Французская ферма, пандемия и три щенка: роман о непростом семейном воссоединении
В его пятьдесят семь лет родители все еще разговаривали с ним так, будто ему шестнадцать. Долгие годы эта их привычка сильно его раздражала, однако он довольно давно к ней притерпелся, даже попытался найти в ней толику трогательности. Тем не менее ужинать с ними слишком часто он избегал. Возраст у них был уже солидный, и они вынуждены были нанять могучего Фредо, большого оригинала, который мечтал о том, чтобы перевести их на экологическое хозяйствование, причем они даже немного робели перед своим работником; да, у Фредо имелись довольно темные связи, но сам-то он был парнем славным, хотя в заброшенном кемпинге, где он жил на птичьих правах, поговаривали обо всяких не слишком законопослушных типах, которые заезжали туда на машинах с заграничными номерами.
Суждения отца в последнее время стали довольно странными, а мама иногда выпадала из реальности. Александр всю жизнь прожил от них неподалеку, виделся с ними практически каждый день. Многие не замечают, как растут их дети, так и ты сам, живя совсем близко к родителям, не видишь, как они стареют, если только это не происходит уж совсем резко. Правая рука у Анжель иногда начинала дрожать, хотя и не так уж сильно,— она это списывала на усталость, нервы, разок даже заговорила про врача, вот только по ее словам выходило следующее:
— Мануврие, с тех пор как умер, больше уже никого не консультирует.
То есть местный врач, подобно кузнецу или корзинщику, стал представителем забытой профессии.
— Ну и что, уехала она, твоя мисс?
— Да, в полдень.
— А вернется когда?
— Сам к ней поеду на следующей неделе. — А, ну то есть у вас оно по очереди.
— Да, именно так.
Телевизор орал слишком громко, родители с религиозной истовостью смотрели новости в восемь вечера, и Александр каждый раз умудрялся потихоньку уменьшить звук.
Он чувствовал, что нынче вечером родители принимают его несколько прохладно, им недовольны, потому что он выпустил молодняк на пастбище, хотя
в соседней Дордони власти объявили красный уровень опасности в связи с коровьим туберкулезом. И родители вот уже три недели только об этом с ним и разговаривали. Две с лишним дюжины стад находились под надзором санитарных властей, с ноября в десятке стад уже произвели диагностические отстрелы — коров убивали, даже не определив толком, больны они или нет, исследовали внутренности, и если обнаруживали болезнь, то помещали в карантин все поголовье.
— Ты понимаешь, что это они для того, чтобы проверить здоровье всего стада?
— Папа, но у нас-то тут никто не болеет.
— Все равно мог бы повременить с выгоном на пастбище.
— Ты сам всегда говорил, что нужно приспосабливаться к природе, следить за ее движениями.
— При выращивании растений—да. С животными все иначе, их не выпускают на волю только потому, что погода хорошая.
— На востоке уже зелень проклюнулась, какой смысл ждать?
— Хочешь, чтобы ветеринар карманы набил за твой счет? Вот погоди, еще набегаешься, если придется их отлавливать по очереди, хватать, делать уколы, а потом все это записывать в тетрадку — потратишь по четверть часа на каждую голову, а на всех много дней!
— Ближайшее от нас хозяйство в двадцати километрах, никакого риска заражения.
— А кабаны? А лисы? В Дордони именно они эту болячку и разнесли.
— Кабаны в Бертранж не поднимаются, уходят вниз, к долине, так что это тебе скорее стоило бы огородить грядки с луком и спаржей.
— Спаржа туберкулезом не болеет, насколько мне известно.
— Пока не болеет!
Мама предпочитала не вмешиваться, она давно уже решила для себя, что ферма наверху — больше не их забота, и теперь они туда не заходили вообще, отчасти потому, что и так прожили там пятьдесят лет, но в основном — потому что не понимали методов своего сына, не верили в эти его неогороженные пастбища, в эти магазины, где торгуют сами производители, в истории о прямых продажах прямо с фермы — им эти сложности казались пустой тратой времени. Они вообще не хотели больше слушать разговоры про животных, а уж разводить их тем более: не держали даже ни попугая, ни кота.
