«Мне не по душе снос гостиницы «Россия»: голландский архитектор о том, как похорошела Москва за последние 10 лет
Рейнир де Граф, глава исследовательского подразделения АМО одного из самых известных архитектурных бюро Рема Колхаса ОМА, в начале 2010-х вел ряд проектов в России, преподавал на «Стрелке», участвовал в жизни «Сколково». В его книге Four Walls and a Roof: The Complex Nature of a Simple Profession отдельная глава посвящена проблемам градостроительства в Москве. Архитектор Анастасия Колчина обсудила с де Графом главные проблемы современной архитектуры в целом и московской в частности.
Как вы находите Москву в 2019 году? Нравится ли вам, например, парк «Зарядье»?
Это два очень серьезных вопроса. Мне, наконец, удалось побывать в парке и внимательно его рассмотреть только вчера во время конференции. Я знаю, что этот проект планировался очень давно. Когда я впервые оказался в Москве, как мне кажется, это было в 2000 году, на месте парка «Зарядье» еще была гостиница «Россия». Тогда ее собирались сносить. Я хорошо помню, какие споры велись вокруг этого проекта, но, к сожалению, мне так и не удалось побывать на этом месте во время стройки. Впервые я увидел парк вчера — и подумал, что получилось отлично: такое встраивание общественного пространства в городской ландшафт — обязательный пункт программы модернизации больших городов.
В самом парке нет ничего плохого, но в основе его строительства — осознанная попытка стереть конкретную и очень важную часть русской истории. Насколько я знаю, такие же споры ведутся по поводу здания Третьяковской галереи на Крымском Валу, которое москвичи тоже невзлюбили, как и гостиницу «Россия». Но для меня оба эти здания являются неотъемлемой частью московского ландшафта и связаны с определённым периодом в истории страны, а потому заслуживают, чтобы их не сносили, а сохранили или перестроили, даже если снос означает появление прекрасного парка.
А в самом парке нет ничего плохого, как нет ничего плохого в проекте Diller Scofidio + Renfro. Это великолепный пример современной архитектуры, парк очень хорошо спроектирован и продуман. Просто мне не по душе сам факт сноса гостиницы «Россия», так что я всегда буду смотреть на парк сквозь эту призму. Но почему вас интересует мое мнение по поводу парка «Зарядье»?
Это просто хорошая тема для начала разговора. Когда вы начинали вести образовательную программу на «Стрелке», вы могли предположить, насколько быстро поменяется Москва? Что через каких-то 5-6 лет здесь появится такое количество совершенно разных общественных пространств? И считаете ли вы, что приложили к этому руку?
Мне кажется, в Москве общественных пространств как таковых всегда было достаточно. Мы начали [образовательную] программу на «Стрелке» в 2010 году, и по результатам исследования тех лет оказалось, что по сравнению с Лондоном и Парижем в Москве общественных пространств гораздо больше. Можно рассуждать об их качестве и состоянии, но парков и бульваров в Москве всегда хватало.
Идея студии, которую мы запустили, состояла в том, чтобы определить, какие дизайнерские решения нужны в городе, где общественных пространств много. В большинстве случаев появление общественного пространства — это появление нового места, но уже приватизированного. Думаю, здесь сохранилось большое количество объектов коммунистического наследия, которые оказалось довольно сложно поддерживать в должном состоянии, а потому было принято решение разделить обязанности и выбирать, на что тратить свои силы, а что лучше делегировать частным владельцам.
С 2009 по 2013 год я проводил здесь неделю каждый месяц. Получается, что я приезжал в Москву довольно часто. Но затем закончилось наше сотрудничество со «Стрелкой» и «Сколково», где я работал, а также завершились мои собственные проекты. В последние 6 лет я редко бывал в Москве. А потому я уверен, здесь появилось много такого, о чем я не знаю.
У нас появилось поначалу очень хорошее пространство на Хохловской площади, созданное по проекту французского архитектора. Там находится фрагмент древней крепостной стены. Но теперь это место исключительно для подростков. Они создали аккаунт в Инстаграме, начали там что-то публиковать и придумывать свои правила. Затем там появился другой YouTube-блогер — и устроил скандал по поводу распития алкогольных напитков и курения. Конечно, жителям района все это не нравится.
Подростки пьют и курят? Ругаются? Дерутся? Наверное, это действительно не нравится тем, кто живет по соседству.
Во многом это произошло из-за соцсетей. Что вы думаете об их влиянии на общественные пространства?
