остальное время я занимаюсь литературой, переводами.

«Пангея» — мой пятый роман, я писала его пять лет. Каждый день — более-менее. Чтобы написать книжку, ее нужно писать, говорил мой дед: я просыпалась в шесть утра, и уже стучала его печатная машинка. Если ты не садишься за работу каждый день, ты ничего не напишешь.

Роман очень масштабный, это книга о России, которой никогда не было и которая всегда существовала. С большим количеством самых разных узнаваемых деталей. Первая книга называется — «Жизнь». Там каждая новелла заканчивается генеалогией героев. Это нужно для того, чтобы показать, что мы своей генеалогии не знаем — и потому не понимаем, почему с нами происходят те или иные вещи. А на самом деле очень часто объяснение этому есть. Потом эти же герои — или их предки — всплывают в другой новелле. Иногда такая генеалогия охватывает период с XVI, с XVII века. Это все не фантазия, а реальный материал, настоящие родословные. Я, естественно, меняла имена. Всю первую книгу можно нарисовать как дерево.

Вторая книга называется «Закон». Там есть аллегорические обобщения разных качеств, которые выходят на первый план характера. А в третьей, «Движение», где описывается следующая русская революция, явления природы служат аналогией тому, что происходит в обществе.

Это первый мой роман, где опыт политического консультанта прорывается наружу.

Записала Ирина Михайловская