Ужин продолжился в молчании. На экране сотни экскаваторов разных цветов двигались борт в борт, совершая гидравлическими ковшами почти балетные движения. Александр прибавил звук, чтобы выяснить, что это за чудо техники. В Китае строят по две больницы в день, по две больницы на тысячу мест каждая, а здесь у нас уже пять лет дожидаются строительства медпункта и под него еще даже котлованне выкопали.
Делаус объявил, что в Париже выявлено два случая заражения загадочным китайским вирусом, но больные пошли на поправку. Перед величественным зданием клиники интервьюировали выстроившихся в шеренгу врачей в белых халатах, они заверили, что все уже в полном порядке. Остается только выяснить, как эти двое заразились новым вирусом, возможно, его подхватил кто-то еще. И тут же сюжет сменился репортажем из Турции, где десятки человек погибли в результате землетрясения, существует опасность, что в ближайшие дни или месяцы можно ждать повторных толчков.
Они доедали сыр, и перед глазами у них проходило все, что случилось в мире; привычную ложку растворимого кофе они бросали в чашки с ощущением странного головокружительного падения.
Когда дошло до прогноза погоды, звук опять убавили, хватало и картинки. Молодая женщина разогнала немногочисленные облака, пришедшие с востока, всюду развесила солнышки. В столовой воцарилось то же барское спокойствие, что и снаружи. Александр убрал со стола, загрузил посудомойку — мать строго следила, чтобы он не отлынивал. Ее упреки всегда вызывали у него улыбку. Отец вышел, чтобы спокойно выкурить сигарету, хотя и считалось, что после двадцати лет курения он бросил. Александр обнял мать и пошел к отцу. У него, как и у отца, выработалась привычка держать ухо востро, хотя стояла полная тишина, которую не нарушали ни косули, ни кабаны, ни лисы, даже для уханья неясытей было еще слишком рано — удивительно, как оно бывает, что не слышно совсем ничего, кроме легкого гула автострады на виадуке. Это звук долетал до них при определенном направлении ветра, так же как и шум ветряков, которые сегодня, правда, бездействовали. Тема ветряков в разговорах больше не поднималась, однако раньше родители неизменно вставали на сторону его трех сестер, хотя и жили с Александром.
— Мать твоя ничего не говорит, но я вижу, что она встревожена этими слухами из Парижа.
— Париж отсюда далеко.
— А сестры твои—ты про сестер подумал?Можешь себе представить, что им придется сидеть взаперти в квартирах, как вон китайцам в своих домах?
— Да не заводись ты так, во Франции всего два случая заболевания!
— Три. И ты прекрасно знаешь,чем кончается дело, когда в стаде обнаруживают трех зараженных коров — пускают под нож все поголовье.
— Погоди, но люди-то — не коровы!
— Верно, но они тоже млекопитающие.
— Ты становишься прямо как старый Крейсак, повсюду видишь одни беды — надеюсь, в тебя его дух не вселился?
Александр любя ущипнул отца за руку, чтобы вовремя вынуть запал и предотвратить взрыв — знал, что отец приходит в ужас, когда его сравнивают со старым блаженненьким козопасом, который когда-то жил высоко в горах и отказывался от всего: от телефона, трактора и даже электричества.
— И тем не менее вирусы-то теперь повсюду. Посмотри на дубы на берегах Котерета, у них чернильная болезнь, а сосны все порыжели — еще только январь, а они уже будто засыхают.
— Это не вирус,а короед,—пренебрежительно бросил Александр, которому вдруг очень захотелось вернуться к себе.
Прежде чем лечь спать, Александр всегда прогуливался по пастбищу. Вот и сегодня вечером дошел до самых лугов Крейсака, где теперь паслись его коровы. Ночью сквозь оголенные ветки скопления огоньков были видны издалека. Если встать на гребне холма, возникало ощущение, что ты в открытом море или плывешь по реке. После начала нового тысячелетия звезды в Бертранже горели уже не только в небе. Впереди вспыхивали лампочки ветряков, их проблесковые маячки мигали синхронно, будто исполняя некий ритуал. Эти красные точки нагоняли даже большую тревогу, чем гул, исходивший от подножия трех сестер, напоминавший рокот воды на плотине или реки под ней — она из года в год журчала все тише. Еще дальше можно было различить крошечные огоньки — фары и хвостовые огни полуприцепов, которые двигались через виадук по автостраде в пяти с лишним километрах. А к северу, если погода была ясной и воздух влажным, в ночи раскидывалась целая корона света. Нынче вечером виднелся лишь нимб, не разглядишь ни единой постройки, а собственно пункт оплаты прячется в складке между холмами.
