Все прекрасно знают, как выжить в катастрофе. Никто не знает, как быть с процветанием
Это поразительно. На фоне роста благосостояния, который затрагивает даже самых бедных, и наглядного улучшения социального самочувствия в обществе распространяются самые дикие слухи. Причем не первый год.
Стоит группе озабоченных затовариванием торгашей областного масштаба устроить искусственный дефицит — потребительская паника длится неделями. Перед Новым годом и сразу после него россияне ждали «деноминации», понимая под ней все, вплоть до войны с Грузией. Вопрос «когда будет дефолт» (не «будет ли», а именно «когда») стал проклятием аналитиков и интересует людей сильнее, чем будущий пост Путина.
Россияне ждут катастрофы, хотя на вопросы социологов отвечают, что все будет прекрасно. По данным Левада-Центра, доля ожидающих, что следующий год будет хорошим, выросла с 31% в 2005-м до 40% в 2006 году, снизившись в 2007-м до 36%, а доля ждущих плохого года снизилась в 2,5 раза — с 15% в 2005-м до 6% в 2006 и 2007 годах. О неопределенности свидетельствует лишь скачок доли тех, кто затруднился ответить (с 11% в 2005-м до 17% в 2007-м). Психологически это ожидание можно понять: все мы прекрасно знаем, как выживать в катастрофе, — никто не знает, как быть с процветанием. Ужасающая, но ставшая родной реальность тянет обратно, как человека в депрессии — край железнодорожной платформы.
С другой стороны, еще русская бытовая культура воспринимала счастье как нечто не только хрупкое, но и стыдное. Поговорки призывают искать счастье в горе, откладывать веселье до праздника и предостерегают: «ранний смех — поздние слезы». Небольшое улучшение благосостояния воспринимается россиянами, в силу затравленности и усталости, как счастье, которое человек по неосознаваемой, но существующей религиозной традиции заслужить не может и должен скрывать и стыдиться его.
Усиливает беспокойство официальная пропаганда, не стыкующаяся с реальностью и поэтому расшатывающая общественную психику. Достаточно сопоставить официальный индекс инфляции с ценами в магазинах. Разрыв между «картинкой» телевизора и бытом выбивает почву из-под ног, порождает неосознанное раздражение.
Все, на что хватает официальной пропаганды, — не допустить фокусировки этого раздражения на главе государства (тогда он «сгорит» мгновенно, как китайский бумажный тигр). Раздражение переносится то на «олигархов», то на «русских фашистов», то на «Запад». Эксплуатируя таким образом общественные страхи, пропаганда усиливает и закрепляет их, но ослабить раздражение, во многом порожденное ею самой, не может.
Несмотря на «зачистку» образования, россияне все еще сознают и зависимость страны от внешних факторов (хотя бы в виде цен на нефть), и вопиющую недобросовестность государства. По данным Левада-Центра, 55% россиян полагает, что высшие чиновники служат прежде всего собственным интересам, лишь 20% верит в их службу интересам государства и 12% — населения. Ощущение общей уязвимости оборачивается изнуряющим личным страхом. По данным Левада-Центра, доля боящихся «потери близких» выросла за благополучный 2007 год с 54 до 57%, «войны, массовой резни» — с 43 до 46%, «голода» — с 21 до 23%, физического насилия — с 15 до 17%.
Негативные ожидания и внутреннее раздражение общества не редкость, но лишь в России они приобретают столь жесткие и неосознаваемые формы. Причина — уникальное сочетание высокого образования и самосознания с бесправием, политическим и бытовым, враждебностью государства народу и долгим «отрицательным отбором» — как гражданской войны, сталинизма и «застоя», так и нынешнего «отстоя».
Подспудное стремление к катастрофе повышает ее вероятность. Но если нам грозит системный кризис, то он будет вызван скорее межклановой бюрократической войной и тотальной коррупцией. Тяга общества к пропасти, как и ухудшение внешней конъюнктуры, может не столкнуть в нее, но лишь ускорить падение. И, что важно, пока она не переламывает инстинкта нормальной жизни. В той степени, в которой россияне сознают свой страх перед будущим, они воспринимают его не как приговор, а как вызов, причем подобный уже преодоленному ими: «Выжили в 1991-м и 1998-м, выживем и теперь». Один бизнесмен так объяснил отсутствие загородного дома: «Зачем покупать втридорога? Будет кризис, недвижимость подешевеет, тогда и куплю».