Социальные сети имеют свойство стигматизировать пространства. Как, например, это место, которое теперь принадлежит лишь молодежи. Сама суть общественного пространства в том, что оно принадлежит обществу, а общество — это самые разные люди. Как известно, социальным сетям присуще делить все на категории, тематику и т. д. Как только соцсети завладевают каким-то пространством, оно становится эксклюзивной территорией конкретной группы людей определенного возраста, интересов, да чего угодно. Это и сводит на нет саму цель создания настоящего публичного пространства, потому что у него есть определенный процент непредсказуемости, но как только его стигматизируют, пытаются им управлять, пространство превращается, например, в театр. Но театр не является общественным пространством. Мы покупаем билет в театр, который, по сути, является частной территорией артистов, доступной зрителям за определенную плату. Как только общественное пространство претерпевает такие изменения, возникает вопрос, можно ли назвать то или иное пространство общественным. В моей книге есть эссе под названием «Общественное» пространство», в котором я рассуждаю именно на эту тему.
Вам не кажется, что таким образом общественные пространства становятся уязвимыми?
Конечно, они уязвимы! Дело не в месте как таковом, это происходит даже не по вине дизайнеров. Виртуальное пространство социальных сетей интересным образом влияет на физическое. Притом что виртуальное социальное пространство отталкивается от физического и является его отражением, происходит обратный процесс, который, опять же, оказывает влияние на физическое пространство. Например, когда в фильмах актеры ведут себя определенным образом, люди, о которых идет речь в фильме, начинают вести себя как актеры. Общественное пространство часто работает по такому принципу.
В свое время мы проводили мастер-класс в институте Берлаге, где занимались исследованием местного сообщества. Мы рассматривали интересный пример района Акихабара в Токио, где продаются компьютерные игры и где люди начинают выдавать себя за персонажей этих игр — и таким образом менять общественное пространство, чтобы оно было похоже на сцены из игры. Это уже крайность — когда пространство начинает выглядеть как место, где вы ведете себя как персонаж комикса. Возможно, в вашем случае сработал такой же принцип. Вопрос в том, как с этим справляться, если у него такие негативные последствия.
Вам не кажется, что в таком случае социальные сети способны менять архитектуру?
Я считаю, что влияние цифровых технологий и интернета на архитектуру сильно переоценено. Гораздо интереснее наблюдать, как с помощью цифровых технологий оживают давно заброшенные места и здания. Именно социальные сети сообщают нам, куда стоит поехать и какие неприглядные места изучить, места, где бы мы никогда не решились оказаться — мало ли что творится на складе на окраине города. Но благодаря шумихе в интернете можно вдохнуть жизнь в давно забытое пространство. Такой эффект хорошо заметен, когда цифровые технологии меняют жизнь старой части города и превращают ее в нечто совершенно новое. Но мне кажется, что все это происходит вне зависимости от архитектурной формы: с помощью интернета в пространстве может происходить все что угодно, что в определенном смысле умаляет значимость архитектуры.
Что вы думаете о категориях оригинальности и авторства в наши дни? Как вы уже говорили, в интернете это уже не имеет значения, неужели это уже совсем не важно?
Мне кажется, очень важно изобретать новое, но не так важно быть оригинальным. Я сейчас попробую объяснить, в чем разница. Изобретение — это открытие новой возможности посредством чего-то, что в конечном итоге принесет пользу большинству в мире или по крайней мере большой группе людей. Таким образом, изобретение в значительной степени является бескорыстным проявлением вовне.
Оригинальность — это попытка быть замеченным, а потому смысл оригинальности заключается в том, что человек, который пытается быть непохожим на других, должен быть замечен за свою идею. Изобретение не имеет автора, оригинальность непосредственно связана с автором, и, следовательно, это совершенно другая концепция. И я думаю, что мы, особенно в мире архитектуры, постоянно путаем эти два понятия. Вопрос в том, является ли архитектура (или то, чем вы занимаетесь) чем-то полезным для общего блага или это очень корыстная коммерческая деятельность, где наибольшую выгоду получает архитектор. В нормальной ситуации это взаимовыгодный процесс, который отвечает и вашим интересам, и интересам всех остальных, и, по сути, это не имеет значения. Но мне кажется, что этот принцип взаимности, особенно в современной архитектуре, совершенно не работает. Так что, стараясь быть оригинальными, мы оказываемся не очень-то изобретательными.
Что вы думаете о российских аэропортах? Более 90% людей в современном мире проводят время в помещении, на самом деле даже 93%, по данным Американского института здравоохранения. И половина из этих 93% проводят время внутри разных общественных пространств: в офисах, торговых центрах, аэропортах, на вокзалах. Как вы думаете, может быть, архитекторам стоит уделять более пристальное внимание этой части своей работы? Потому что сейчас все эти пространства выглядят просто чудовищно.
Да, конечно, но я сомневаюсь, что аэропорты считаются общественными пространствами, хотя через них и проходит огромное количество людей. Это все очень разные места, где есть система наблюдения и где ваша свобода ограничена. Вы знаете, что вы не можете организовать акцию протеста в аэропорту, а в общественном месте — можете, даже в современной России. Есть прецеденты в американском гражданском суде, когда люди пытались устраивать акции протеста в торговых центрах, притом что владелец торгового центра имел законное право их выгнать оттуда.