Луна еще не успела подняться над фермой. Помимо звезд, в черном треугольнике мигали сигнальные огни, двигавшиеся строго по прямой,— маячки самолетов, улетавших на юг. Самолетов становилось все больше и больше, они плыли по небу и днем, и ночью. Александр представлял себе пассажиров, заточённых в капсуле света, этакую груду неприкаянного багажа, который, с легкостью преодолевая географические широты, перемещается с континента на континент. Он шагал неспешно, зачарованный тишиной, в которой таились самые разные вещи, оторванный от привычного сигналами, поступавшими к нему извне.
Когда он подошел к ограждению, коровы не сдвинулись с места, не перегруппировались — знак доверия. Он вытащил фонарик, провел лучом по всему полю, животные поглядывали на него сердито и недоверчиво, как будто вопрошая, зачем он вообще есть в этом мире. Коровы никогда не смотрят в небо, считается, что оно им безразлично, головы поднимают, только чтобы пощипать листья, а небом интересуются не больше лисиц, шмыгающих в ночи. Александр вдруг подумал о том, какие они хрупкие, эти животины,— они показались ему беззащитными как никогда. Отец постоянно ему твердил, что достаточно одного барсука или любого захожего зверя, чтобы заразить все стадо. По отцовским словам выходило, что хуже всех именно барсуки, они шастают по ночам, точно пьянчужки после попойки, и случается, что дерутся друг с другом в кровь, а после этого забиваются в свои норы и распространяют эти самые вирусы, зверюги поганые, вот именно так все и есть. Действительно, с тех самых пор, как старик начал выращивать овощи, он возненавидел животных, хотя до того жизнь положил на их разведение, а теперь видел в них одни лишь беды, напасти и бесконечные эпидемии. После появления птичьего гриппа мама избавилась от кур — муж убедил ее в том, что рано или поздно птицы заразят и людей, грипп распространится и на млекопитающих. До того она и помыслить не могла, что когда-то станет покупать яйца в магазине.
Ветер закопошился в ветвях, придав ночи зимний оттенок, но ветряки почему-то так и не закрутились. Александру это показалось странным, но вдумываться он не стал. При разделе участка он вынужден был выделить по наделу сестрам, вот они там и поставили эти механизмы. В начале нового века пошло такое поветрие, так что Каролина, Агата и Ванесса решили воспользоваться тем, что правительство Жоспена буквально помешалось на энергии ветра. Выдавались всякие приятные бонусы.
Как и в Германии и в Дании, была введена гарантированная цена на закупку электроэнергии — настоящая золотая жила для здешних краев с постоянными сильными ветрами. В сельской местности всюду развелись какие-то фирмы, проводившие беззастенчивую агитацию. Деятели в костюмах предлагали внушительные суммы наличными, будучи уверенными, что именно такие аргументы лучше всего действуют на крестьян. Ветряная лихорадка превратилась в казино под открытым небом, в лото, в котором выигрывали абсолютно все.
Сестры его подписали договор на двадцать лет. Три ветряка по два мегаватта, каждый высотой в восемьдесят метров, не считая винтов, производили столько электроэнергии, сколько требуется для городка с населением в восемь тысяч человек, и приносили в год двадцать тысяч евро прибыли — за двадцать лет набежала кругленькая сумма.
Впрочем, установка этих механизмов оказалась делом нелегким — за этим Александр наблюдал издалека. Посмотреть поближе сходил только один раз, когда привезли винты пятьдесят метров длиной — недвижные чудовища, покоившиеся на бесконечных полуприцепах, чем-то похожие на морских млекопитающих, дожидающихся, когда их отпустят обратно в воду. Все это казалось каким-то бредом — крепить такие штуковины к огромным бетонным сферам, вкопанным в землю, притом что в один прекрасный день их, возможно, придется разбирать, чтобы вернуть землю государству, но Александра все это никак не касалось — равно ни сестры, ни их ветряки.