Право на протест не распространяется на пространство внутри торгового центра, что классифицирует его как необщественное пространство. Тем не менее торговые центры, аэропорты — это места, в которых проводит время огромное количество людей. Любопытно, что население Амстердама составляет чуть более миллиона, а через аэропорт в год проходит 66 млн человек. Это больше, чем население Нидерландов.
Большинство аэропортов не всегда были такими уродливыми. Это тоже довольно любопытно. Среди наших проектов много аэропортов, мы изучаем их историю, в частности, историю возникновения, и всегда находим фотографии, сделанные в 1950-х или 1960-х годах. Какие же это были красивые, оригинальные и изобретательные архитектурные творения. А сами проекты были цельными, завершенными, с идеальными планами. Но затем аэропорты начали расти и расти, все расширяться и расширяться, вновь и вновь перестраиваться. В большинстве аэропортов по всему миру идет бесконечная стройка. Не успеешь завершить проект, как в него уже вносят изменения и нужно начинать сначала.
Должен сказать, что меня очень занимают аэропорты с точки зрения архитектурной задачи, потому что они все еще продиктованы реальными функциональными параметрами, цифрами, деталями и сроками. Работа над проектом аэропорта— это крайне иррациональный тип урбанизма. В работе над любым другим городским проектом всегда существует огромное количество совершенно неясных моментов, которые можно интерпретировать по-разному, но здесь все совершенно иначе. Это своеобразная и очень занимательная тактическая игра, суть которой в том, чтобы постоянно предотвращать катастрофу. Хаос, присущий аэропорту, позволяет архитектору, работающему над проектом, предлагать в меру рациональные решения, чтобы сохранить хоть толику здравого смысла во всем происходящем. С другой стороны, по той же причине работа над аэропортом чрезвычайно сложна. Среди неосуществленных или незаконченных проектов, над которыми мы работали, большинство связано именно со строительством аэропортов. Изменения происходили настолько быстро, что план или концепция пересматривались еще до того, как мы успевали отрисовать проект.
Вы видели здание Казанского вокзала? Это очень красивое здание, но внутри чего только не понастроили. Посреди огромного пространства ведется стройка с торговыми помещениями — это магазины, еда, кофе.
Все это есть и в аэропортах. Торговые помещения нарастают словно грибок и уродуют эти пространства. Как архитектор, я понимаю, что если убрать все магазины, избавиться от всех этих помещений, то, вероятно, получится очень красивое место. Но и вокзалам, и аэропортам приходится идти на уступки, чтобы быть прибыльными. Такие аэропорты, как Хитроу, зарабатывают больше на магазинах и tax-free-зонах, чем на перелетах — на правах взлета и посадки для самолетов. Это уродство спонсирует все пространство целиком. Для архитектора складывается очень тяжелая ситуация, когда все его инстинктивное стремление к последовательности, минимализму, спокойствию полностью расходится с совокупным желанием владельцев магазинов быть заметными. Эта какофония идет вразрез с хорошим вкусом архитектора.
Вам не кажется, что это может привести к появлению новой профессии, которая будет заниматься своего рода эстетической политикой?
Я не знаю. Любая эстетика ... Хорошо, вы хотите красивое пространство, продавец хочет зарабатывать деньги, почему ваше желание важнее его средств к существованию? Может так получиться, что ваше эстетическое видение отрицательно скажется на его выручке. Архитекторы — это своего рода маргинальная группа экспертов, которая навязывает свою волю подавляющему большинству людей. В этом и проблема, я бы тоже сказал: «Это ужасно!» А я не раз оказывался в такой ситуации, когда владелец магазина спрашивал: «Можно мне разместить рекламу?», а я говорил: «Нет, нет, даже не думай!» Но какое ты имеешь право настаивать? Это чрезвычайно сложная ситуация. Раньше врач был авторитетным человеком, его слушали и уважали. Сейчас, когда я иду к врачу, то изучаю свои симптомы в интернете и сам ставлю диагноз, а если врач со мной не согласен, можно просто сказать: «Вы что, не можете просто отправить меня в больницу? Да что вы понимаете?» С архитектором похожая ситуация.
Вы не думаете, что ситуация изменится через несколько лет?
Мне кажется, она уже изменилась. Существует очень пугающий контраст между практически безграничной славой небольшой группы людей и ничтожным положением большинства. Такое же неравенство пронизывает общество. Мы все время слышим о том, что 1% богатейших в мире людей владеет более чем 50% всех богатств. Вот и мне кажется, что наиболее успешному 1% архитекторов принадлежит более 50% признания и славы. Та же несправедливость, которая существует в обществе, присутствует и в профессиональной архитектурной среде. Для кого-то это неплохо, но возникает вопрос, насколько благоприятна эта тенденция.